Шантаж

Она была достаточно умна и понимала, что все у нее идет от головы.

Испытывая запоздалую ревность к Кастору, адвокат стал задавать запрещенные вопросы. Она прогнала его. Он не ушел.

Между ними сохранились нежные отношения. Он был для нее как будто большой теплой печью, к которой можно прижаться в грустную минуту. Для него она осталась самой желанной женщиной, но он повторял, что она подурнеет, если не оставит свои фантазии. По счастью, существуют менее сложные женщины…

— Я не сложная, — протестовала Клер. — Я зачарованная.

Связь с Кастором принесла ей долгое счастье и… любовь. Оставила в ее душе след, который никому другому так и не удалось стереть. Впрочем, ей и самой этого не хотелось. Во всяком случае, это объясняло ее холодность в отношениях с мужчинами, придавало ее любовным связям характер физических упражнений. А что может быть мрачнее физической разрядки даже с самым умелым партнером? Каждое мгновение ее встреч с Кастором делалось настоящим праздником, наподобие церемониала.

Он никогда не скрывал от нее, что не разведется с женой, идеальной супругой. Но Клер ничего и не просила. Слово «идеальная» употребил и Поллукс, когда она однажды спросила о ней. Это была жена политического лидера, о которой можно было только мечтать — умеющая придать своему присутствию при открытии бассейна или школы видимость удовольствия. Ее любили избиратели, уважали противники. Она имела собственное состояние и фамильный дом, была известна во всем департаменте, где баллотировался Кастор, потому что ее отец занимал там пост префекта. Все же она устала от политики, вынужденная сохранять на лице неизменную улыбку. Клер, конечно, желала ей добра — но всего лишь так, как мечтаешь о выигрыше в лотерее, не купив билета. Поставив задачу забыть о ее существовании, Клер в конце концов достигла своей цели. Кастор никогда не рассказывал о ней. По пятницам он отправлялся не к Клер, а в свой избирательный округ, где его ожидала не жена, а мэрия. А в воскресные вечера неизменно звонил Клер.

Забеременев по неосторожности — так, по крайней мере, она думала, — Клер испытала неизъяснимое счастье. Конечно, все должно было осложниться, но маленький Кастор не пугал ее, раз она была нужна большому.

Тем не менее она ничего не сказала Кастору — он как раз вел одну из тех безжалостных битв с очередным соперником, которая требовала мобилизации всех сил. Привычка возникает после первого же поступка. Молчаливое соглашение, присущее любым человеческим отношениям, требовало от нее одного — не создавать ему никаких проблем.

Затем она узнала, что он уезжает на месяц. За поездкой в Японию должно было последовать посещение французских владений в Тихом океане. Он провел у нее ночь перед отъездом и, видя утром, как она с аппетитом ест хлеб с медом, сказал: «Мне кажется, ты располнела? Тебе это к лицу».

Она рассмеялась, сказав, что располнела потому, что ждет ребенка. Сначала он спокойно ответил, что это неприятность; затем потребовал, чтобы она все уладила за время его отсутствия, и, если нужны деньги, он распорядится.

Клер заявила, что и думать об этом не хочет, что она намерена родить. Да к тому же уже поздно. Тогда-то он впервые напугал ее. «Ты что себе вообразила? — кричал он в ярости. — Что я разведусь? Разве тебе не известно, что меня еще никому не удалось шантажировать?!»

Он не хотел ребенка ни при каких условиях. Она отбивалась, умоляла, клялась, что у него не будет никаких забот и тревог.

В дверь позвонил шофер, он беспокоился: дорога в аэропорт могла оказаться забитой, как бы не опоздать.

— Иду, — ответил Кастор.

Он смотрел на Клер с ненавистью, ожидая, когда шофер унесет его чемодан и портфель.

— Если ты не уладишь это дело до моего возвращения, я больше тебя никогда не увижу, — сказал он. — Выбирай!

И ушел, хлопнув дверью.

В конторе, куда Клер принесла свои последние рисунки, нашли, что она плохо выглядит. Привыкнув иметь дело с молодыми женщинами, директриса бросила на нее проницательный взгляд и спросила:

— У вас неприятности?

— Да.

— Могу вам помочь?

— Может быть. Но…

И упала в обморок. Придя в себя, она запретила куда-либо звонить. Ее заставили прилечь и отдохнуть. Она уснула на диване. В последнее время она много спала. Ее разбудили в семь вечера. Она пообещала сообщить потом о себе.

