Пленники небес

— Ведь ты и твой брат, вы же разносили газеты как раз в том районе. Что, ни разу не?..

— Да вроде и нет, не помню.

— У нее было два заведения на углу, цветные девочки, — напомнил он. — Мы еще туда ходили бить черномазых, а потом снимали бабу за пару баксов.

— Бубба иногда грубо выражается, я к этому привыкла. Пусть это вас не смущает.

— Да меня и не смущает.

— Я не стыжусь своей матери. У нее было много хороших качеств. Например, она не выражалась в приличном обществе, не то что некоторые. — У нее был сильный местный выговор, а круглые, как у куклы, карие глаза имели необычный красный отблеск.

— Бубба, сделай мне джин с соком.

— Твой термос в холодильнике.

— Ну и что? Тогда налей в бокал. Пожалуйста.

— Целый день глушит джин с соком — и хоть бы что, — сказал Бубба. — У нее, наверное, задница дырявая.

— Ну, уж при Дейве-то не надо.

— А что? Он ведь тоже женат.

— Бубба...

— Что?

— Налей мне, пожалуйста.

— Ну, ладно. — Он достал из холодильника термос и охлажденный бокал. — За что я только Кларенсу плачу? Почти всю его работу делаю сам.

Он налил напиток из термоса в бокал и поставил перед ней, продолжая раздраженно смотреть на нее.

— Послушай, не хочу придираться, но тем не менее: ты не можешь подпиливать свои ногти в другом месте? Как-нибудь обойдусь без обрезков ногтей в своем супе.

Она вытерла стеклянную крышку стола бумажной салфеткой и стала подпиливать ногти над коробкой из-под обуви.

— Ладно, пойду-ка я. Было приятно увидеться.

— Ага. Мне тоже пора выдвигаться. Проводи его до машины, Клодетт. В Новом Орлеане сразу по приезде сделаю пару звонков, попробую выяснить, кто хочет тебе зла. Если узнаю, сделаю так, чтобы они перестали. Обещаю. Кстати, на месте этого бармена я бы убрался из города.

С секунду он смотрел на меня, покачиваясь на носках, расправив плечи и сжав кулаки, точно боксер на ринге.

— Эй! — Он ухмыльнулся и подмигнул мне, потом вышел из внутреннего дворика и стал подниматься по винтовой лестнице. Я видел его массивную спину, плоские ягодицы и толстенные бедра.

Его жена проводила меня до машины. Над лужайкой мириады капелек воды из распылителя, разгоняемые ветром, образовали миниатюрную радугу. На юге собирались грозовые тучи, воздух был душным и спертым. Наверху Бубба врубил старую запись Литтл Ричарда на полную катушку.

— Вы и правда меня не помните? — спросила она.

— К сожалению, нет.

— Я встречалась с вашим братом, Джимми, лет десять назад. Как-то мы приходили навестить вас в рыбацкой хижине. Вы крепко набрались тогда и все твердили, что товарный состав не дает вам спать. А когда он проезжал мимо, вы начали стрелять.

Тут я понял, что жена Буббы — не такая уж простушка.

— Боюсь, в те дни такое было не редкость, — ответил я.

— А мне показалось — смешно.

Я старался быть вежливым, однако, как и большинству тех, кто в завязке, мне было неприятно разговаривать о временах, когда я пил, с теми, кто находил в этом что-то смешное.

— Ну ладно, пока. Надеюсь, еще увидимся.

— Вы тоже думаете, что Бубба — псих?

— Не знаю.

— Вторая жена бросила его два года назад. Так он сжег всю ее одежду. Он не псих, он просто хочет, чтобы все так думали и боялись.

— Может быть.

— Он неплохой человек. Просто не все знают, как трудно ему пришлось.

— Многим из нас пришлось несладко.

— Значит, вы его не любите?

— Просто не так хорошо его знаю. А теперь мне пора.

— Как вас легко смутить.

— Желаю вам удачи, миссис Рок. Думаю, она вам не помешает.

— Я слышала, он предлагал вам работу. Надо было согласиться. Те, кто на него работает, зарабатывают кучу денег.

— А кому-то приходится расплачиваться за это.

— Он никого не заставляет делать то, чего человек не хочет.

— Ваша мать держала бордели, но не торговала людьми и не продавала наркотиков. Лучшее, что я могу сказать о вашем муже, — то, что он порядочная сволочь. Думаю, он даже не обидится.

