Третий дубль (из сборника "Белая дурь")

10

Капитан чувствовал, как в нем постепенно копится раздражение. История с певцом не поддавалась объяснению. Она могла быть и до смешного простой, если Орешников, большой любитель розыгрышей, решил подшутить над режиссером и сейчас преспокойно загорает где-то на Финском заливе. А может быть, и на юге. Но могла произойти и трагедия: наезд, расправа. Панин никак не мог определить свое личное отношение к этой истории. И это обстоятельство мешало ему вести розыск. Можно ли всерьез отнестись к тому, что сказал Курносов о главном режиссере «Театра Арлекинов»? Начни круто разбираться с Данилкиным, отказывающимся отвечать на вопросы, выскажи ему свои подозрения, а певец тут как тут. Живой и невредимый. Да еще загорелый. Как он, капитан Панин, будет тогда выглядеть?!

Всплывали все новые и новые подробности. Требовали детальной проверки. Вот хотя бы эта кличка «Сурик», о которой рассказала сегодня Печатникова Мите-маленькому. Если так назвали певца, значит, новоявленные рэкетиры с ним когда-то были знакомы. Может, учились в школе или в институте. Но скорее всего, Печатникова с испугу не все расслышала, и слова «заткнись, Сурик» были адресованы сообщнику. Тогда есть ниточка к рэкетирам. Прозвище не из самых распространенных. Кличка «Сурик» могла происходить и от фамилии Суриков, и от цвета волос. Но к Орешникову это не относилось. Он был шатеном.

Когда Панин записал на листочке откидного календаря имена людей, с которыми предстояло срочно повстречаться, настроение у него окончательно испортилось. Список получился большой. А сегодня к восьми ему предстояло ехать в телецентр смотреть с режиссером Максимовым отснятый материал.

У входа в просмотровый зал толпились люди. Панин понял, что сотрудники телецентра каким-то образом узнали о просмотре. И не ошибся.

— Ну что за контора! — тихо сказал Лев Андреевич.— Всем всегда все известно.— И, скрестив руки на груди, остановился перед собравшимися: — Милые вы мои, у нас сегодня никакого просмотра нет. Товарищ из милиции должен по службе,— он сделал упор на слове «служба»,— посмотреть несколько кадров. Только и всего.

— И мы хотим по службе! — капризно сказала затянутая в кожу длинная девица.

— Несколько кадров! — в тон ей пропел кто-то из парней.

Все рассмеялись и стали расходиться. «Кожаная» девица спросила:

— Левушка, а зачем тогда приволокли весь отснятый материал?

Спрашивая, она с головы до ног осмотрела капитана.

— Лена, кончай дурачиться! — недовольно сказал режиссер.— Я же не знаю, какие кадры потребуются.

Девица вздохнула и, одарив Панина улыбкой, удалилась.

«Крутая женщина»,— внутренне усмехнулся капитан.

— Ленка наша любит повыставляться,— сказал Максимов с доброй улыбкой.— Но работник прекрасный. Она у меня на двух картинах помрежем была.

В небольшом уютном зале у пульта сидела бледная женщина лет тридцати пяти — сорока.

— Наша лучшая монтажница Светлана Яковлевна,— представил ее Максимов.

Светлана Яковлевна сдержанно кивнула. Лицо у нее было усталое, глаза смотрели безучастно.

— С чего начнем, Лева?

Режиссер посмотрел на капитана.

— У меня просьба одна — посмотреть все, что отсняли. А с чего начинать — решайте сами.

— Часа на три работенка,— сказала монтажница и вздохнула.

— Не вздыхай, мать,— успокоил ее Максимов.— Через час прервемся, сходим кофейку попить.

— Останемся без зала.— Светлана Яковлевна сняла трубку телефона: — Начинаем, Рома. С первой бобины.

В зале погас свет.

Смотреть кадры несмонтированного фильма оказалось занятием утомительным. Панин усилием воли заставлял себя внимательно следить за экраном. Кадры были однообразными, и оживляли их только живописная фигура Орешникова, его молодое улыбающееся лицо.

