Галиндес

– Этому типу, наверное, женщины не по вкусу. Педик, что ли? Яйца-то у него на месте?

– На месте, ваше превосходительство. Маленькие, как у тигров, но на месте.

Они ждут, пока засмеется Трухильо, чтобы расхохотаться самим; они смеются до упаду, а когда кто-то стихает, другие хохочут еще громче, потому что-то диктатор еще делает вид, что еле сдерживается от смеха. Трухильо решает, что довольно фривольности, и достаточно одного его взгляда, чтобы в комнате воцарилась торжественная тишина, как в зале судебных заседаний.

– Он все подвергает критике, ваше превосходительство. Начиная с девиза, который выражает саму христианскую суть вашего правления – «Бог и Трухильо», до способа защищать демократию – давления, которое вы, по утверждению обвиняемого, оказали на Периклито Франко, угрожая его отцу, дону Периклу, который оказался здесь в заложниках, когда его сын-коммунист отправился в эмиграцию. Он критикует то, что доминиканцы устраивают демонстрации в честь вашего превосходительства и что в толпе радостно приветствующего вас народа идут евреи и испанские эмигранты, выражая таким образом вашему превосходительству свою благодарность за великодушие, благодаря которому они получили убежище в нашей стране. Более того, он, ваше превосходительство, похваляется тем, что на первую демонстрацию не пошел: «От необходимости идти на первую демонстрацию я был избавлен, потому что приехал только через две недели, но в последующие годы мне приходилось не раз принимать в них участие. Мои товарищи рассказывали мне, какое абсурдное…», – я хочу подчеркнуть, ваше превосходительство, это определение: «абсурдное» – «…впечатление на них произвела эта демонстрация; и это было их первое впечатление от режима Трухильо».

– А ведь это все было так прекрасно, так искренне – спонтанное проявление народных чувств.

– Это было самое прекрасное уличное шествие за все время существования Республики. И особенно первая демонстрация, спонтанная.

Это осмелился открыть рот толстый младший офицер, за что Эспайлат награждает его ледяным взглядом, а Трухильо тут же поворачивается к нему:

– Вы хотите сказать, полковник, что другие демонстрации не были спонтанными? Разве я когда-нибудь просил, чтобы в мою честь устраивали демонстрации? Сколько раз я сам запрещал всякие чествования, потому что государственный деятель обязан уметь отличать, когда ему лижут задницу, а когда дают пинка в зад.

– Ваше превосходительство, я совершенно не это имел в виду. Я имел в виду энтузиазм, энтузиазм народа.

За эти десять секунд он словно похудел и из смуглого метиса превратился в белого, – такими огромными стали белки его глаз, вытеснив все другие черты лица.

– Продолжайте, капитан, а то мои люди тоже любят поболтать.

И он продолжает перечислять, один за другим, все, в чем ты провинился перед диктатурой, перед всем доминиканским народом.

– Этот сукин сын, пока жил здесь, все записывал и при этом ел наш хлеб и пил наше вино, уже тогда готовясь нанести удар исподтишка.

– Это единственно возможное объяснение, ваше превосходительство, потому что наиболее подробные данные в книге относятся именно к тому периоду, когда он жил в Доминиканской Республике.

– Если бы эта ненависть родилась в нем потом… А ведь он копил ее, пока мы одевали и кормили все это эмигрантское отродье, ограничивая себя в еде и одежде.

– Именно так, ваше превосходительство.

– И у меня есть доказательства, которые я покажу всем, что этот сукин сын за несколько месяцев до отъезда из Доминиканской Республики обращался к Тронкосо и просил у него пятнадцать тысяч песо, чтобы написать работу о трудовом законодательстве нашей страны. Вот, прочтите это письмо, прочтите вслух, столько раз, сколько потребуется. Посмотрите, кто его подписал.

– Хесус Галиндес Суарес.

– Повторите.

– Хесус Галиндес Суарес.

– Читайте вот отсюда, капитан.

