Третий дубль (из сборника "Белая дурь")

Панин осторожно прикрыл дверь и подумал с облегчением: «Значит, на сегодня обошлось без вливания».

13

Шел уже третий день с тех пор, как Панину поручили розыск пропавшего кумира ленинградских поклонников рок-музыки. С того злополучного утра, когда певец исчез с Дворцовой площади,— почти неделя. И все это время Ленинградское телевидение и радио находились в осаде: по всем телефонам звонили фанаты Леонида Орешникова. Даже в бухгалтерию и кафетерий. Не меньше звонков раздавалось и на Литейном, 4. Стоило, например, обратиться по телевидению к свидетелям автодорожного происшествия с просьбой позвонить в милицию, как тут же по названному телефону начинались звонки совсем иного рода: когда вы разыщете Орешникова? Люди просили, грозили, рассказывали невероятные истории.

Странное дело — все последние годы город постоянно захлестывали волны слухов. От самых безобидных: «Илья Глазунов женился на Мирей Матье», до мрачных предсказаний: «Двадцать четвертого июня город будет начисто разрушен землетрясением».

«Вы слышали, «Зенит» в полном составе разбился в авиакатастрофе?» — спрашивал один ленинградец другого, вместо того чтобы сказать «здравствуйте». И получал ответ: «Черт знает что такое — Игоря С. зарезали в Москве на Садовом кольце! Средь бела дня».

Немало слухов ходило в разные времена и о Леониде Орешникове. Слухи нервировали, мешали спокойно жить и работать.

«Ну почему всплеск слухов именно в Ленинграде?» — задавал себе вопрос Панин. Ему приходилось слышать небылицы и в других городах, но нигде слухи не расцветали так ярко и не держались так долго, как в его родном городе. А ведь казалось бы — высокая культура и интеллигентность ленинградцев славились по всей стране. Иногда капитан позволял себе помечтать о том, как полезно было бы доискаться до первоисточника всех этих слухов. Ведь если они возникают, значит, кому-то это нужно? Но у него не всегда выдавалось свободное время даже для того, чтобы помечтать. И в компетенцию уголовного розыска борьба со слухами не входила.

Теперь, когда для слухов о судьбе Орешникова имелись все основания, воображение горожан разыгралось. В ходу была даже версия с участием инопланетян. Конечно, вокальные данные у певца были прекрасные, но почему пришельцы остановились именно на нем, а не на Кобзоне или Иглесиасе?

По просьбе Панина ведущие информационной программы «600 секунд» дважды обращались к ленинградцам в поисках свидетелей события на Дворцовой площади. Но в уголовный розыск не последовало ни одного серьезного звонка. Казалось, что в городе, наводненном слухами, нет ни одного человека, не слыхавшего о происшествии с певцом. А люди молчали! И даже возможный свидетель — мужчина с портфелем — не отзывался. Оставалось думать, что он не ленинградец или уехал в командировку, туда, где «600 секунд» не показывают. И уехал именно в то утро, когда исчез Орешников. Панин даже выстроил гипотезу: мужчина шел через Дворцовую площадь на улицу Гоголя, к агентству Аэрофлота, откуда отправляются автобусы в Пулковский аэропорт. И по времени такая гипотеза была близка к делу: в шесть пятнадцать и в шесть тридцать три от агентства отправлялись автобусы. Но шоферы автобусов, которых расспросил Митя Кузнецов, не могли вспомнить, садился ли к ним похожий пассажир. Твердили, что в тот день народу было много. И с портфелями, и с чемоданами.

Больше всего надеялся капитан, что ему удастся выйти на Сурика. Если Инна Печатникова ничего не перепутала, версия «рэкетиры» казалась теперь самой перспективной.

