Озорство

Вероятно, она весь день звала слабым голосом на помощь.

В ванной комнате, на полке возле раковины, лежал парик из белокурых волос. Мейер попытался представить себе, как выглядела старуха в молодости, когда у нее на голове росли собственные белокурые волосы. Теперь же, лысая и истощенная, она была похожа на узницу концентрационного лагеря.

Эта маленькая лысая старушка, обнаруженная в ванне" долго вспоминалась Мейеру. Он даже иногда просыпался среди ночи и думал о ней. Ему показалось, что она похожа на еврейку. Ибо одно дело быть евреем, который считает Израиль" иностранным государством, каждый год на Рождество украшает елку, а в синагоге не был с тех пор, как много лет назад расследовал убийство раввина, и совсем другое дело сознавать, что преследование евреев в Германии было вызвано только тем, что они были просто такими же евреями, как он сам. Жалея маленькую старушку, положившую перед роковым купанием свой белокурый парик на полку в ванной, Мейер оплакивал каждого жившего в этом мире еврея. Правда, как оказалось, она вовсе не была еврейкой. Ее фамилия была Келли.

Она потому мне вспомнилась сейчас, подумал Мейер, что мужчина, назвавшийся Чарли, выглядит намного старше 75 лет. Научные методики явно подвели врача.

Чарли сидел на кровати, но, казалось, витал где-то в заоблачных высях. Тщедушный старик с отсутствующим выражением лица, обтянутого прозрачной, как пергамент, кожей, и синими, словно цветы цикория, глазами.

— Как поживаете, сэр? — спросил Хейз.

Старик кивнул, головой.

Чарли.

Чарли — это все, что мы из него вытянули.

С одежды спороты все метки. Укутанный в одеяло, он сидел под дождем в инвалидном кресле-коляске.

— Мы обследовали его, — проговорил врач. — У него диабет, анемия, высокое артериальное давление, ревматический полиартрит и двусторонняя катаракта. Потеря памяти.

Возможно, это болезнь Альцгеймера.

— Знает ли он, как сюда попал? — спросил Хейз.

— Вы знаете, как сюда попали, сэр? — спросил Мейер.

— В машине, — ответил Чарли.

— Кто вел машину? Знаете?

— Мужчина, — произнес Чарли.

— Он вам знаком?

— Нет.

— Знаете, как его зовут?

— Нет.

Дрожащий голос, дрожащие руки. Может быть, у него еще и болезнь Паркинсона, подумал Мейер. Фамилия и первая буква имени врача были вытиснены на маленькой пластмассовой карточке, пришпиленной к его халату. Д-р Дж. Мукерджи. Наверное, индиец, предположил Мейер. В этом американском городе врачей-индийцев было гораздо больше, чем индийцев-заклинателей змей в индийском городе Калькутте. Если вы поступаете в покой неотложной помощи в одной из здешних больниц, наверняка вас будет лечить врач, мать которого проживает в Дели.

— Как вы попали в машину? — поинтересовался Хейз.

— Меня вынесли из дома, поднесли к машине. Посадили на переднее сиденье рядом с ним.

— Когда это случилось?

— Прошлой ночью.

— Где?

— У дома.

— Где он находится, сэр?

— Дом, — повторил старик и пожал плечами.

— Он не знает, где живет, — сказал Мукерджи. — Я его уже спрашивал.

— В котором часу это было, сэр? — спросил Хейз. — Когда мужчина вынес вас из дома и понес к?..

— Видимо, он давно разучился ориентироваться во времени, — перебил его Мукерджи.

— Как выглядел тот мужчина? — спросил Мейер.

Он не надеялся получить обстоятельный ответ. Многие старики отлично помнят, что произошло с ними, когда им было четыре года, но напрочь забывают, куда всего лишь три минуты назад положили свою шляпу.

— Ему 40 — 45 лет, — ответил Чарли. — Ростом он около 180 см. Кареглазый, темноволосый. В джинсах и коричневой кожаной куртке, под курткой желтая рубашка. Без шляпы.

Мейер был потрясен. Хейз тоже.

— Черный или белый? — поинтересовался Мейер.

— Белый.

— Что вы еще можете вспомнить о нем?

— Он был очень любезен со мной, — сказал Чарли.

