Клуб смерти

— Множество книг о женщинах. Некоторые — биографии взросления. Хелен Келлер, Анна Франк, Флоренс Найтингейл, Элеонор Рузвельт, Жанна д’Арк, Сакагави, Королева Виктория, Королева Елизавета Первая… Амелия Эрхард, Виктория Вудхал, Айседора Дункан, Зелъда Фитцджеральд, Голда Мейр, Мариан Андерсон, Принцесса Грейс, Билли Джин Кинг, Екатерина Великая — слава Богу, у нее есть какая-то похоть, — Лоретта Линн, Долли Мэдисон. Книги, написанные женщинами: Джейн Остин, Бронте, обе, Эмили Дикинсон, Фридан, Грир, Браунмиллер, Рич, Зонтаг, Штайнем, Беатрис Поттер, Е. Несбит, Айзек Дайнесен, Мадлен Лангл, Анни Диллард, Кэтлин Рейн, Маргарет Этвуд, Берил Маркхэм, Анаис Нин, Симона де Бовуар, Колетт, Франсуаза Саган, Леди Мурасаки, Эдит Уортон, Франсин дю Плесси Грей, Агата Кристи, П. Д. Джеймс, Алиса Монро, Филлис Роуз, Лилиан Хелман, Марианна Мур, Джэнет Малколм, Шана Александер — о Патриции Херст, ага, о Джин Харрис, Диана Триллинг о Джин Харрис…

Из книг, написанных мужчинами, только… Кляйст. Кляйст? Мейлер о Мэрилин Монро, Брет Истон Эллис — о, Господи. Стайрон «Выбор Софи». И я.

Потом какое-то время на пленке ничего не записано, кроме шелеста переворачиваемых страниц — похоже, он рассматривал экземпляр собственной книги. Возможно, немного гордился — книга стоит у нее на полке, в компании самого Кляйста, Брета Истона Эллиса, Майлера и Стайрона. Смотрел, может быть, не отметила ли она заинтересовавший абзац или оставила клочок бумаги между страниц. Потом было тихо. Теперь, этой мрачной зимой, она точно знала, что он рассматривал карту, которую она практически предложила ему изучить, обнюхать, отметить дырочки от булавок, свидетельствующие о том, как долго карта находилась в ее багаже, к скольким стенам и доскам прикреплялась. Он, конечно, отметил единственную дырочку в середине над вторым «и» в Луизиане.

Потом на пленке записался скрип двери, ее шаги. Фрэнсис принесла тогда поднос с кофейником и чашками, а Айвс торопливо освобождал место на кофейном столе, куда она и поставила поднос.

— Я задержалась дольше, чем на минутку. Простите. Старый друг на Гавайях просил совета профессионала. Мы несколько дней пытались дозвониться. Думаю, разница во времени составляет шесть часов. Вы собираетесь писать о моих пристрастиях? Я имею в виду книги.

— Если не возражаете. Ваша библиотека значительно отличается от моей. У меня всего несколько экземпляров моей книги.

Они улыбнулись друг другу, и она его попросила подписать книгу, он подписал и вернул обратно.

— Я ее увидел и почувствовал то же самое, что всегда чувствую, когда натыкаюсь на нее в магазине, обычно на столе с остатками: это фальшивка. Я не помню, как писал ее. Этот экземпляр новый, вы его, видимо, получили у моего издателя.

Она покраснела:

— Если вы имеете в виду, что я только-только ее прочитала — да. Решила, что мне необходимо немного больше узнать о вас. Билл позвонил вашему издателю.

— Я рад, что у него еще остались запасы. Они тщательно скрывают факт ее публикации.

Фрэнсис Мак-Алистер положила книгу обратно на полку и села на место.

— Сливки или сахар?

— Ничего. То есть не надо кофе. Спасибо.

Она налила себе чашку черного.

— Я считала, что газетчики пьют кофе. Черный.

— Они — да.

Она почувствовала подтекст, что он — не все.

— Хорошо. С чего бы вы хотели начать?

— С начала.

Она улыбнулась, но голос стал холодным, несколько официальным.

— Билл сказал, что вы готовите большую статью. Ваша газета не поддерживает меня, Айвс. Беглые отрывки и придирки редакции — вот что чаще всего я встречаю среди новостей.

