След "черной вдовы"

Итак, Галина Михайловна оказалась в курсе событий, которые произошли в России. Пока были упомянуты лишь нелепая гибель младшего ее сына Вадима, а также убийство родного брата и его спутников. И, разумеется, она была твердо убеждена, что старший ее сын к смерти ее же брата непричастен. Она так и заявила:

— Его там просто не было. А сваливать вину на человека в его отсутствие — это у нашего правосудия самое привычное дело.

— Не сочтете ли вы тогда возможным объяснить мне, зачем Максиму Геннадьевичу потребовалось просить меня прекратить расследование в отношении его? Зачем это человеку, который уверен в своей невиновности? Или все-таки он крупно виноват и боится, что следствие вот-вот назовет имя преступника? И тогда уже у него в прямом смысле земля загорится под ногами? Потому что его больше не оставят в покое ни здесь, в

Европе, ни на родине. Или вы просто не совсем в курсе дела?

— Он?! Кого-то просить об одолжении?! — Изумлению и возмущению «воблы» не было, казалось, предела. — Зачем вы лжете мне в глаза, господин следователь?

— Все гораздо проще, — скучным голосом сказал Турецкий. — Я вам устрою в ближайшие день-два очную ставку с вашим юристом и попрошу его подтвердить сей огорчительный для вас, видимо, факт. Надеюсь, Алексей Митрофанович не откажет мне в такой любезности и подтвердит, что действовал от имени своего хозяина.

— Я не знаю такого человека. Лично мне он, во всяком случае, неизвестен.

— Тем более вам будет интересно познакомиться.

— Не значат ли ваши слова, что вы собираетесь и меня арестовать? Вам что, мало моего страдающего в Крестах мужа?! Вам мало, что мой сын вынужден от вас скрываться?!

— Ну вот видите, вы сами и подтвердили, что Максим скрывается от правосудия. А это уже само по себе преступление. По немецким законам человек, нарушивший отобранную у него подписку о невыезде, подлежит наказанию. Как, впрочем, и по нашим — тоже. Примите мой совет, позвоните ему либо пошлите нарочного. Пусть он одумается, явится с повинной и даст показания. Во-первых, это действительно поможет быстрее установить истину и, возможно, сократить долю его вины. А во-вторых, по моему глубокому убеждению, и вы, как мать, скорее всего, меня поймете, чем раньше с ним будет проведена психиатрическая экспертиза, тем яснее станет, в частности и для вас, Галина Михайловна, его дальнейшая судьба.

Удар попал точно в цель. Готовая взорваться в крайнем возмущении, «вобла» вдруг осеклась и даже сник- да. И Турецкий не замедлил воспользоваться тягостной для нее паузой.

— Организация убийства вашего родного брата — дело рук Максима Масленникова. К сожалению, ни у кого из нас в этом вопросе больше нет сомнений. Кроме того, на подходе еще несколько уголовных дел, по которым он же, я уже предчувствую, также пройдет главным фигурантом. Применение смертной казни у нас, как вам известно, не отменено законом, но приостановлено, а пожизненное заключение я ему гарантирую со всей ответственностью. Либо вечную психушку, что примерно одно и то же. Рядом с нормальными людьми его оставлять нельзя. Он — Вампир. Это прозвище, кстати, дали ему его же подельники-бандиты. Не понимаю, зачем вам-то такая судьба? И за что? Ворье, убийцы, дегенераты… Нет, не понимаю.

Турецкий встал и услышал ее тихий, словно задушенный, голос:

— Вон… из моего… дома…

Обернулся к ней, усмехнулся:

— Уже. В пути. А дом-то, кстати, не ваш. Арендатор всегда волен отказать квартиросъемщику, разорвать договор с ближайшей родственницей уголовных преступников. Имейте в виду. Здесь суровые законы. И это — не Россия, где деньги, к сожалению, пока еще решают практически все.

Возвратившись в Висбаден, Александр Борисович предложил Генриху Крафту все же установить за домом Масленниковой, а также за ее почтой и телефонными переговорами пристальное наблюдение. Несмотря на якобы мужскую твердость характера, эта баба от уверенности московского следователя явно растерялась. И в таком состоянии на все способна, даже на грубые ошибки. Вот и помочь бы ей в этом.

