Лазурный берег

— Ну чё молчишь-то? — неожиданно грубо рявкнул Троицкий.

Ситуация, похоже, начала выходить из-под контроля.

— В Рогове не сомневайтесь,— твердо заверил Плахов,— Василий однажды двух ваших коллег...

— Я здесь не останусь! — перебил его Троицкий.— У меня люкс в «Олимпии» забронирован. Ясно ведь уже, что здешним ментам я не нужен.

— Разумно,— быстро согласился Серый. Ему тоже не улыбалась дальнейшая жизнь на воде. Ту же матрешку ночью на днище яхты приклеить — пара пустяков.

«В кино-то вы посмелее будете...» — хотел сказать Плахов, но благоразумно не стал дразнить гусей.

Демьяныч и так был на взводе — виски он хряпнул жадным глотком прямо из горлышка.

Только оказавшись в Антибах, Василий почувствовал себя на отдыхе. Ныряя в ласковую волну, загорая на пляже, прогуливаясь по бульвару, забитому знаменитостями, попивая пиво на скамейке с видом на залив — он ни на секунду не забывал, что работает. Ловит Троицкого. Сидит в засаде. Изучает местность и обстановку. А тут расслабился, наконец.

Сначала они неспешно ехали на стареньком «Рено» Вазгена вдоль буколических полей. Даже крестьяне вдалеке виднелись. И коровы, лениво жующие траву. Рогов подумал, что точно так же эти поля выглядели сто лет назад. И двести. И еще раньше. При д'Артаньяне.

— Вазген,— вдруг осенило Василия.— д'Артаньян — фамилия какая-то армянская. Что-то мне раньше в голову не приходило...

— Конечно, армянская,— захохотал Вазген,— Не грузинская же! Или скажи еще — азербайджанская, да? Это старинная армянская фамилия! А ты думал, кто был д'Артаньян? Француз?..

И Вазген засмеялся таким саркастическим смехом, из которого следовало, что уж кем-кем, а французом сердечный друг Констанции Бонасье точно быть не мог.

Долго парковались у рынка (как раз в этот момент Плахов уверял Троицкого, что Рогов плотно держит Хомяка), долго шли меж рядов сыров, от запахов которых голова шла кругом, яиц, устриц в огромных ящиках (Рогов впервые узнал, что они бывают трех размеров — первого, второго и третьего), яблок, лука десятка сортов...

Тут-то Рогов и забыл, зачем он приехал на Лазурный берег. То есть, что за прованским корнем — помнил. А что за Троицким — забыл.

Пришли наконец в ряд с кореньями. Такой же длинный ряд, Вазген по каким-то одному ему понятным признакам выбрал «лучший по профессии, клянусь Араратом». Лучший по-профессии оказался крупным смуглым мужчиной лет пятидесяти, чем-то напоминающим одновременно и Вазгена, и Егорова.

Вазген уточнил у Васи, как называется искомый продукт.

—  Бальзам вечной молодости.

— Да не бальзам, друг. Какой бальзам! Бальзам потом, после всего. Как называется этот... материал для бальзама?

— Прованский корень жизни.

— У вас есть корень жизни? — обратился Вазген к продавцу.

— Что это, месье? — не понял торговец.

— Из которого бальзам делают. Очень хороший. Очень хороший, от всего полезный бальзам!

Продавец пожал плечами:

— Первый раз слышу. А как растение называется?

— Как растение называется? — обратился Вазген к Рогову.— Точно знать хочет, так не говорит. Любит, говорю, во всем точность. Скажите мне, говорит, название с точностью до...

— Точно не знаю,— почесал в затылке Рогов.— Какое-то горное.

И показал руками гору. Продавец в ответ на этот жест почему-то нахмурился.

— Говорит, в горах растет,— перевел Вазген.— Волшебный корень, только в Провансе мог вырасти! Лечит, укрепляет. И так помогает!..

Продавец с сомнением оглядел покупателей, побормотал о чем-то с коллегами из соседних рядов. Потом вынес вердикт:

— Там, кроме лаванды, ничего нет.

— Но у них в России бальзам из вашего корня продают,— горячился Вазген.— Вечной молодости. Всем помогает! Он Араратом клянется!

Хотя если бы Рогову пришло в голову клясться какой-нибудь горой... Даже непонятно какой. Разве что Пулковской возвышенностью.

— Что ж тогда русские так мало живут? — иронично улыбнулся продавец.— Сожалею, месье...

