Современный финский детектив

Один из репортеров саркастически улыбнулся — по всей видимости, своим воспоминаниям. Я рассердился не на шутку.

— Но сегодняшнее происшествие перешло границы допустимого, это непростительный поступок! — грозно обрушился я. — Впервые за все время, гм, время моего пребывания на посту начальника, одна газета, гм, в погоне за сенсацией позволила себе перебежать дорогу полиции, без предварительного согласования.

— Однако… — возразил некий молодой человек с воспаленными, похоже от беспробудного пьянства глазами, с фотоаппаратом, болтающимся на груди, и кинокамерой в руке. И с реденькой короткой бороденкой.

Движением руки я заставил его замолчать.

— Сейчас не время для бесплодных споров, — заявил я. — Хочу только заметить, что полиции удалось раскинуть сеть, и она, полиция то есть, со всей возможной энергией приступила к расследованию данного прискорбного происшествия… Так что я не разглашу служебной тайны, если скажу, что у нас, то есть у главы полиции и у меня, были все основания полагать, что виновные…

— Подозреваемые, — сухо поправил меня Палму.

— Подозреваемые, — поспешно повторил я и добавил, чтобы сохранить лицо: — …или подозреваемый… То есть в нашей стране никого нельзя называть «виновным» до тех пор, пока суд в соответствии со всеми законами не установит доподлинно виновность подсудимого и не вынесет окончательный приговор. Пресса слишком часто допускает подобные ошибки. — Я бросил тяжелый взгляд на жидкобородого блондина, и моя антипатия к нему усилилась. — Но произошло то, что произошло, — продолжал я, — и если прежде у нас была достаточно твердая уверенность, что винов… подозреваемые будут задержаны и окажутся за решеткой сегодня же вечером — до того, как газеты уйдут в набор, то теперь… Теперь, когда одна газета, гм, преждевременно и непростительно разгласила сведения, наши усилия могут быть сведены на нет. Убийца предупрежден…

Комиссар Палму сердито кашлянул.

— Или виновный в непредумышленном убийстве, — поправился я.

Но журналистам было уже не до того.

— Садисты и извращенцы, — сказал репортер из вечерней газеты, — это золотая молодежь резвится — извращенцы!

— Молчать! — рявкнул я. — Вы уже выступили в своей газете. Хватит! Больше ничего добавить не могу.

Старшие и более опытные репортеры стали дергать наглеца за рукав, и на их лицах я ясно увидел разочарование. Я смягчился.

— Могу вам только намекнуть, — медленно проговорил я; я тянул время, мучительно придумывая, что бы такое им сказать… — Так вот, — воодушевился я наконец, — ни в коем случае нельзя теперь вмешиваться в расследование, проводимое полицией, и оспаривать точку зрения полиции. Это серьезное предупреждение для всех. Однако мне разрешено сообщить вам, что в данный момент сам глава полиции находится на совещании у губернатора.

Никакого разрешения у меня не было, но, в конце концов, пусть тот тоже берет на себя ответственность!

— В совещании примет участие и министр внутренних дел, — расщедрился я. — Будет обсуждаться вопрос роста преступности среди молодежи, а конкретно — моральные и физические меры по борьбе с ней.

Вопрос упирается только в наше сотрудничество, — пылко продолжал я. — Это наша конечная цель. Данное дело — это частный случай. Я непременно хотел бы отметить… хотя, гм, с другой стороны, это служебная тайна… но все же: у полиции уже есть готовая версия. Давно. Полиция не дремлет. Полиция отнюдь не бессильна, как воображают себе некоторые умники, гордящиеся жидкой растительностью на щеках.

— Sut… sat sapienti [5], — торопливо вмешался Палму. — Важное совещание!

— Есть ли задержанные? — выкрикнул кто-то, и журналисты, все как один, повернулись ко мне.

— Я… я не имею права сообщать более никаких подробностей проводимого расследования, — успел проговорить я в то время, как Палму напирал на меня, подталкивая к выходу. — Вы ведь понимаете, — крикнул я с порога, — вы опытные журналисты!

Тут дверь за нами захлопнулась, и комиссар Палму с верным Кокки повлекли меня, зажав с двух сторон, бегом по гулким проходам вниз, сквозь лабиринты коридоров. Машина уже ждала нас. Шофер был одет в штатское, сирену он не включал и машину не гнал, стараясь не возбуждать ничьего любопытства, — ехал себе тихохонько, словно вез яйца.

— Законченный идиот. Самовлюбленный молокосос, — начал комиссар Палму сдавленным голосом.

— Хорошо, хорошо, — согласился я, но на всякий случай спросил, указывая дрожащей рукой: — Микрофон точно выключен?

Комиссар Палму со стоном схватился за сердце.

— И я, я сам протащил его в начальники — из корыстных побуждений, чтобы хоть немного облегчить себе жизнь. Это расплата!

Но я уже немного приободрился, у меня проснулось чувство собственного достоинства. Что ни говори, а я довольно ловко разделался с журналистами!

— Не забывай, — сказал я негромко, — что утром я самым учтивым образом попросил тебя пойти взглянуть на этого бродягу. Всего-то идти было пару кварталов. Бодрым шагом да по свежему воздуху. Но это оказалось ниже достоинства комиссара Палму. Разглядывать в газете комиксы куда приятнее, разумеется! Что, разве я говорю неправду?

Комиссар Палму посмотрел на меня с жалостью.

— Не трать драгоценное время, — сказал он наконец. — Лучше почитай.

И кинул газету мне на колени. Дергая душивший меня ворот, я принялся лихорадочно читать подписи под фотографиями и саму статейку.

Себе я не мог не признаться, что парень оказался сообразительным и очень складно представил дело. Он немедленно сопоставил разбитое лицо пьяницы с разбитой стилягами машиной, а потом со сломанным — из чистого хулиганства — телефонным аппаратом. Конечно, были тут и предположения, но были и очевидные факты, так что и вопросы были поставлены вполне законно. Неудивительно, что у меня по мере чтения уже начала в общих чертах складываться картина происшедшего.

Врезавшись ночью в дерево, угнавшие машину молодчики совсем взбесились. Им попался беспомощный пьяный старикан, и они в остервенении набросились на него, ударили в лицо, а потом — боясь, быть может, что он станет кричать и звать на помощь, — забили его до смерти и труп спрятали в кустах.

«Что делает полиция?», — прочитал я жирный подзаголовок, и кровь прилила у меня к лицу.

Далее автор влез в шкуру ягненка и продолжал со всеми осторожностями:

Ну что ж, вряд ли писака мог сочинить что-нибудь похлеще. Я почувствовал себя конченым человеком. Скромная должность судебного исполнителя где-нибудь в провинции виделась мне как предел мечтаний. У меня были сомнения, нанимает ли конголезское правительство способных полицейских: ведь я знал французский, а это несомненное преимущество.