Мертвецы живут в раю

Мы шли по маленькому галечному пляжу, потом сидели на прибрежных камнях. Это была великолепная ночь. Вдали маяк Планье обозначал мыс. Лейла положила голову мне на плечо. Ее волосы пахли медом и пряностями. Ее рука скользнула под мою ладонь. При ее прикосновении я вздрогнул. Я не успел вырваться из ее пальцев. Она стала декламировать по-арабски стихотворение Брокье:

Сегодня мы без тени и без тайны,

Мы в бедности, ведь нас покинул дух;

Верните нам и грех, и вкус земли,

Что заставляют наше тело волноваться,

трепетать и отдаваться[12].

— Я перевела его для тебя, чтобы ты услышал его на моем языке.

Ее родной язык был также ее голосом, сладким, как халва. Я был растроган. Я медленно повернулся лицом к ней, чтобы сохранить ее голову у себя на плече и упиваться ее запахом. Я видел, как блестят ее глаза, едва освещенные отблесками луны на воде. Мне очень хотелось обнять ее, прижать к себе. И поцеловать.

Я не мог не понимать, и она тоже, что наши все более частые встречи приведут к этому мгновению. Я страшился этой минуты. Я слишком хорошо знал мои желания. Я понимал, как все это кончится. Сначала постель, потом — слезы. Я в жизни только и делал, что повторял неудачи. Ту женщину, которая моя, мне еще требовалось найти. Если она вообще существовала. Но это была не Лейла. К ней, такой юной, меня влекло лишь желание. Я не имел права играть с ней. И с ее чувствами. Для этого она была слишком хороша. Я поцеловал ее в лоб. На своей ляжке я почувствовал ласковое движение ее ладони.

— Ты увезешь меня к себе домой?

— Я отвезу тебя в Экс. Так будет лучше для тебя и для меня. Я всего лишь старый дурак.

— Мне очень нравятся старые дураки, ну и что.

— Брось, Лейла. Найди кого-нибудь поумнее. И помоложе.

Я вел машину, глядя прямо перед собой, так, чтобы ни разу не обменяться с ней взглядом. Лейла курила. Я поставил кассету с записями Кэлвина Рассела. Он мне очень нравился. Ехать — это было прекрасно. Я мог бы пересечь всю Европу, чтобы только не сворачивать на развилке автомагистрали, ведущей в Экс. Рассел пел «Rockin’ the Republicans» [13]. Лейла, по-прежнему не говоря ни слова, выключила кассету до того, как он начал «Baby I Love You»[14].

Она включила другую кассету, мне неизвестную, с арабской музыкой. Соло на бендире — музыка, которую она мечтала слушать в эту ночь вместе со мной. Она распространялась по машине, как запах. Безмятежный запах оазисов. Запах фиников, сушеного инжира, миндаля. Я осмелился украдкой взглянуть на Лейлу. Юбка у нее задралась намного выше колен. Лейла была красива, красива для меня. Да, я хотел ее.

— Ты не должен был… — сказала она, еще не выходя из машины.

— Не должен что?

— Позволять мне тебя любить.

Она захлопнула дверцу, но не резко, только с грустью. И с раздражением, какое ее сопровождает. Это было год назад. Мы перестали встречаться. Она больше не звонила. Я мысленно переживал ее отсутствие. Две недели назад я получил по почте ее дипломную работу. На извещении стояли только слова: «Для тебя. До скорого».

— Я буду ее искать, Мулуд, не волнуйся.

Я одарил его своей самой неотразимой улыбкой. Улыбкой доброго полицейского, которому можно довериться. Я вспомнил, что Лейла, имея в виду своих братьев, говорила: «Когда поздно, а один из них еще не вернулся, мы волнуемся. Здесь все может случиться». Я тоже был взволнован.

У корпуса 12 был только Рашид, сидящий на роликовой доске. Он встал, увидев, что я вышел из дома, подобрал доску и исчез в вестибюле. Вероятно, про себя он послал меня куда подальше, арабский ублюдок. Но это не имело никакого значения. Моя машина находилась на стоянке без единой царапины.

Глава третья,

в которой честь выживших состоит в том, чтобы уцелеть

Знойное марево окутывало Марсель. Я ехал по автостраде, опустив стекла. Я поставил кассету Б. Б. Кинга на полную громкость. Только музыка. Думать я не хотел. Пока. Хотел лишь создать пустоту в голове, отогнать осаждавшие меня вопросы. Я возвращался из Экса, и все, чего я боялся, подтвердилось. Лейла, действительно, пропала.