– «…Стремясь ответить благодарностью за прием, который я встретил со стороны доминиканского правительства и народа, и внести мой скромный вклад в подъем, который я наблюдаю в этой стране, где культура и прогресс достигли высокого уровня благодаря заботам и трудам просвещенного президента, генералиссимуса доктора Рафаэля Леонидаса Трухильо Молина, которым я восхищаюсь и которого уважаю за верность идеалам демократии и необычайные способности государственного деятеля, а также за великодушие, с которым он отнесся к испанским эмигрантам, и зная, что, ввиду желания генералиссимуса постоянно улучшать условия жизни трудящихся, существует значительное количество трудовых законодательных актов, которые могли бы быть собраны в единое целое, я обращаюсь к вам, чтобы предложить Государственному департаменту свои услуги для осуществления этой задачи…» Я не могу продолжать, ваше превосходительство, от такого цинизма у меня горло перехватывает.

– В качестве аванса он получил десять тысяч песо и сбежал с ними в Соединенные Штаты, откуда и стал поливать нас грязью.

О каком письме они говорят? Когда ты его написал? Но Трухильо не дает тебе возразить: он выхватывает это письмо из рук офицера, жестом приказывая тому продолжить чтение твоего труда. Клевета за клеветой: убийства, исчезновения людей, коррупция. Ты закрываешь глаза: у тебя такое чувство, как будто при каждой новой цитате ты сам вгоняешь гвоздь в свое измученное тело, и гвоздь этот засел у тебя в мозгу, как в книге Аларкона. Ты хотел бы вытащить его, сказать им, что они преувеличивают отрицательные моменты, что в книге есть и положительные оценки, но наталкиваешься на воздвигнутую перед тобой невидимую стену: действие разворачивается по другую ее сторону, а ты всего лишь зритель, присутствующий на обвинительном процессе против тебя. Прежде чем офицер начнет читать дальше, ты вспоминаешь собственный текст, и губы твои готовы произнести все, что сейчас произнесут толстые губы капитана, над которыми ощетинилась тоненькая полоска усов. Диктатор начинает ерзать на стуле, когда речь заходит о накопленных им богатствах, но на губах его появляется улыбка, когда ты, Хесус Галиндес, пишешь о его мании величия.

– Карликам все кажутся гигантами. Вернитесь к главе о казнокрадстве, капитан. Там этот сраный баск особенно постарался.

И капитан зачитывает длинный перечень всего, что присвоил себе диктатор, что он монополизировал: например, соль через Компанию по добыче соли, которой – для отвода глаз – управлял американец. Он монополизировал систему страхования через Компанию по социальному страхованию «Сан-Рафаэль», которой управлял его собственный дядя, досточтимый и уважаемый Теодуло Пина Шевалье. Монополизировал молоко…

– Как, капитан, и молоко?

– Да, молоко тоже. Он пишет, что центром монопольного производства стало имение «Фундасьон» в Сан-Кристобале.

– Надо бы угостить этого проклятого баска стаканчиком молока оттуда.

– Он наелся до отвала, генералиссимус.

– Так пусть ему дадут еще молока, оно очень питательно. Как можно больше молока.

– Он также уверяет, что через компанию «Табакалера» вы монополизировали табачное производство, избавившись от его прежних производителей. А кроме того, проведение лотерей и производство растительного масла, пива, обуви, выращивание риса, сахара, деревообрабатывающую промышленность, судостроительную, авиационную, а также банки.

– Капитан, прочтите мне что-нибудь интересненькое, чтобы я посмеялся.

– Что вы распределяете лотерейные выигрыши и они достаются только вашим жополизам.

– Так и написано, «жополизам»?

– Почти, ваше превосходительство. Не совсем так, но почти. И всю эту клевету он вытащил на свет божий из бесстыдной книжонки «Карибский сатрап», написанной этой свиньей по имени Альмоина, который спрятался под псевдонимом Грегорио Р. Бустаманте.

– Неблагодарный! Я еще доберусь до этого галисийца.

– После глав, где речь идет о кумовстве и где содержатся сплошные оскорбления в адрес семьи вашего превосходительства, он утверждает, что вы написали законы под себя и что вы поощряете лесть и угодничество.