Оперские байки

С трудом преодолев тремор, «Серый» выпил и на какое-то время замер, как бы прислушиваясь к себе. Через несколько минут, его лицо начало багроветь, а в до этого тусклых глазах, появилась живинка. Вскоре перед Михалычем сидел тот «Серый», которого он знал в обычной жизни и, с вожделением поглядывая на бутылку «Солнцедара», рассказывал, как зашел к своей бывшей сожительнице — Лильке, а у нее новый хахаль. Зовут Мишка, на «химии» в Сосновке, но живет у Лильки. Стопудово — крадун. Далее «Серый» кратко обосновал свои выводы. Доводы были существенны, а уж чутье старого жулика «Серого» еще никогда не подводило.

Обсудив с сыщиками полученную информацию, Михалыч принял решение о проверке адреса и проживающих в нем лиц. Для исполнения назначил в группу опера и участкового, а во главе поставил самого расторопного, умевшего «поколоть» любого, старшего опера Ухова.

К исходу следующего дня Ухов доложил, что в указанной квартире проживает Королева Лилия с сожителем Марковым Михаилом. Королева постоянного места работы не имеет, Марков — действительно «химик», на учете в 54-й спецкомендатуре, ранее трижды судим за квартирные кражи, находится в оперативном розыске, т. к. пропустил несколько отметок и не выходит на работу. В квартире обстановка очень скудная, только самое необходимое. Предметов и вещей из розыскных ориентировок не обнаружено, да, собственно, и ничем похожим на краденное, не пахнет. Попытка «расколоть» Маркова и Королеву успеха не имела. Королева, конечно, дергается, но, кроме того, что сожитель богат и сорит деньгами, ничего не поясняет. Похоже, действительно ничего не знает. Марков ведет себя спокойно, уверенно, причастность к преступлениям отрицает.

— Приведи его ко мне, — приказал Михалыч.

Через несколько минут, испросив разрешения войти, Ухов ввел в кабинет средних лет, среднего телосложения, малоприметную, глазу не за что зацепиться — личность. Посмотрев на мужичонку, Михалыч понял, почему никто из свидетелей не мог описать увиденного вора.

Марков сел на указанный ему стул, закурил предложенную папиросу и поднял глаза на Михалыча. Они сидели напротив друг друга, смотрели прямо — глаза в глаза и молча курили.

Марков понял, что его привели к этому молодому, но уже занявшему столь высокий пост заместителя начальника милиции, парню, не для того, чтобы попугать или взять «на понт». Перед ним сидел матерый опер, который мог, а главное знал, как раскрутить его, квартирного вора.

Михалыч же, еще не услышав ни одного слова, увидел перед собой профессионала. Как бы советская криминология не лукавила, но в стране развитого социализма имели место быть профессиональные преступники. Марков был из тех, кто воровал не по пьяному куражу, не с голодухи, а потому, что это была его работа.

Потушив папиросу и прерывая затянувшуюся паузу, Михалыч спросил:

— Ну, что, Михаил, поговорим?

— За жизнь, запросто, — отреагировал Марков.

— Да нет, не за жизнь, а за твои кражи.

Вздохнув и еще раз заглянув в глаза Михалыча, словно надеясь прочесть в них — мол, как я тебя разыграл? — Марков ответил:

— Начальник, твой оперок уже пытался меня «брать на бас» («брать на бас» — пытаться инкриминировать преступление без достаточных улик — А.К.), докажи хоть одну мою кражу — сам расскажу обо всех. Иначе «держу стойку» («держать стойку» — не признаваться в преступлении — А.К.).

Маркова, в качестве разыскиваемого «химика», «закрыли» в приемник-распределитель, а подчиненные Михалыча, за глаза поругивая его настырность, впряглись в рутинную проверочную работу.

На исходе третьего дня, выслушав доклад Ухова — Маркова никто не опознал, прямых очевидцев нет, ничего из похищенного не найдено…, Михалыч уж хотел распорядиться о прекращении проверки, но не хватало самой малости — справки от эксперта об отсутствии отпечатков пальцев Маркова в следотеке отпечатков изъятых с мест происшествия. Впрочем, шанс был — меньше чем ноль целых ноль десятых, плюс минус трамвайная остановка, но был. Шанс носил русское имя: «АВОСЬ» — уж больно матерый ворюга, наверняка работал в перчатках, но авось…

Как говорится, «легок на помине», в дверь постучал и спросил разрешения зайти райотделовский эксперт-криминалист. В руке он держал лист бумаги, сверху которого было крупно написано: «СПРАВКА ЭКСПЕРТА».

