След "черной вдовы"

Выпив, она задумалась и сразу превратилась в обычную пожилую женщину, растерявшуюся до такой степени, что достала сигареты из сумочки и стала старательно прикуривать одну из них не с того конца. Пока Г оголев не указал ей на ошибку. Она смяла сигарету в пальцах и беспомощно взглянула на него.

— И что же будет дальше?

— По идее, мы должны сейчас отправиться прямо к вам домой, где произвести тщательный обыск в присутствии, как вы понимаете, понятых — соседей там и так далее. Затем — на службу, в ваш диспансер, где сделать то же самое. Что еще? — Он задумался. — А, ну и, конечно, возможно еще сегодня, если останется время, мы проведем ваше опознание среди тех, кто вас видел в то воскресенье на месте преступления, в Сосновой Поляне, когда мимо, по Петергофской трассе, проезжал президентский кортеж. Ну а потом вы, естественно, соберете необходимый минимум вещей — зубную щетку, порошок, полотенце, смену белья, сигареты, но без фильтра — и отправитесь в тюремную камеру, — подвел итог Виктор Петрович и огорченно вздохнул, давая таким образом понять, что, если бы все дальнейшее зависело только от него, то есть от его власти, он бы, возможно, так и не поступил. Но — увы, как говорится…

Он недаром начал живописать ее перспективы со слов «по идее». Она усекла. И задумалась. Попросила разрешения выпить еще немного коньяку. Гоголев налил, внимательно наблюдая за метаморфозами, происходящими в ее сознании. На лице были написаны эмоции, которые обуревали ее.

Она очень боялась, потому что спокойный тон Гоголева и этакая эпическая безысходность дальнейших перспектив сомнений у нее, видимо, не вызывали. Значит, требовалось сделать выбор. И она знала уже какой. Нет, чары ее никому не понадобились, потребуется другое, ибо она в силу своей профессии много знает, а они, в свою очередь, тоже наверняка знают об этом. «Они» — это симпатичный, в общем-то, генерал, что сидит напротив, угощает коньячком, ведет себя в высшей степени пристойно, хотя вполне мог бы, и она просто не имела бы права ему отказать. А собственно, чем черт не шутит? Если б хотел подставить, давно бы это сделал, и не привозил сюда для серьезного разговора, а сунул в камеру, к проституткам и воровкам, и — забыл. А следствие вел бы тот молодой, с синими, сверкающими льдом глазами. Красивый мальчик, подумала мимоходом, но, наверное, очень злой…

— Вон, значит, как все повернулось… — задумчиво произнесла она. — И никакого иного выхода нет?

— Думаю, есть, — не очень, правда, уверенно сказал Гоголев.

— Подскажете? — Она искоса посмотрела на него.

— Подскажу.

— А если я… — вдруг отбросив последние свои сомнения, начала она и остановилась в ожидании ответной реакции.

— А если вы, — понял смысл ее интонации Г оголев, — то нам, пожалуй, есть о чем поговорить. Но сначала вы, Мария Леонтьевна, все самым подробнейшим образом расскажете мне. Вот, я включу диктофон и стану задавать вам вопросы. Потом мы эту запись расшифруем, напечатаем, вы прочитаете, подпишете и… Протокол допроса свидетеля — я правильно понимаю? — займет свое место в уголовном деле по факту теракта, произведенного тогда-то, в таком-то месте, организатором которого, а также исполнителями были следующие лица… Далее — фамилии, адреса и прочая атрибутика, как говорят мои приятели в Эрмитаже. Я понятно объясняю?

— Ах, генерал… — томно вздохнула Торопкина. — Конечно, я все сразу поняла! Вы даже не представляете, как приятно женщине говорить с человеком, который все понимает с полунамека.

«Господи, да что ж это с ней происходит? Шальная какая-то баба! Неужели все еще рассчитывает на свои чары? Или свободно вздохнула и валяет теперь дурака?»

— Видимо, вы намекнули о сотрудничестве, я не ошибаюсь? — мягко спросила она.

— А действительно, почему бы и нет? — откровенно «удивился» он, словно ее предложение даже слегка озадачило его. — Наверняка же у нас с вами могут найтись общие интересы, верно? А ваши знания обстановки могут оказаться по-своему уникальными.