Через день она получила письмо от Кастора. Тот писал, что тщетно пытался до нее дозвониться, что она одна во всем мире понимала его, но ребенок нанес бы оскорбление жене, которого она не потерпит. Ей, конечно, известно о его связи с Клер — доложили доброхоты, но она строго предупредила его. Развод означал бы конец всем его честолюбивым планам, которые вот-вот могли осуществиться. Затем следовали размышления о состоянии дел во Франции, которую он призван спасти, о внутриполитической и международной обстановке, о главных действующих лицах, о людях из его собственной партии…

Он рассчитывал на ум и политическое чутье Клер, которые положат конец пошлому и недостойному конфликту между ними, и повторил, что, если она станет упорствовать в своем капризе, он никогда ее не увидит. Никогда.

Клер получила письмо утренней почтой. Свернувшись на постели калачиком, она трижды перечитала его. На ум шли мысли, которые занимали ее все утро: лететь в Токио первым же рейсом… Посетить Жену Кастора… Принять всю коробку снотворного…

Она просидела взаперти два дня, не вылезая из халата, непричесанная. Когда звонил телефон, она снимала трубку и клала рядом с аппаратом. Иногда выходила на улицу, чтобы купить яблоко, выпить стакан молока. Она без конца слушала пластинку «Любовь и жизнь женщины» и плакала, слушая Кэтлин Феррьер.

На третий день она взяла листок бумаги, вывела по-английски: «Что сделано, то сделано, и ничего не изменить», расписалась и заклеила в конверт. Затем вынула из специально купленного красного бумажника, с которым никогда не расставалась, фото Кастора, сожгла его на зажигалке и вложила в бумажник письмо из Токио. Придет день, и она даст его прочесть сыну или дочери Кастора…

Она тщательно подмазалась, оделась, повесила трубку на аппарат и вышла из дому…

Бросив в почтовый ящик письмо Кастору, Клер вспомнила, что это день ее рождения, что ей 27 лет, и подумала, что сегодня впервые в жизни самостоятельно приняла ответственное решение. Теперь придется подумать, что делать дальше.

Погода стояла теплая и ясная. Она твердым шагом дошла до своего парикмахера и попросила ее постричь.

Следя за Майком, пытавшимся пустить лошадь в галоп — «Мам, смотри, смотри!» — она снова и снова задавала себе вопрос: что бы с ней случилось, если бы Кастор оказался не на Тихом океане, а в Брюсселе, если бы он приехал, если бы Жюли в разговоре по телефону не проявила столько теплоты?

Вероятно, она была бы сегодня тенью тени Кастора, страдая при каждом появлении его на телеэкране, когда он в сопровождении своей идеальной жены принимает немецкого канцлера или китайского премьера. Временами он казался ей смешным, и она радовалась, что свободна и сильна, хотя и застудила сейчас ноги, счастлива от того, что у нее есть это маленькое чудо с такими же, как у нее, пепельными волосами. К черту Кастора! Его эгоцентризм, его паранойю, его противников, его полицию и заговоры! Слава богу, она теперь свободна, и это он освободил ее. Почему газеты никогда не рассказывают о том, что делает власть с человеком и человек с властью?

Настанет день, когда она нарисует об этом комикс для девочек. А почему бы и не для мальчиков?

На большом поле, где раздавались детские крики, прошлое представлялось ей любимым старым платьем, от которого не можешь отделаться до тех пор, пока не убеждаешься, что оно съедено молью. Жаль, но приходится его выбросить.

Майка следовало уберечь от теней прошлого до тех пор, пока он не сможет сам все понять.

…Эрбер провел добрую часть ночи, роясь в своих архивах. Собранные им досье заполняли всю квартиру. Дотрагиваться до них, да и то под его наблюдением, имела право только старая глухая служанка. Архив был его страстью, его рабочим инструментом, его состоянием. Но с тех пор, как подобно нашествию насекомых, бумаги стали загромождать спальню, осторожность подсказывала Эрберу необходимость перевести документы на микропленку. Однако разум воспрещал доверять их чужим рукам, а как тогда осуществить задуманное? Он знал наизусть, где что находится в его архиве, но требовалось известное терпение, чтобы обнаружить в коробках, где были сложены образчики почерков и росписей, то, что он теперь искал. Закутавшись в плед, при свете яркой лампы он провел два дня, сравнивая написанное на разного размера бумажках, прежде чем наконец обнаружил то, что искал.