Туманы Авелина. Колыбель Ньютона (СИ)

Сейчас он отшутился в тон собеседнику:

— А ты чего спрашиваешь? Да и чего тебе бояться? Ты-то стареешь, приятель: смотри, морщины появились. И седые волосы в наличии. Вампирить на тебе — безнадёжное дело!

— Я тоже рад тебя видеть, Грег, — посетитель расхохотался.

Грег улыбнулся в ответ.

— Спасибо, что отозвался на просьбу. Пойдём в кабинет, о многом надо поговорить.

Вэнди расставила кофейные приборы на столике из орехового дерева и поинтересовалась, что предпочитает мистер Стюарт — молоко или сливки. Мистер Стюарт предпочитал чёрный кофе. И нет, никаких бисквитов. И он уже позавтракал, так что только чёрный кофе — это всё, что ему нужно.

Киссинджер, казалось, не замечал лёгкой навязчивости своей секретарши. Не то, чтобы его гость обладал особенно привлекательной наружностью (хотя в юности был очень смазлив), но Грег признавал за ним то самое мужское обаяние, харизму, которая тридцать лет назад привела к власти его отца и дядю. Потому Грег закрыл глаза на лёгкий, едва уловимый флирт Вэнди с посетителем. Ради бога, она не первая и не последняя. Пусть потом рассказывает своим подружкам, каково это было — положить руку на плечо самого Валерана Стюарта и спросить несколько раз, уверен ли он, что предпочитает кофе без сливок. И про то, как мистер Стюарт без тени раздражения, мягко, тихо, с неуловимо точной фразировкой истинного северянина отвечал ей, что, да, он абсолютно уверен, только чёрный кофе.

Всех этих девочек, охваченных стюартоманией, Грег уже видел лет тридцать назад. Они, конечно, давно постарели — одни замужем за пузатыми обывателями, другие разведены и с гордо поднятой головой шагают от одного любовника к другому; их груди обвисли, а губы покрылись паутинкой морщин, их дети выросли и покинули отчий дом — но где-то глубоко в душе они всё те же девчонки, попавшие под обаяние мужчины, который вроде бы только стремился сохранить Федерацию сильным государством, а на самом деле положил начало самой кровопролитной войне в регионе.

— Да-а, — протянул Грег Киссинджер, облокотившись на ручку кресла. Потом подался вперёд, как старый кот-мышелов перед прыжком, в то время как его собеседник откинулся назад, по-барски заложив ногу за ногу, и рассматривал старика со смесью любопытства и нежности. — И всё-таки, ты стал совсем похож на отца. Только взгляд как у Елены. Она всегда жалела стариков.

— Помилуй, Грег, ты последний человек на этом свете, кто заслуживает того, чтобы его жалели, — рассмеялся Стюарт.

— Стариков жалеют, чтобы осознать себя в очередной раз молодыми и сильными и подумать: «Ну, у меня ещё есть время». В жалости к старикам есть что-то от самоутешения.

— Я тебя не жалею. У тебя была чертовски хорошая жизнь...

— Была? Ты хочешь сказать, что я скоро сдохну? — и поймав момент, когда на лице собеседника отразилось замешательство, расхохотался, подался вперёд и хлопнул его по плечу. — Э, приятель, я просто стебусь, как выражается местная молодёжь. Никогда бы не подумал, что на старости лет подцеплю их сленг и введу в свой лексикон пару новых словечек.

— Ты позвал меня, чтобы поделиться тем, как на досуге расширяешь свой словарный запас?

— Ага, небось, сидишь тут и думаешь, зачем старому дураку Киссинджеру понадобилось вытаскивать тебя из забвения, точно какую-нибудь долларовую статуэтку, полученную за удачный гол в шестом классе и лет сорок пролежавшую на чердаке под слоем пыли?

— Лестное сравнение, ничего не скажешь. — Стюарт фыркнул и потянулся за чашечкой кофе.

Грег внимательно следил за его лицом, пытаясь уловить следы досады или раздражения, но собеседник сохранял доброжелательную улыбку, и когда его взгляд столкнулся с глазами Киссинджера, в светлых глазах прыгали чёртики.

— Ты — талантливый парень, — Киссинджер начал с заранее подготовленного вступления, — какого чёрта занимаешься ерундой? Какие-то благотворительные общества, незначительные должности...