— Ну, разумеется… — В ее голосе «мурлыкнули» такие глубокие интонации, что у Гоголева возникло совершенно чудовищное предположение. Вот сейчас он кивнет, и она ринется к нему, чтобы отдаться прямо тут же, на полу, демонстрируя особые свои таланты, о которых она пела тут битый час. Но он не кивнул, и она не ринулась. Значит, с ней все в порядке.

Но одновременно возникла неожиданная догадка. Вспомнилась фраза Федора Седова о том, что перед приходом Боксера Дарье Калиновой звонила ее подруга Лена, которая оказалась совсем не Леной, ибо Дарья сказала, что у той голос лающий, а эта разговаривает томным, нарочитым таким голосом.

— Признайтесь, Мария Леонтьевна, а ведь это вы звонили Дарье от имени ее подруги Лены? Ну насчет того, что в театре переполох и прочее, да? Между прочим, хочу предупредить: врать мне не стоит, все телефонные голоса у нас записываются на магнитофон, и специалисты вмиг найдут того, кто говорил, стоит только предъявить им запись, скажем, нашего с вами разговора. Знаете, почему я угадал? У вас удивительный голос, — откровенно польстил он. — Глубокий, томный. Такие редко встречаются.

— Ну раз уж вы все равно угадали… Да и зачем теперь скрывать? Он велел, я позвонила. А что я могла сделать? Он не любит, когда ему противоречат, даже в мелочах…

— Вернемся к теме. Вы не спрашиваете меня о том, какая судьба ожидает вас в том случае, если мы сможем с вами договориться?

— Я верю вам, Виктор Петрович, вы, я вижу, не способны унизить женщину. Вы даже в отчаянных для нее ситуациях умеете говорить приятные вещи… Но все же, что меня ожидает?

— На время следствия у вас отберут подписку о невыезде. Знаете, что это такое?

— Да, нельзя из дома выходить.

— Нет, это как раз можно. Уезжать никуда нельзя. А если нарушите, то вас отыщут даже на дне Финского залива и уж тогда точно посадят.

— Я не самоубийца.

— Надеюсь. И еще одну подписку дадите. Лично мне. Где напишете о том, о чем сами только что сказали: о добровольном сотрудничестве с правоохранительными органами в моем лице. И знать о ней будем только мы двое.

— Ну да, конечно, раз не в ЗАГС, будем так-с…

— Почему же «так-с»? Все имеет свою цену.

— Даже предательство?

— Если вы свое добровольное решение называете предательством по отношению к кому-то, я не настаиваю. Ваше право.

— Как по мне, — ухмыльнулась вдруг она, — лучше длинная дорога. В смысле, долгая.

— А уж это будет зависеть исключительно от вас самой. И заметьте, за все время я ни разу даже не намекнул вам о наручниках, в которых увезли Максима Масленникова по кличке Вампир.

— Мне ли не понять, — вздохнула она.

— Вот и отлично. Так я включаю диктофон?

— Я готова, спрашивайте…

5

Проницательный Константин Дмитриевич Меркулов, прослушав магнитофонную запись допроса Тороп- киной и некоторые необходимые комментарии к нему самого Виктора Петровича, заметил с несколько скептическим выражением лица:

— Ты выводишь ее из дела? Имеешь к тому серьезные основания?

— Ну почему? Свидетельница. А вообще — имею.

Костя поиграл бровями.

— Я готов поверить тебе. Версия почти безукоризненная. Кое-что уточнить, подработать…

Версия так называемого теракта на Петергофском шоссе после подробного рассказа Торопкиной выглядела следующим образом.

Максима она знала, в общем-то, уже достаточно давно, несколько лет. Знала и о его психической неустойчивости, иногда помогала советами, лекарствами. Трудно установить подлинную причину, по которой со временем все больше и больше портился его характер. Возможно, приступы болезни вызывали подозрительность, диктовавшую порой поистине жестокие выходки. Или, наоборот, врожденная его жестокость, остро проявившаяся еще в детстве, в конечном счете стимулировала, подталкивала учащавшиеся приступы болезни. Но самое печальное заключалось в том, что у него, как у всякого параноика, не желавшего всерьез лечиться, заметно прогрессировало извращенное представление о женщинах вообще и о некоторых из них — в частности.