«А как же теперь озвучивать? — подумал Панин.— Если вдруг?…»

Он спросил об этом у режиссера.

— Фонограмма уже готова, и я надеюсь, что Леня все-таки появится,— ответил Максимов.— Ну не убили же его в конце концов рядом со съемочной площадкой!

— Могла сбить машина.

— Какая машина, Александр Сергеевич? Пустынная площадь, никакого транспорта. Да он же у всей съемочной группы на виду был!

— Но за угол дома заехал!

В это время на экране появилась парочка молодых людей, случайно забредших на съемки. Шли они, правда, не с улицы Халтурина, а из скверика перед Зимним дворцом, но капитан решил, что этих людей стоит разыскать и расспросить.

— Светлана Яковлевна, нельзя ли отпечатать несколько кадров с этой молодежью? — попросил он.

— Хорошо,— отозвалась монтажница. И добавила: — Если бы мы работали на монтажном столе, можно было сразу настричь нужных вам кадров.

— Вы не забудете? — забеспокоился Панин.

— Не волнуйтесь,— успокоил Максимов.— Слишком хорошая память — единственный недостаток у Светика.— А потом сказал: — Если Леня в ближайшее время не объявится, придется брать и старые фонограммы. Все песни в картине, кроме одной, старые.

— Эта одна стоит всех остальных,— подала голос монтажница.

— Правильно, Светик, правильно.— Максимов вздохнул.— Песенка эта — Ленькина вершина. У него дома, уверен, есть ее запись. Вот ведь проклятье, не заставь я его этот третий дубль с проездом сделать, все бы обошлось! Первые два дубля он не заезжал за угол. Останавливался на углу Халтурина, разворачивался и ехал на оператора.

Панин попросил отпечатать ему кадры, в которые попала поливальная машина. Поливалка, правда, не выезжала с площади, но разворачивалась так, что шофер мог видеть, что происходит на улице Халтурина. И еще одна деталь заинтересовала капитана: с улицы Халтурина выехал красный «жигуленок».

— Лев Андреевич, вы не обратили внимания на эту автомашину? — спросил он режиссера.

— Нет, я ее даже не заметил.

— Может быть, увеличив, удастся различить номер? Светлана Яковлевна, и этот кадрик не забудьте тоже отдать напечатать.

— Может быть, прервемся минут на пятнадцать? — попросила монтажница.— Мне надо бы позвонить домой.

— Не возражаете, Александр Сергеевич? Мы с вами пока кофейку попьем,— сказал Максимов.

— А зал не займут? — встревожился Панин, вспомнив слова монтажницы перед началом просмотра.

— Я попрошу Рому постеречь,— успокоила Светлана Яковлевна.

Панин с режиссером, спустившись на этаж, зашли в кафе. Здесь было многолюдно и шумно. Максимов приветственно помахал буфетчице и показал два пальца. Через пять минут две чашки черного кофе уже стояли на их столе.

— Ай-ай-ай! А как же принцип социальной справедливости? — усмехнулся Панин.— Строгие телекомментаторы каждый день напоминают нам с экрана, как стыдно этот принцип нарушать.

— Стыдно, стыдно. Но мы же с вами торопимся? И не ради своего удовольствия. Да и принцип социальной справедливости не заключается ведь в том, чтобы все стояли в очереди? Вот, например, Орешников, наша суперзвезда. Смешно было бы заставлять его всюду стоять в очередях — в буфете, в магазине, в железнодорожной кассе. У него бы не осталось времени на репетиции, на концерты и съемки. И кто бы от этого остался внакладе?

Панину послышались в словах Максимова нотки сарказма, и он спросил:

— Лев Андреевич, а что вы можете сказать об Орешникове?

Максимов вынул из нагрудного кармана рубашки пачку «Беломор-канала», закурил.

— Александр Сергеевич! Вы не подозреваете, какой трудный вопрос мне задали!