— Это не моя газета, — возразил Айвс, но затем наклонился и нажал кнопку «пауза», — я не играю словами. В любой газете редакционная полоса говорит о штате не больше, чем ее телеобозрение. И если вам не хватает гласности…

— И мне не нравится та гласность, что есть.

Он отступил в сторону.

— Газета выпускается людьми. Их причуды, их вкусы, их предпочтения определяют содержание газеты каждый день в большей степени, чем любой Гражданин Дубина. Это как выражение принципов. Я писал истории так честно, как только мог, и так же обстоятельно. Они получались очень длинными. Некоторые были зарублены новыми редакторами, которые верят, что если не можешь рассказывать коротко, то вообще не стоит рассказывать. Кое-какие были спрессованы редакторами выпусков, которые относятся ко всем репортерам словно к врагам стиля и смысла. В любом случае, кое-какие подвергались ампутации в отделе составления, где считают: неважно о чем рассказ, чем начинается и чем заканчивается, лишь бы он втиснулся на полосу. Большинство редакторов — мужчины. Многие из представителей этой профессии, а в особенности малочисленный отряд женщин — женоненавистники. И в вашем случае вместе с зарубленными и обрезанными статьями были рассказы, полетевшие в мусорную корзину из убеждения, что женщина, желающая чаще видеть свое имя на страницах газеты, должна вести себя как леди или совершенно наоборот.

Фрэнсис Мак-Алистер не показала, что ее обрадовало или развеселило его объяснение.

— Как произошло, что этот материал не поручили писать женщине? В территорию Карен Оберн входит и мой офис.

— Что делает ее частью того же порядка, к которому принадлежите и вы. Материал с размышлениями о ваших политических амбициях — дурная реклама. Почему бы и нет? Зачем ей дождь на ее собственном параде? Я — аутсайдер. Мои перспективы иные, чем у Карен Оберн. Не лучше, а просто иные. А вот почему другая женщина, кроме Карен, не была послана сюда, я сказать не могу. Мне не пришло в голову поинтересоваться.

— Они считают, что вы подходящий мужчина для этой работы.

— Человек.

— Хорошо. Человек.

Наступила тишина. Она сидела, играя очками, о которых, она знала теперь, в глухую зимнюю пору, он потом напишет:

«Однажды посетитель беседовал с Нобелевским лауреатом, чьи толстые прямоугольные очки, казалось, помогают видеть не только лучше, но и больше. Очки Фрэнсис Мак-Алистер производят впечатление, что она и без них видит, а надевая их, словно защитную маску, как бы закрывается от вторжения.

Когда она расслабляется, очки сдвинуты на волосы, или зажаты за дужку в губах, или просто лежат на столе. Но стоит ей столкнуться с незнакомцем, с жалобой, с крупным вопросом, очки тут же идут в ход. Она придерживает их, аккуратно прижав к вискам кончиками пальцев, так гонщик усаживает на голове защитный шлем».

Фрэнсис указала ему на магнитофон:

— Вы собираетесь это включать?

Он нажал на кнопку, и женщина заговорила:

— Начинаю с первого воспоминания — огромная черная собака лижет мне лицо. Мне исполнилось три года, я играла на лужайке летнего дома родителей в Саутгемптоне. Место это расположено в конце дороги под названием Вянданк — местные говорят Вянданс. Она названа так в честь вождя индейцев Монтаук. Скорее всего, собака была соседская, потому что мои родители держали кошек — трех абиссинок — и шотландского пони…

6

Настоящее вторглось в ее воспоминания появлением Долана, который вел за собой крупного банкира и залогового поручителя с Бакстер-стрит. Банкир во вполне сносном костюме, побрякушки сверкают. Он сделал шаг вперед и почти формально поклонился:

— Лейтенант Дэвид Милнер.

Из внутреннего кармана костюма материализовалась золотая ручка, из другого — записная книжка, обтянутая кожей. Теперь он не походил на банкира, скорее на метрдотеля у ворот кладбища, если можно так выразиться. Он взял ее под локоток и повел к чайному столику и двум виндзорским стульям.

— Эй, Милнер? — окликнул его поручитель. Он выглядел так, будто его одевала мама — с любовью и без экономии, но не могла добиться того, чтобы не раздувались пиджачные карманы, а галстук завязывался такой длины, чтобы ему приходилось втягивать живот. Не мог он справиться и с непослушным вихром. На ногах у него была пара серьезных ботинок для самой плохой погоды.