Сделано в Японии

— Кто?

— Ищенко.

— Нет, из Многовершинного.

— Это где?

— Под Николаевском.

— А Николаевск где?

Тут я не выдержал и встрял со своим уставом в ивахаровский монастырь:

— А Николаевск, Ивахара-сан, на Амуре. Господин Титов, скажите, пожалуйста, чем во время схода на берег обычно занимался Ищенко? Вы знаете?

Хладнокровный самурай Ивахара сделал вид, что мое вмешательство было предусмотрено заранее, но по его вцепившимся вдруг друг в друга кистям рук было понятно, что а) вернувшись домой, он обязательно полезет в географический атлас российского Дальнего Востока и проверит, стоит ли на Амуре город под названием Николаевск, и б) моему присутствию в этой кают — компании он явно не рад.

— Обычно мне ребята об этом не докладывают, — вздохнул Титов. — Но чем тут у вас в Отару можно заняться? По магазинам они обычно шатаются да по пивным. В бани-то нас второй год не пускают. Не слышали, кстати, когда запрет-то отменят? Не все же русские в ваших банях пьют и носки стирают!

— Не слышно ничего пока. Американцы с немцами в суд подали — сейчас в Саппоро процесс идет. Когда закончится, сказать не могу.

— Раз вы опознали по фотографии вашего матроса… Извините! Вашего рыбака, то мы должны осмотреть его каюту и личные вещи, — вернулся к исполнению своих прямых обязанностей задетый Ивахара.

— Пожалуйста, — кивнул Титов.

— Вы нас проводите?

— Конечно.

— Извините, господин Титов. — Я решил на ходу удовлетворить свое праздное любопытство. — Там ваши подчиненные на ваше же судно грузят старые автомобильные покрышки. Не сочтите за нескромный вопрос, с какой целью?

— Мы сейчас в Корсаков идем, а там спрос на вашу резину ой — ой — ой какой! Ребятам лишние бабки не помешают.

— Так она же старая. Как я понимаю, не купленная, а просто со свалки вывезенная, да?

— Ну что-то вроде этого. Наш агент погрузчик и грузовик нанимает и оплачивает — как премиальные, что ли. А вам-то чего?

— Да ничего, интересно просто. У нас это мусор, хлам, а у вас еще в дело идет.

— Вы же в полиции работаете — сами знать должны!

— Что я должен знать?

— А что у вас допустимый максимальный износ резины какой?

— Сома-сан, — окликнул я по-русски засидевшегося сержанта. — У нас максимальный износ резины какой?

Сома захлопал глазами, не ожидая от меня обращения к нему на басурманском наречии, и за своего подчиненного ответил по-прежнему недовольный жизнью Ивахара:

— До ноль — семи.

— Правильно, — обрадовался капитан.-то есть когда у вас шина до семи миллиметров стерлась, вы ее на свалку или в печку А у нас до ноль — трех можно ездить, и то если ментура проверяет, так что нам ваш хлам бесплатный очень даже сгодится! Пошли к Ищенко.

Капитан провел нас в тесный трюм, где кислятиной пахло еще сильнее. В темном коридоре он распахнул вторую слева обшарпанную и облупленную металлическую дверь и сопроводил свой широкий хозяйский жест вежливым приглашением:

— Прошу!

У двери в каюту тут же возникла деликатная ситуация, поскольку пролезть втроем в эту конуру было никак нельзя, а ни мне, ни Ивахаре не хотелось уступать друг другу дорогу к возможным уликам и доказательствам. Титов скромно остался в коридоре, позволив нам выяснить между собой сложные человеческие и служебные отношения. После секундного замешательства у узкого лаза в эту крысиную нору я все — таки решил проявить некоторую тактичность и пропустил вперед Ивахару а затем уже втиснулся сам. Каюта была рассчитана на четверых, но ни одного из ее обитателей на месте не было, да и быть не могло, поскольку находиться в таком тесном помещении, кроме как только с целью поспать после обильного возлияния, было бы страшновато даже бедному японцу привыкшему ко всему минимализированному и миниатюризированному до мыслимых и немыслимых пределов, тем более рослым и плечистым матросам — рыбакам из могучего соседнего государства, где проживают по японским меркам гераклы и атланты с кариатидами. Ивахара попробовал оглядеться и обернулся ко мне, чтобы сквозь меня поинтересоваться от ставшего для него невидимым Титова:

— Где ложе Ищенко?