— Василий! Этот человек нам клянется — нет такого корня.

— Брешет! — Василий посмотрел на продавца исподлобья.— Чую: брешет. Секрет выдавать не хочет... Или цену набивает.

О том, что русские мало живут, Вазген Рогову переводить не стал.

Чтобы не огорчать хорошего человека.

К Белову Егоров решил пойти во фраке. Чтобы как солидный мужчина к солидному мужчине. Без всяких понтов — просто для пущего взаимопонимания.

Специально зашел домой, переоделся. Напяливая громоздкий наряд, подумал, что соскучился по своему милицейскому мундиру. Сергей Аркадьевич любил форму. Как-то на душе спокойнее становилось, когда облачался в мундир. Форма делает человека самим собой. Определяет четко его место в жизни. Особенно если на форме подполковничьи погоны.

Но тут фестиваль. Свои правила...

Егоров деликатно постучал в номер. Час был поздний, Белов решил в этот вечер лечь спать пораньше. Дверь он открыл в халате.

— Здравствуйте, Олег Иванович! Я к вам,— вкрадчиво сообщил Егоров.

— Здравствуйте,— вздрогнул актер.— Вы кто?

— Подполковник Егоров. Начальник штаба ГУВД Петербурга.— Егоров не стал уточнять ту мелочь» что он замначальника штаба.— В настоящий момент специальный представитель МВД России.

— Еще один... — вздохнул Белов.— А в Питере кто-нибудь остался?

— Можно зайти? — Егоров решил не обращать внимания на иронию актера.

Белов молча посторонился. Егоров вошел, оценил номер. Неплохой номер. На журнальном столике бросался в глаза пригласительный билет на фестиваль.

— Хочу вам, Олег Иванович, извинения принести,— качал Егоров.— За своих подчиненных.

— Их поведение просто возмутительно,— пафосно воскликнул Белов, взмахивая незажженной сигарой.

— Согласен. Превратно понятый служебный долг вымащивает собою дорогу в ад,— Егоров и сам не до конца понял, что сказал.

— Во избежание скандала я забрал из полиции заявление,— хмуро сообщил Белов.— По просьбе оргкомитета. Но по совести следовало их наказать. Это ведь, извините за выражение, просто «оборотни в погонах»!.. Хорошо, я человек добрый и снисходительный, и у жены характер легкий...

Актер покосился в сторону душа, где как раз была жена. Надо бы избавиться от этого ментовского борова, пока Лариса не вышла.

— Оба строго наказаны и отправлены домой! — отчитался Егоров.

Это сообщение Белову понравилось. «Добрый и снисходительный» актер, конечно, выполнил просьбу оргкомитета и не стал раздувать скандал, но в глубине души он Рогова с Плаховым разорвал бы...

Как в фильме: пойманный негодяй умоляет «Троицкого» не убивать его, а отнестись «по-человечески», а тот отвечает: «По-человечески, любезный, я только к людям относиться могу».

Очень эффектно удалось произнести Белову эту фразу. Один из лучших фрагментов.

— Поймите, я не против милиции,— признался актер.— Сам в студенческие годы дружинником был. Но ведь есть нравственные барьеры... Заповеди, наконец.

— Большое спасибо,— вдруг поклонился Егоров.

— За что?..— опешил Белов.

— За помощь в охране общественного порядка.

— Ах это... Пустяки! Одно дело делаем. Мы же все заинтересованы в величии Родины. Я ведь тоже здесь представляю...

Благодарность подполковника несколько выбила его из колеи. Он и впрямь был дружинником, но один раз и коротко. Дежурство состояло в том, что трое парней в повязках трижды обошли глухим вечером небольшой сквер. Было так холодно, что, во-первых, потенциальные правонарушители (да и жертвы) все попрятались по домам, а во-вторых — очень хотелось горячительных напитков. Жажду утолили в близлежащей общаге, после чего с Беловым случился на черной лестнице не слишком невиданный, но довольно-таки неприятный желудочный конфуз.

— Вы мой самый любимый артист,— проникновенно произнес Егоров.— Гений экрана!

— Спасибо. Приятно слышать,— смутился Белов.

Егоров подумал, приступать ли к главной цели визита или еще продолжить светский разговор. Рассказать, может быть, актеру какую-либо забавную фестивальную историю. Например, как в 1990 году молодой российский режиссер Каневский подрался с каннскими бомжами-клошарами, попал в кутузку и пришел на вручение себе «Золотой камеры» в рваной тельняшке и с фингалами.