— А вы мне понравились. Приходите как-нибудь на ужин. Я почти всегда дома.

Я поднялся по посыпанной гравием дорожке и отправился обратно в Нью-Иберия, где меня ждали Энни и Алафэр, чтобы пойти на пикник. Яркое солнце озаряло плантации сахарного тростника и крытые жестью сарайчики, притулившиеся с краев. Огромные старые замшелые дубы, росшие вдоль дороги, отбрасывали большие синие тени. Мне было жаль жену Буббы. В Обществе анонимных алкоголиков мы называли это самоотречением. Мы греем змею на собственной груди и с улыбкой смотрим в лицо опасности.

Бубба замялся, когда услышал, что двое из его людей были арестованы департаментом, — это я заметил. В связи с этим еще острее вставал вопрос о роли департамента во всей этой истории. Совершено очевидно, что они мешали работать Майносу П. Дотриву из Управления по борьбе с наркотиками; я также полагал, что именно люди из департамента стоят за исчезновением тела Дартеза после крушения, когда силы береговой охраны подняли его на поверхность. Не будь я полицейским, черт возьми, я бы сам взялся за департамент. Конечно, они выставят меня вон, но я-то знаю, как их пронять — написать до востребования их начальству в Вашингтон и заваливать их жалобами о нарушении права индивида на свободу информации до тех пор, пока у них не лопнет терпение. Так что почему бы и нет, спрашивал я себя. И, отвечая себе на этот вопрос, я начал чувствовать, как растет во мне чувство целеустремленности и самоотречения.

Глава 5

Когда я вернулся, Энни и Алафэр заворачивали в вощеную бумагу куски жареной курицы и наполняли лимонадом термос. Я уселся за стол, налил себе стакан чая со льдом, бросил туда пару листиков мяты и стал смотреть в окно, где в ветвях мимозы на заднем дворе шумно возились голубые сойки. Утки в пруду стряхивали воду с крыльев и сбивались в стайки в тени прибрежных камышей.

— У меня странное чувство, — сказал я.

— Вечером пройдет, — улыбнулась Энни.

— Я не о том.

— О чем же?

— Когда я еще был патрульным, в Новом Орлеане был один мерзкий тип по имени Док Стрэттон. Когда социальные работники давали ему место в ночлежке, он являлся в свою комнату и давай выбрасывать на улицу всю тамошнюю мебель: столы, стулья, комоды, лампы, матрацы и прочее — лишь бы в окно пролезало. Ну, все это добро с грохотом летит на тротуар, Док, не давая никому опомниться, выскакивал наружу, подбирал его и тащил в ближайший магазин подержанных вещей. Но что бы он ни вытворял, ему ничего не было. Я был тогда новичком и ничего не понимал, пока мне не объяснили. Ну, во-первых, этот Стрэттон, случись ему высвободить палец из наручников, немедленно совал его в рот и был способен заблевать все сиденья полицейского автомобиля. Он был способен на это где угодно — в тюремной камере, даже в зале суда. К тому же он всюду таскал с собой пушку и чуть что был готов начать пальбу. Такая он был скотина, что даже тюремный надзиратель пригрозил уйти с работы, если Стрэттона опять посадят. Так что Док разгуливал на свободе, годами доводя до белого каления содержателей ночлежек и социальных работников, и если молокососы вроде меня выражали недоумение, нам рассказывали разные поучительные истории.

Лишь много позже я понял, что была еще одна причина, по которой его держали на свободе. Он не только знал весь преступный мир Нового Орлеана, но до того, как пристраститься к бутылке, был слесарем и мог проникнуть в любое помещение быстрее любого взломщика. Так что некоторые ребята из отдела расследований вооруженных ограблений и убойного отдела прибегали к его услугам, если ничего нельзя было сделать законным путем. Однажды к ним поступила информация, что в город приехал из Майами наемный убийца с заданием ликвидировать местного депутата от лейбористов. Так эти ребята сказали Доку, что он назначен специальным агентом новоорлеанского полицейского управления, — тот проник в комнату убийцы в мотеле и стащил его чемодан, пушку, шмотки и чековые книжки, а потом этого парня арестовали по подозрению — как раз была пятница, и они преспокойно продержали его в камере до понедельника, вдобавок подсадив к нему парочку трансвеститов.