Этот Сурик никак не выходил у капитана из головы. Он иногда ловил себя на том, что напевает себе под нос бесконечную песенку: «Сурик, сурик, сурик…» О всех Суриковых, проживающих в Ленинграде и области, он навел самые подробные справки. К счастью, их оказалось совсем немного. Александр попытался даже узнать, нет ли в городе мужчин по фамилии Сурикашвили и Сурикадзе. В последний год в Ленинграде много преступлений совершили приезжие с Кавказа. Но в адресном столе людей с такими фамилиями не значилось. Панин не поленился и позвонил в Тбилиси, своему знакомому, старшему оперуполномоченному уголовного розыска Отари Беденишвили и спросил, есть ли вообще грузинские фамилии Сурикашвили и Сурикадзе. Отари долго думал, а потом спросил:

— А зачем тебе, дорогой?

— Отари, это вопрос второй! Главное — есть ли такие фамилии? Бывают ли?

— Нет, Алекс,— не согласился Отари.— Это и есть первый вопрос! Если дело серьезное, я буду искать. Но вообще-то, никогда таких фамилий не слыхал. Самое близкое — Сирадзе и Сулханишвили…

Панин вздохнул.

— Не ищи. Я эти фамилии сам придумал. Понимаешь, Отари, я от клички танцевал. А кличка — Сурик.

Отари тоже вздохнул, выражая Панину свое сочувствие. Поинтересовался:

— Алекс! У вас город морской, корабли красят суриком. Достать для друга банку не проблема?

— Отари, у нас даже банку без сурика достать проблема. Ты хочешь днище «Волги» покрасить?

— Я тебе банку пришлю, милиционер. И не пустую.

— Взяткодатель!

— Вай, какое корявое слово, дорогой. Но я не обижаюсь. Успехов тебе, танцуй дальше!

Была у Панина одна палочка-выручалочка — Глеб Петрович Плотников, у которого он начинал работать стажером в уголовном розыске. Плотников уже лет десять на пенсии. Старик сильно одряхлел: плохо слышал и видел, но голова у него была в полном порядке. Глеб Петрович помнил имена и клички всех преступников, что прошли через его руки. И особенно хорошо тех, до кого он так и не добрался. Он мог в подробностях воспроизвести какую-нибудь облаву тридцатилетней давности на воровскую «малину». Сказать, кто из оперативников где стоял, во что были одеты задержанные, какая была в ту ночь погода. И даже какая закуска украшала стол в «малине». Не говоря уже о крепких напитках.

— Да, Николаич,— говорил Плотников, щуря свои слезящиеся, не раз оперированные глаза.— Какая закусь на «малине» у Вити-тити была, когда мы его банду брали! Балычок, языки копченые… Три сорта икры! Я тогда последний раз в жизни паюсной икры поел!

— Как же ты успел, Петрович? — удивлялся Семеновский, в кабинете которого шла беседа со стариком.— Палили ведь тогда из всех стволов. Отчаянные у Яковлева бандюги собрались.

— Я и к самогону приложился, Николаич. Ты в соседней комнате «скорую» вызывал, а мы с Василием Даниловичем Житецким живых бандюг повязали, лицом к полу уложили и тяпнули по стопарю. Житецкий к коньяку потянулся, а я ему на самогон показал: попробуй. Про Вити-титин самогон у воров легенды ходили. И правда, что тебе живая вода. Мы даже раненому Прибылеву влили. Я думаю, он потому и живым остался.

Панин не позвонил старику с самого начала только потому, что во времена Плотникова ни о каких доморощенных рэкетирах и слуху не было. Трудно было ожидать от него совета в таком деле. Но теперь, когда розыск буксовал, капитан был готов зацепиться за соломинку. «Человек по кличке Сурик мог ведь раньше, во времена Плотникова, заниматься и другими делами?» — думал Панин, подсознательно игнорируя заявление Печатниковой о том, что у рэкетиров, угрожающих Орешникову, были молодые голоса.

— Вас слушают,— отозвался Плотников, сняв трубку. Последние годы баритон Глеба Петровича превратился в дребезжащий тенорок.

— Как жизнь, Петрович? — спросил Панин.

— Жив, и то слава Богу,— отозвался старик.— А кто это говорит? Ты, Санек?

— Я, Глеб Петрович.

— Давно ты мне не звонил. Когда майорские звездочки пропивать будем?

— Как бы капитанские сохранить!

— Чего, чего? — переспросил Плотников.