— Вы запрашивали Отдел розыска без вести пропавших?

— спросил Мукерджи.

— В их картотеках мужчина с его приметами не значится, — сообщил Мейер, но умолчал, что детектив, с которым он разговаривал, взорвался: «Что за чертова эпидемия!»

— Он ехал от вашего дома прямо или где-нибудь сворачивал? — снова задал вопрос Хейз.

— Не знаю, — ответил Чарли.

— Мне кажется, он в последние годы не вставал с постели, — вмешался в разговор Мукерджи. — На его теле много пролежней. Нам нужно непременно найти его родных. Тех самых, которые сбагрили его нам. Кто бы они ни были.

Это вульгарное выражение было в ходу у больничного персонала. «Сбагрить» на их языке значило выкинуть. Сбагрить. Коротко и ясно. Как ненужный хлам. Но это были живые существа. Люди.

— Долго ли вы ехали в машине? — спросил Хейз.

— У него же нет ни малейшего понятия о времени, — напомнил Мукерджи.

— Двадцать месяцев, — подтвердил его заявление Чарли.

— Он с вами разговаривал в дороге?

— Он знает, как меня звать.

— Знает, что вас зовут Чарли?

— Называл меня Чарли. Он знает мое имя.

— Чарли. А фамилия?

— Не знаю.

— Что он вам сказал на прощание?

— Сказал, что я вел себя молодцом.

— А еще что?

— Сказал, что здесь меня будут любить, — произнес Чарли и посмотрел Мейеру прямо в глаза. — А вы меня любите?

— спросил он и заплакал.

Глава 4

В четверг, около десяти утра на рабочем столе Кареллы зазвонил телефон.

— Восемьдесят седьмой участок. Карелла, — сняв трубку, представился детектив и взглянул на светодиодное табло автоматического определителя номера.

— Не пытайтесь меня выследить, — услышал он голос Глухого. — Я говорю с краденого радиотелефона.

— Ладно, — отозвался Карелла, но все-таки записал номер.

— И это не тот телефон, с помощью которого я говорил с вами в прошлый раз.

— Я так и думал.

— Люблю современную технику. А вы? Вы смотрите на АОН?

— Да. Территориальный код относится к округу Эльсинор, но вами там, разумеется, и не пахнет. Так?

— Конечно. Я в парке. Том самом, который находится напротив вашего участка.

— Гмм.

— Вы мне не верите, да?

— Я не знаю, где вы. И чего вы от меня хотите, тоже не знаю. Я очень занят, так что, если вы хотите сообщить о преступлении...

— Хочу поделиться с вами своими планами.

— Гмм.

— Вы там обдумываете какую-то пакость. Это ваше «Гмм» звучит как-то скептически.

— Мм.

— Даже в сокращенной форме.

— Ладно. Если вы хотите что-то сообщить...

— Терпение, терпе...

Карелла бросил трубку на рычаг.

В этот момент, втолкнув через проход в барьере, отделявшем комнату детективов от коридора, какого-то задержанного в наручниках, появился Артур Браун. Оба они были темнокожими с той лишь разницей, что цвет кожи полицейского полностью соответствовал его фамилии [6], а у человека в наручниках кожа была темно-желтого цвета. Их было бы не правильно назвать американцами африканского происхождения, ибо мужчина, которого притащил в участок Браун, родился на Гаити, а сам Браун — здесь, в добрых старых Соединенных Штатах Америки. Он был коренным американцем, а не каким-то там приблудой.

Чистокровный янки Браун гордился собой. Ростом он был 193 см и весил 102 кг. Высокий, широкоплечий, статный, отлично выглядевший в плаще свободного покроя — утром, когда он выходил из дома, шел дождь. Задержанный был ростом около 170 см. На нем были зеленые широкие брюки, зеленая же ветровка, изношенные черные мокасины и белые носки. Зеленые глаза задержанного навели Брауна на мысль, что среди его предков были французы. И говорил он только на французском языке, которого Браун абсолютно не знал.

— В чем дело? — спросил Карелла.

— Сам пока еще не разобрался, — ответил Браун. — Парень перевернул вверх дном корейскую бакалейную лавку, разбросал овощи и фрукты. А я как раз проезжал мимо.