Я долго блуждал по пустынному факультету, разыскивая деканат. Прежде чем отправиться в университетский городок, мне было необходимо узнать, защитила ли Лейла диплом. Ответ был утвердительный. Диплом с похвальным отзывом. Она пропала после защиты. Ее старенький красный «фиат-панда» был припаркован на автостоянке. Я заглянул в салон, но внутри ничего не оказалось. Либо машина была неисправна, чего я не проверил, либо Лейла уехала на автобусе, либо за ней кто-то заехал.

Консьерж общежития, толстенький человечек в надвинутой по самые уши полотняной фуражке, открыл мне комнату Лейлы. Он вспомнил, что видел, как она приезжала, а не как уезжала. Но в 6 часов вечера он ненадолго отлучился.

— Надеюсь, она не сделала ничего дурного?

— Нет, ничего. Она пропала.

— Черт! — воскликнул он, почесывая в затылке. — Милая девушка, эта малышка, и вежливая, не как некоторые француженки.

— Она француженка.

— Я не то имел в виду, месье.

Он замолчал. Я его раздражал. Он стоял у двери, пока я осматривал комнату. Искать в ней было нечего. Просто я хотел убедиться, что Лейла не упорхнула в Акапулько, просто так, чтобы климат сменить. Постель была застелена. На полочке под умывальником зубная щетка, паста, какая-то косметика. В стенном шкафу аккуратно развешаны ее вещи. Пластиковый мешок с грязным бельем. На столе листы бумаги, тетради и книги.

Среди них и та, которую я искал, «Портовый бар» Луи Брокье. Оригинальное издание 1926 года на бумаге верже, выпущенное журналом «Лё Фё». Экземпляр номер 36. Я подарил эту книгу Лейле.

Впервые я расстался с одной из книг, что хранились у меня. Они в равной степени принадлежали как Маню и Уго, так и мне. Они представляли собой сокровище нашей юности. Я часто мечтал, что в один прекрасный день эти сокровища объединят нас троих, в день, когда Маню и Уго простят мне наконец, что я полицейский. В день, когда я согласился бы с тем, что полицейским быть легче, чем преступником, и, когда я смог бы обнять их как вновь обретенных братьев, со слезами на глазах. Я знал, что в этот день я прочту стихотворение Брокье, которое заканчивается строчками:

Долго тебя я искал

Ночь потерянной ночи.

Стихи Брокье мы открыли для себя у Антонена. «Пресная вода для корабля», «По ту сторону Суэца», «Свобода морей». Нам было по семнадцать. В то время старый букинист с трудом поправлялся от сердечного приступа, и мы, по очереди, занимались лавкой. Тогда мы не просаживали наши деньги, играя в электрический бильярд. Более того, мы были одержимы нашей пылкой страстью — старыми книгами. У романов, книг о путешествиях, сборников стихов был какой-то особенный запах. Запах погребов, подвалов. Какой-то почти острый запах пыли и сырости. Запах патины. Сегодня книги уже ничем не пахнут. Даже типографской краской.

Первое издание «Портового бара» я нашел как-то утром, разбирая картонные ящики, которые Антонен никогда не открывал. Я забрал его. Я перелистал книжку с пожелтевшими страницами, закрыл ее и сунул в карман. Я посмотрел на консьержа.

— Извините меня за недавнее, я нервничаю.

Он пожал плечами. Это был человек, привыкший к тому, что его ставят на место.

— Вы были с ней знакомы?

Я не ответил на его вопрос, но дал ему мою визитку. В случае, если…

Я открыл окно и опустил штору. Я был измотан, мечтал о кружке холодного пива. Но прежде всего я должен был составить протокол об исчезновении Лейлы и передать его в отдел розыска пропавших людей. Мулуду потом придется подписать заявление с просьбой о розыске. Я позвонил ему. В его голосе я почувствовал подавленность, всю тяжесть жизни, которая в одну секунду обрушивается на вас, чтобы уже не отпускать. «Мы ее найдем». Ничего другого я ему сказать не мог. Слова, под которыми таятся бездны. Я представлял себе, как он сидит за столом, не шевелясь. С отсутствующим взглядом.