— Койка, — шепотом подсказал я плохо разбирающемуся в прикладной стилистике русского языка Ивахаре.

— Чего? — донеслось из коридора.

— Которая здесь койка Ищенко?

— Нижняя слева.

Мы с Ивахарой дружно глянули вниз — койка как койка: трубчатый, покрытый ржой металлический каркас, жиденький ватный матрас, неопределенного цвета байковое одеяло, выполнявшее, судя по всему еще и функцию покрывала, засаленная подушка, давно уже поменявшая на девяноста процентах поверхности свой изначальный голубой цвет на буро — фиолетовый.

— Понятых будем звать? — перейдя на японский, поинтересовался я у Ивахары.

— Надо бы, но у меня ни ордера, ни разрешения — ничего. Надо всю машину запускать.

— Сами будем шарить?

— Да нехорошо как-то, — замялся превратившийся вдруг в великого скромника Ивахара и мотнул головой назад, в сторону невидимого Титова. Ему явно нужно было мое столичное благословение, медлить с которым, на мой практический взгляд, не стоило. Титов пока производил впечатление адекватного человека, не стремящегося злоупотреблять обращениями к адвокатам и дипломатическим работникам, а у нас с Ивахарой имелся в руках надежный инструмент отпугивания его от официальных звонков в свое генконсульство в Саппоро или в отарскую агентскую фирму — разрешение или, если заартачится, запрет на выход из порта.

— Пока к прокурору пока туда, пока сюда — день закончится, Ивахара-сан…

— Ну давайте так, слегка глянем, — согласился покладистый Ивахара, и в глазах его весело забегали серебристые ртутные шарики. Он обернулся в коридор: — Титов-сан, вы не возражаете, если мы при вас осмотрим личные вещи Ищенко?

— Не возражаю, — раздалось из кислой темноты.

— Тогда вы тоже сюда пройдите, чтобы все было при вас.

Титов нехотя откликнулся на приглашение, после чего в каюте стало еще теснее.

— Здесь кто еще с Ищенко живет? — спросил Ивахара.

— Здесь Козлов Виктор, — Титов указал на верхнюю койку над постелью Ищенко, — а здесь — Саша Скляров и Веня Добренко.

— Где они сейчас?

— На пирсе, шины грузят.

— Хорошо. Вы знаете, где личные вещи Ищенко?

— Вот эти две сумки, по-моему — Титов пнул ногой под ишенковскую. койку — Достать?

— Если можно, — попросил Ивахара.

Титов крякнул, нагнулся, попутно задев своим крепким задом и меня, и Ивахару вытянул из — под койки две полупустые клеенчатые клетчатые сумки, в которых сахалинско-хабаровские челноки привозят из Китая грошовые шмотки для перепродажи, и плюхнул их на постель.

— Откройте, пожалуйста! — кивнул на сумки Ивахара.

Титов прожужжал молнией первой сумки, взял ее за бока и вывалил содержимое на не внушающее гигиенического доверия одеяло. И весьма примечательным, надо сказать, оказалось это содержимое. Вместо ожидаемых застиранных до потери изначального цвета и прочности носков и трусов полукустарного китайского производства, вместо вечно влажных серых полотенец, вместо запиленных до безобразия аудиокассет с записями каких-нибудь «Блестящих» или «Любэ», то есть вместо того, что обычно предстает перед нашими взорами при досмотре барахла провинившегося российского морячка — рыбачка, на осиротевшей нынешней ночью койке выросла куча довольно оригинального состава. Мы увидели бесформенную гору; в которой были легко различимы пять массивных автомобильных магнитол с проигрывателями для компакт — дисков, около двух десятков самих дисков, три жидкокристаллических дисплея от автомобильных навигационных систем, около десяти сотовых телефонов, столько же початых пачек сигарет различных марок, две женские косметички и прочее барахло, которое логичнее смотрелось бы в салоне семейного автомобиля, нежели на пропахшей табаком и рыбой рыбацкой постели.

Мы с Ивахарой понимающе переглянулись и одновременно посмотрели на Титова. Тот с некоторым удивлением разглядывал содержимое купеческой сумки своего покойного подчиненного и покачивал головой в такт расшатывающим судно волнам.