Подпасок с огурцом

— Ты заставил себя ждать, моя дама в нетерпении.

— Народу много?

— Весь паноптикум. Не объяснишь ли, между прочим, где лягушка?

— Для дамы лягушка — жирно, хватит портсигара.

— Я не спрашиваю про жирно-постно, я спрашиваю, где пепельница?!

— Пока у Музы… гостит.

— Ким! Без номеров!.. Вспомни, пока Муза тебя не пригрела, ты ходил без порток! Вшивый гений!

Рассерженный, он направляется к Музе.

— Дай ключ от спальни.

Муза подозрительно оглядывает Рудневу и поджимает губы.

— Музочка, искусство требует жертв. Я не виноват, что очередная жертва искусства приятно выглядит.

Муза отцепляет ключ от связки, которую носит в кармане.

В спальне Руднева листает иллюстрации в «Искусстве Фаберже», алчно причмокивая. Входит Муза, оценивает ситуацию. Альберт немного отодвигается от Рудневой.

— Чисто два голубка. Альберт и Альбина… Алик, что ты Киму сказал? Ушел и хлопнул дверью!

— Накатывает на него. Сегодня ушел — завтра вернется.

— Галстук поправь, — холодно говорит она, про себя называя его паршивым потаскуном.

— Ты, Муза, как раз вовремя. Альбина Петровна интересуется, где можно взглянуть на Фаберже.

— На Фаберже можно взглянуть в Оружейной палате, в Историческом музее и в Эрмитаже, — отчеканивает Муза.

— Я была уверена, что он француз, но Альберт Иваныч говорит…

— Карл Фаберже — не француз. Еще дед его принял русское гражданство. Фаберже — вершина ювелирного искусства, весь мир называет его великим русским ювелиром, и он принадлежит России… Есть еще вопросы, или дальше разберетесь сами?

— Я намерена досмотреть альбом.

Сверкнув глазами, Муза выходит.

— Чего она злится?

— Муки ревности. Кстати, о любви и ревности — примечательная фигурка. — Альберт показывает цветную фотографию в книге.

— Эта? Чем?

— Сейчас переведу описание.

Приближаются решающие минуты сделки, и пора «запудрить мозги» клиентке. Альберт открывает книгу на разделе «Комментарии» и читает:

— Изображение цыганки Вари Паниной, хорошо известной своим дивным голосом. Несмотря на редкостно некрасивое лицо, она привлекала многочисленных поклонников в загородный ресторан «Яр». Жертва неразделенной любви к офицеру гвардии, Панина приняла яд и умерла перед гвардейцем на эстраде, исполняя романс «Мое сердце разбито».

— Надо же! — Руднева роняет неопределенный смешок и берет портсигар, который собирается купить. — Он мне нравится, Альберт, но цена невозможная!

— Я предупреждал: Фаберже — это серьезно. Ты взвесь на руке — какая сладкая тяжесть. А работа? Не работа — сон! Удостоверься — проба и клеймо.

Он подает Рудневой лупу, та изучает портсигар. Альберт опять прибегает к «Искусству Фаберже».

— Вот полюбуйся, точно такой портсигар в коллекции леди Таркс. А леди, как известно, это жена лорда. На международном аукционе…

— Я не леди, и мы не на международном аукционе. Так что делим твою цену пополам, и с этой суммы начинаем торговаться.

— Но мы и не на барахолке, дорогая моя!

— Ах, перестань, Альберт, я не маленькая. Что за покупка без торговли!..

На кухне курят и спорят о краже в краеведческом музее.

— Я слышал в другой редакции, — авторитетно заявляет плотный мужчина в очках. — Пришли трое в масках, сторожа связали, директору нож к горлу — и он сам все поснимал и отдал. Полотен пятнадцать, кажется, мирового значения имена!

— Брехня, не верю, — говорит лощеный красавец средних лет, художник Цветков.

— Но, представьте, кто замешан — Кипчак! Его таскают на Петровку!

— Меня тоже вызывали на Петровку, а я ж не замешана, — возражает Муза.

— Тебя вызывали? — подскакивает Тамара. — Музочка, расскажи!

— Нет, просили не разглашать.

Она нетерпеливо посматривает на закрытую дверь спальни.

— А я говорю — брехня! — твердит Цветков. — Знакомый недавно ездил, картины на месте.