— Разрешите доложить? — начал было он.

— Ну что у тебя за манера, кота за хвост тянуть, скажи сразу — следов нет, и свободен, — вместо ответа раздраженно произнес Михалыч.

— Почему нет, — в той же неторопливой манере, эксперт доложил, что отпечаток большого пальца правой руки Маркова обнаружен на осколке стекла, изъятом при осмотре места кражи по ул. Высокой…

СЛУЧИЛОСЬ!!! «АВОСЬ» — это по-нашему, по-русски — «в грязь лицом не промахнём». Михалыч помнил эту кражу, сам выезжал на место происшествия. Кража как кража, частный дом, проникновение путем выбивания оконного стекла, в доме все перевернуто, похищены деньги, золото и кое какие вещи. На месте работала оперативная группа во главе с опытнейшим следователем Константином Ивановичем Воронцовым, который и нашел этот осколок, лежавший несколько в стороне от остальных.

На следующий день, Михалыч положил перед Марковым справку эксперта и повторил вопрос:

— Ну, что, Михаил, поговорим? Я слово сдержал, вот доказательство по краже.

Внимательно прочитав справку, Марков вздохнул:

— Я так и знал, искал же его. Когда «выставил шнифт» (выставить шнифт — выбить стекло — А.К.), осколок этот мешал мне в окно залезть, а попытки вытащить его не удавались — пальцы соскальзывали. Вот я перчатку то и снял. Осколок выдернул и чисто на автомате его через плечо. Тут же понял — на нем отпечаток, да вот…. не нашел. Ваша взяла.

Марков тоже сдержал свое слово и задал хлопот опергруппе — краж за ним числился не один десяток. Началась рутинная работа по закреплению доказательств совершения краж. Допросы, выезда на места совершения преступлений, изъятие похищенного у скупщиков краденного и т. д. Часть похищенного пришлось выкапывать. Марков показал несколько мест, где он зарыл краденное. В общем, шел обычный процесс.

Бывали и накладки. Несколько раз выезд на показ оказывался пустым — вор не смог найти обворованную квартиру. По краже на ул. Бресткой возникли разногласия по похищенному. Марков уверял, что украл только золото, а потерпевшие в список украденного включили и вещи. В другой квартире он долго приглядывался, выходил в подъезд, ходил по этажам, а затем заявил, что в квартире изменилась обстановка. Присутствующая хозяйка с удивлением подтвердила, что после кражи была заменена мебель.

Однажды вечером, Михалычу позвонил приятель из краевого управления уголовного розыска. После обычного трепа последовал обычный же в среде сыщиков вопрос: — была ли кража из квартиры в таком-то месте? В этот раз краевой розыск интересовала та самая кража из квартиры по ул. Бресткой.

Михалыч бодро доложил, что кража была, раскрыта и виновный парится «на кичи». Однако приятель своим лаконичным сообщением вверг Михалыча в пучину сомнений. Он поведал: — воры в количестве трех, задержаны, дали признательные показания, похищенное полностью изъято.

Засранцы, неужели Маркову «горбатого слепили» (перевод — приписали не совершенное им преступление. — А.К.), — подумал он о своих сыщиках.

Приятель согласился оттянуть доклад начальству до утра и Михалыч резво взялся за «разбор полетов». Разбираться нужно было быстро и четко, т. к. в противном случае начальство по-шустрому соорудило бы «братскую могилу». Еще не успели затихнуть страсти по так называемому «делу Лимоненко». Этой воровке вменили несколько десятков краж в городах края, а в суде, когда стали выводить хронологию краж, то выяснилось, что она якобы с разрывом в час совершила кражи в Комсомольске и Хабаровске. В результате разборок выяснилось — «слепили горбатого» и не одного. Несколько человек уволили, многих наказали, а самых ретивых даже под суд отдали.

Вот и здесь — могло повториться то дело. Положа руку на сердце, Михалыч был почти уверен в своих сыскарях. Еще перед началом раскрутки Маркова, он предупредил их — «горбатого не лепить». Парни, а с большинством из сыщиков Михалыч был почти ровесник, своего начальника никогда не подводили. Так что, уверенность была, но сволочной червячок сомнения все равно ползал где-то в глубинах оперского сознания — а вдруг кто-нибудь, ради результата, да повелся?