— Дедушка, упокой господи его душу, позаботился, чтобы я до конца дней своих мог заниматься тем, чем хотел бы заниматься всю жизнь: пить, есть, спать, трахаться и периодически отдавать долг обществу — перефразируя тебя же, чтобы чувствовать себя полезным. Потому что долг обществу, как и супружеский долг после двадцати лет брака, это нечто, что хотелось бы забыть, как страшный сон, но совесть не позволяет.

— Откуда ты знаешь? Ты никогда не был женат.

— Я наблюдательный.

— Кстати, а как эта твоя подруга, Маргарет? Вы уже лет пять вместе, неужели она тебя ещё не довела до алтаря?

— Она ведёт меня туда, взяв на короткий поводок. Мне остались считанные километры.

Стюарт, похоже, решил сегодня до конца придерживаться в разговоре насмешливого тона. Был на редкость смешливым мальчишкой, стал вечно иронизирующим по любому поводу мужчиной.

— Господи, — Грег с видимым удовольствием потрепал молодого мужчину по плечу, — у тебя не только её взгляд, ты, как Елена, и за словом в карман не полезешь. Твой отец давно бы уже отчитал меня за тон, манеру разговора — и вообще — что я тут себе позволяю. Серьёзный был мужик, без намека на чувство юмора.

— Мне тоже так казалось, — отозвался Стюарт, не спуская с Киссинджера доброжелательного улыбчивого взгляда, но Грегу показалось на мгновенье, что он напрягся. — Однако своеобразное чувство юмора у него было. Слушай, у тебя тут точно только кофе подают?

— Тебе сегодня — только кофе, — строго отозвался Грег, — нам предстоит большой разговор.

— Понятно, тот разговор, после которого только текила поможет прийти в себя... — пробормотал Стюарт.

— Ты сохраняешь своё членство в партии, не так ли?

— Как примерный патриот, которому больше некуда девать деньги, а что?

— Я знаю, в прошлом году ты спонсировал избирательную компанию Харпера. Сколько ты поставил на эту лошадку?

— Он мне обошёлся в пару миллионов. Не сказать, что я был очень счастлив. Харпер полнейший бездарь. Мне иногда казалось во время теледебатов, что он не понимает адресованных ему вопросов.

— Харпер терялся перед камерами. Мы этого не могли предвидеть. И ты был прав, выборы Харпер проиграл. Сейчас в партии ему активно ищут замену. В мае будет съезд, на котором пройдут выборы следующего главы.

Конечно, он был сыном своей матери. Таблоиды называли Елену «Диким Ветром». Приличия, правила? А чем их запивают? И ведь добрейшая была баба, но без царя в голове, сплошной импульс, одни эмоции. Эдвард Стюарт женился поздно, в тридцать восемь, на девушке младше него лет на двадцать. Суровый политик-одиночка вдруг влюбился в молоденькую кокетку, которая вскоре подарила ему очаровательного малыша.

Но мальчику со странным средневековым именем Валеран не было и пяти лет, когда Елена умерла от передозировки. Эдвард даже не пришёл на её похороны. Не смог простить того, что она сделала с его репутацией, а также её легковесности, беспечности. Но больше всего — не смог простить ей её собственной смерти. Похоже, даже маленького сына считал виноватым в том, что тот не удержал её от дурных привычек. Многое, вероятно, Эдвард не мог простить и себе, но любые попытки заговорить о Елене пресекал высокомерным молчанием.

Грег внимательного всматривался в собеседника. В Елене была бездна обаяния, её сын унаследовал от неё и харизму, и северные скулы, но вот есть ли у парня те качества, которые необходимы политику? Грег надеялся увидеть в Валеране что-то и от отца... Стюартовскую неистощимую энергию, быструю реакцию на любой неожиданный кризис, способность противостоять общепринятым убеждениям, вести за собой, выбирать единственно верный момент для броска... Но сейчас Грег видел перед собой только изнеженного, ленивого мужчину. И тем не менее, движимый инстинктом человека, пережившего всевозможные штормы того неспокойного, неустойчивого и опасного океана, что именуется политикой, он решился произнести то, ради чего и позвал Валерана сегодня:

— Я хочу предложить тебе лидирующую позицию в партии на ближайшие три года и в конечном итоге кресло премьер-министра, — произнёс он медленно и внушительно, словно был скульптором, а идея была куском гипса, которому он придавал нужную форму.