— Совершенно верно, — берет слово Томин. — Я объясню, в чем фокус. Все сделал директор — гениальный человек. Сначала он потихоньку заменил картины копиями, давно уже. Потом разыграл липовую кражу для отвода глаз. Утащил эти самые копии и спрятал так, чтобы милиция обязательно нашла. Ну, милиция и нашла. Повесили их назад, все довольны. Вот и выходит, что картины на месте, да только не настоящие!

— И что же, директор сознался?

— Нет. Так и сяк с ним бьются — молчит.

— Учитесь у Саши: не успел приехать с юга и уже все выведал.

— Брехня. Откуда ему?

— Зачем обижаешь? Можно сказать, из первых рук! — с южным темпераментом реагирует Томин. — Со мной в соседнем номере большой юридический чин. Имеет полные сведения. Посидели за столом раз-другой, и он мне доверительно как любителю искусства и надежному человеку. Так что прошу — между нами.

— Стало быть, директора упекли? — спрашивает Цветков и внимательно смотрит в лицо Томину.

— Кто сказал? Гуляет директор. Знать про него знают, а доказать не могут. Того гляди, дело совсем закроют.

— И в какой гостинице живут такие осведомленные люди? — не отстает Цветков.

— Где я, по-твоему, останавливаюсь? В «России», конечно.

Томин сознательно выдает дезинформацию относительно Пчелкина. Что в четверг сказано у Боборыкиных, то в пятницу облетит всю коллекционерскую Москву и, может быть, достигнет ушей того, на кого рассчитано, — так думает он, внешне строго выдерживая рисунок своей роли: простодушное дитя юга с толстой сумой.

Издали на него нацелился Альберт.

— Додик! — зовет он. — Займи даму, благо вы знакомы, — Альберт кивает на Рудневу. — Она мне больше не нужна.

— Бу сделано.

И они расходятся. Додик — к Рудневой, Альберт — на новую охоту.

— Не мерзнешь в Москве? — понибратски хлопает он Томина по плечу.

— Ничего, у нас в горах тоже снег.

— Но внизу тепло.

— Иной раз и жарко.

— Хорошо! Но пить хочется, слушай. Чай небось пьешь.

— Пьем чай. Вино пьем. Коньяк пьем. Мацони пьем. Боржоми пьем. Все, что для здоровья, — все пьем.

— Чашки нужны, слушай. Хочешь антикварный сервиз? Недорого.

— Посуда своя. Хватает посуды.

— Посуда! Посуда — это стаканы-ложки, сковородки. Я тебе фарфор предлагаю. Художественный фарфор Поповского завода. Знаменитейший поповский фарфор! Кого хочешь спроси.

— Нет, посуда есть, — упирается Томин. — Посуду покупать незачем. Вот Сарьяна я бы взял.

— Значит, сервиз не хочешь. А в бильярд играешь?

— Немного могу.

— Молодец, люблю. Айда сыграем: твой урюк — мой сервиз. А потом про Сарьяна поговорим.

Он тянет за собой Томина. Не в пример Боборыкину Альберт действует открыто и беззастенчиво. Поэтому всегда найдется и свидетель и комментатор:

— Наивный человек. С Альбертом в бильярд! Босой по шпалам домой пойдет…

Цветков подкатывается к «приживалке»:

— Тася, узнайте у Додика фамилию этого Саши. Только… — он прикладывает палец к губам. — Я хочу над ним подшутить…

…Гости расходятся с «четверга». У подъезда дома Боборыкиных стоит машина, Томин для вида копается в моторе, косясь на дверь. Оттуда под руку с Додиком появляется Руднева.

— Эге, засел? — говорит Додик. — Ищем запасную свечу. — С серьезным видом он шарит в боковом кармане.

— Свечи целы, подержи фонарик. Тут малюсенький контакт… Оп, и готово. — Томин закрывает капот. — Заднее сиденье, как видишь, занято, но даму подвезу с удовольствием.

Руднева усаживается и оглядывает заднее сиденье, заваленное свертками.

— С приобретением вас!

— Спасибо. Вас по-моему, тоже?

— В общем, да, — чуть замявшись, признается Руднева.

— Чудесно. — Томин трогает машину.

Они катят по вечернему городу и вскоре болтают уже по-приятельски.

— Чуть не забыл! — восклицает Томин и тормозит, немного проехав телефонную будку. — С вашего разрешения, крошечный звонок. Задержался я у Боборыкиных, надо перед одной знакомой извиниться.

В автомате он говорит вполголоса:

— Петр Сергеич? Это я. Спешу. Два слова. Срочно номер в гостинице «Россия». Сегодня я должен там ночевать. И я там уже три дня живу, понял?.. Свяжусь попозже.