ТАСС уполномочен заявить

— Вы не актер, — сказала Неустроева, нанося легкие серые тона на надбровья Димы Гаврикова. — Вы весь зажатый, трудно будет выходить на площадку.

«Будь ты неладна, — подумал с тоскою Константинов. — И сказать ничего нельзя. Рвет ведь парню сердце».

— Римчик, — снова, будто бы почувствовав состояние Константинова, сказал Карлов, — ты, будучи гением перевоплощения, постараешься все же сделать нам Диму минут за десять, да?

— Нет, Женя, десять минут — это утопия. Служенье муз не терпит суеты… Слушайте, как смешно, мне этот самый Дубов, который так похож на Лесникова, просто-таки нравился, хорошо организованное лицо, а сейчас, когда всматриваюсь, диву даюсь, какая-то червоточина в нем…

— Почему? — спросил Константинов.

— Необъяснимо. Физиогномистику мы считали, как и все непонятное, лженаукой. Да и сейчас… Я не смогу объяснить, чувствование необъяснимо.

— У него рот рыхлый, — пробасил Гмыря, — рот у мужчины должен быть четким, а здесь рыхлость.

— Верно, — согласилась Римма. — И глаза странные… Когда близко всматриваешься в глаза человека, познаешь его суть. Надо только суметь всмотреться. Какая-то точка между зрачком и белком, там заключено все, самая чертовина…

Константинов посмотрел на часы: Ольга уже в Москве, надо успеть ее подготовить; последние минуты; все начинает сыпаться из рук, это всегда так, только не надо паниковать, все идет путем, все будет сработано, мы их выманим, только бы она сейчас скорее закончила гримировать Диму, только бы перестала рвать парню сердце.

…Отставной подполковник Сидоренко вернулся из санатория на квартиру; открыв дверь, он увидал Гаврикова в костюме Дубова и Константинова с Гмырей.

— Здравствуйте, Сережа, — сказал он, — что вы так осунулись?

— Это не Сережа, — сказал Константинов. — Здравствуйте, подполковник, спасибо, что приехали ко времени. Это не Дубов — повторил он ошеломленному Сидоренко, — это наш сотрудник, знакомьтесь.

Гавриков посмотрел на Константинова вопрошающе: называть ли свою фамилию.

— Старший лейтенант Гавриков, — помог ему Гмыря. — Из контрразведки.

— А где же… — начал было Сидоренко, потом отступил в коридор, пригласил в свою комнату, похожую больше на жилье женщины: много красивой посуды и подушка укрыта тюлем.

— Нам бы хотелось, подполковник, — сказал Константинов, — чтобы вы помогли товарищу Гаврикову. Подсказали, как Дубов ходил, поднимался со стула, закуривал; быть может, вы помните какие-то его характерные движения… Характер, как и возраст, определяются не тем, как человек ест, ложится, идет, а тем, как садится на стул или поднимается с него.

— Возраст — да, характер — вряд ли… Сережа очень следил за движениями, за речью.

— Товарищ генерал, — тихо сказал Гавриков, — вы не позволите позвонить в госпиталь, а?

— Простите, Дима. Конечно.

Когда Гавриков вышел в коридор, Сидоренко спросил:

— Вы арестовали Дубова?

— Да.

— И вы не можете показать оригинал дублеру?

Константинов раскрутил сигару, пыхнул голубым дымом, ответил:

— Он умер при аресте, подполковник, и об этом, кроме нас, знаете только вы. Я не смею лгать вам, понимаете? Просто-напросто не смею.

— Сере… Дубов был толще. Вам надо подкормить дублера, — сказал Сидоренко. — Хотя — похож очень.

Гавриков вернулся, сел на краешек стула, спросил:

— Разрешите курить, товарищ генерал?

— Пожалуйста, Дима. Как папа?

— Спрашивает, где я…

— Через четыре часа вернетесь.

— Я готов, товарищ генерал.

— Что с отцом? — спросил Сидоренко.

— Рак поджелудочной… Я, пожалуй, начну ходить, вставать, закуривать, а вы меня корректируйте, — сказал Гавриков.

— Закуривал Сере… закуривал Дубов очень интересно, — сказал Сидоренко. — Он как-то ловко выбрасывал из пачки сигарету, придерживал ее пальцем, брал в рот — обязательно в левый угол рта и делал очень глубокую затяжку.