И еще он рассказал Генриху, как подставил хитрожопого юриста «Нормы». Крафт хохотал, он был уже полностью в курсе ночной встречи Алекса в пивном баре гостиницы.

Йо самым главным во всем этом вояже оказалось все-таки следующее.

Во время разговора, вовсе не похожего на допрос, Александр Борисович постарался ненавязчиво осмотреть помещение, в котором находился. А во время одной из пауз, когда атмосфера не была еще накалена до предела, даже позволил себе подняться из неудобного кресла, в котором сидел так, что колени его были выше головы, и подойти к стене у камина. С обеих сторон этого сооружения, сложенного из дикого, грубо отесанного камня, висели в тяжелых рамках фотографии. Они- то и заинтересовали его.

Семейные — это он понял сразу. Узнал Нестеровых, когда те были совсем молодыми. Пожилые люди, очевидно, их родители. Нормальные лица, поблекшие от времени. По другую сторону оказалась семья уже самой Галины Михайловны. Вот — муж, есть в прокуратуре его фотография из дела. А вот и дети, похожие друг на друга. Даже и не определишь, кто здесь из них старший.

Хозяйка, видя интерес следователя, комментировать тем не менее ничего не собиралась. Интересно — смотри сам.

На другой фотографии они уже постарше — причем один — кудрявый, а второй — бритый наголо. И здесь, поглядев на следующую, уже цветную фотографию, видимо снятую относительно недавно, на которой Максим был один — в строгом двубортном костюме, с депутатским триколором на лацкане, Турецкий тут же вернулся к прежней фотографии. И вдруг отметил, что вот этого наголо бритого парня он определенно где- то видел. В том, что это — Максим, сомнений не оставалось, черты лица все-таки не очень изменились. Но во всем его облике присутствовало и нечто такое, что делало лицо именно с этого снимка непохожим на все остальные. Вот в чем секрет.

Сказать, что он забирает эту фотографию с собой, Турецкий не мог. Масленникова имела все основания послать ненужного ей гостя к черту. В конце концов, это она пошла навстречу следствию, согласившись принять у себя москвича, а никакого постановления прокуратуры на этот счет ей предъявлено не было. Вытаскивать из кармана фоторобот убийцы, составленный после посещения им клиники и дирекции театра, и сравнивать с фотоснимком было бы глупо. Но, едва выйдя к машине, Александр Борисович достал обе фотографии и внимательно посмотрел на лица, изображенные на них. Коркин — это понятно, фотография подлинная, из уголовного дела. А этот — лысый, бритый, черт его знает, просто очень похож на того, с фотографии у камина. И нельзя было исключить, что Максим, зная, как резко изменяет его лицо отсутствие привычных для окружающих волос на его голове, воспользовался именно этим обстоятельством.

Об этом он теперь и сказал Генриху. Тот ответил коротко:

— Достанем. И это будет свидетельствовать о том, что один из не опознанных еще у вас убийц есть Масленников, так?

— Вот именно. А мы проведем соответствующее опознание среди тех, кто видел его. Отдадим фотографию экспертам-криминалистам и, если наше предположение подтвердится, предъявим обвинение в убийствах. — И добавил без всякого перехода: — Но у меня почему-то сложилось впечатление, что его нет в Германии. И мать это прекрасно знает. И даже не огорчается по поводу суровых германских законов.

— Да, но мы ведь тоже собираемся его судить, — возразил Крафт.

— Я думаю, уж в этом-то вопросе мы с вами как-нибудь сумеем договориться, Генрих.

— Я тоже так думаю. Ну что ж, отсутствие ожидаемой информации тоже информация. А теперь давай мы займемся вашими убитыми соотечественниками. Мне уже звонили из криминальной полиции, где рассматриваются эти дела, и просили, когда ты освободишься, приехать к ним. Ты готов или сперва немного пообедаем?

— Знаю я твое «немного», — захохотал Турецкий. — Нет уж, лучше займемся делом, поехали.

Крафт с разочарованной, несколько комичной улыбкой безнадежно развел руками.