— Какие сигареты он курил? — спросил Гмыря.

— «Аполло — Союз».

— Поди их достань, — ответил Гмыря на вопросительный взгляд Константинова. — Только в «Березке».

— Значит, достаньте в «Березке», — сказал Константинов. — И сделать это надо срочно.

Гмыря уехал; Гавриков выбросил сигарету из своей пачки, зажал в левом углу рта, прикурил, сделал глубокую затяжку.

— Похоже, — сказал Сидоренко. — Очень похоже.

— Так курят шерифы, — сказал Гавриков. — Мы играли такую манеру, когда были школьниками. Он еще должен был, когда поднимался со стула, упираться ладонями в колени…

— Именно так, — сказал Сидоренко, — эк же вы вгрызлись в него…

— Оля, здравствуйте, — сказал Константинов, пропуская девушку в свой кабинет. — Знакомьтесь, пожалуйста.

Девушка смотрела на Гаврикова изумленно, но он был не в тени, как там, в коридоре у Сидоренко, а сидел на солнце, и она — женский глаз тренированный — сразу же увидала грим.

— Сережа? — как-то странно сказала она. — Нет, не Сережа. Он никогда не говорил, что у него есть близнец.

— У него близнеца нет, Оля… Где, в каком месте, на какой улице у Дубова в последний раз барахлил мотор — давайте-ка вспомним еще раз.

— Что? — девушка, видимо, не поняла вопроса, она по-прежнему смотрела на Гаврикова. — О чем вы?

— Ну помните, вы говорили, что у него мотор барахлил, вы садились на его место, включали зажигание, он ковырялся с проводами, а потом вы шли гулять.

— Да, верно.

— Точно помните, что в прошлый вторник вы «заглохли» на колоннаде, около Парка культуры?

— Да, да, именно там! У него раза два там глох мотор. Он еще шутил: «Кажинный раз на том же самом месте». А где Сережа?

— Сережу мы арестовали.

— Что?! — девушка даже зажмурилась, схватилась пальцами за виски.

— Он шпион, этот Сережа.

— Нет!

— Он вам про Ольгу Винтер говорил?

— Про кого?! Кто это?

— Это женщина, которую он убил, когда она догадалась. И через день после ее похорон пригласил вас в бар. Да, да, там, в Пицунде. Я думаю, вы понимаете, что такими словами не кидаются. Мы рассчитываем на вашу помощь, Оля…

— Значит, в тот раз вы на мою помощь не рассчитывали? В тот раз вы мне не верили, а сейчас решили поверить?

— Если бы не поверили вам, если бы у нас были сомнения, я бы не стал с вами говорить.

— Это хорошо, что вы мне верите, — девушка заговорила жестко, глаза ее сузились, сделались холодными. — Я вам очень благодарна за доверие. Но вот только я вам не верю.

Константинов посмотрел на часы: до выезда к колоннаде оставался час, а Гаврикову еще надо было опробовать дубовскую машину: права у парня были, но ездил он только в автошколе, практики — никакой.

— Что может вас заставить поверить? — тихо спросил Гавриков.

— Пусть мне устроят встречу с Дубовым. И я сама задам ему вопрос, и пусть он мне ответит. И тогда я выполню любую вашу просьбу.

— Мне нравится ваша позиция, Оля, — сказал Константинов. — Вы правильно яритесь, вы ведь за себя сейчас сражаетесь, как мне сдается, за свое чувство?

— Это не важно, за что я сражаюсь. Это мое дело. Я сказала свое условие — и все.

— Пойдем в машину, — сказал Гавриков. — Вы убедитесь, что мы говорили правду. Через час. Вы получите доказательство.

— Что, в машину приведут Сережу? В кандалах? — спросила Ольга, и какое-то подобие жестокой улыбки промелькнуло на ее губах.

— Нет, просто увидите, зачем Дубов просил вас садиться на его место у колоннады, — сказал Гавриков.

— То есть?

— Вы убедитесь в этом через час. Мимо вас, очень медленно, от восемнадцати тридцати до девятнадцати проедет машина с дипломатическим номером, — сказал Константинов.

— Машины с дипломатическими номерами ездят по всей Москве.

— Но я вам назвал точное время, когда машина пройдет мимо вас, Оля. Это уже не совпадение, это — система. И вы были куклой, когда Дубов возил вас с собою.

— Я не была куклой!