Дверь в зеркало

Дверь комнаты за толстяком закрылась, и Антон снова остался один перед зеркалом. Приготовив фотоаппарат к съемке, он вдохнул и закрыл глаза. А когда открыл – за его спиной стояла женщина и надевала шляпу. Антон судорожно нажал на спуск фотоаппарата и выбежал из комнаты.

Участкового он дождался на кухне. Протокол был составлен им в меру умения. За понятых результат осмотра подписали соседи – пожилая матрона в шелковом халате и дедок с другого этажа, приведенный участковым. Матрона расписалась, поджав губы и не сказав ни слова. Дедок надел очки и пошел взглянуть на тело, потом поменял очки на другую пару и внимательно изучил протокол от корки до корки. И только после этого поставил на каждой странице витиеватую старорежимную подпись.

Участковый научил Антона, как писать сопроводительную в морг, а когда за криминалистом пришла машина, попросил его подбросить Антона до прокуратуры.

Криминалист продолжал спать и в машине; правда, Антону показалось, что на самом деле тот не спит, а притворяется, сидит с закрытыми глазами, чтобы не поддерживать разговор. Около прокуратуры машина остановилась, Антон со своими бумажками вышел, а хмурый водитель повез криминалиста дальше.

Не зная, что делать с бумажками, он направился в приемную, решив спросить у Тани, куда девать протокол осмотра. Ему показалось, что Таня обрадовалась его появлению.

– Антон, ты без обеда, небось? Спартак тебя там бросил? – посочувствовала она, и Антон даже не сразу осознал, что Таня легко и естественно перешла на «ты».

Оформленные Антоном бумаги она у него забрала и сказала, что зарегистрирует их и отдаст в канцелярию. Потом заботливо налила Антону чаю в большую кружку, выложила на тарелочку печенье и усадила его перекусить. Антон тоже решил не чиниться и обращаться к Тане на «ты».

– Слушай, а сколько тут вообще следователей? – спросил он, дуя на горячий чай.

– Ну, ты, во-первых, – усмехнулась она, – потом Яхненко, Спартак наш Иванович. Твоя наставница, Одинцова. Еще один, Юра Сараев, в бригаде Генеральной.

– И все?

– И все. Зама по следствию у нас нет. В смысле – вакансия. Остальные – помощники прокурора. Тебе же надо со всеми познакомиться, а?

– Понял, – вздохнул Антон. Это недвусмысленно означало, что новому сотруднику надо проставиться коллективу. – Когда?

– Да хоть сегодня. Если хочешь, я сама все накрою, ты только денег дай.

Антон полез в бумажник. Таня забрала у него деньги, но уйти не успела: в приемную вошла хорошо одетая дама с горящей сигаретой в пальцах.

– Чаи гоняете, – сказала она низким, хрипловатым, удивительно приятным голосом, – а работать кто будет?

Антон ожидал, что Таня одернет эту бесцеремонную посетительницу, вошедшую без стука, с сигаретой в руке, но Таня ей дружелюбно улыбнулась. Посетительница и вправду располагала к себе. На ней был очень хорошо скроенный черный костюм с белоснежной блузкой, пышные рыжие волосы забраны были в небрежный пучок, который добавлял шарма в ее облик; стройные ноги обуты в черные туфли на немыслимой шпильке, а косметика на лице удивительным образом подчеркивала не ее возраст – сколько ей лет, Антон на глаз не взялся бы определить, – а жизненный опыт и ум.

Да, это Женщина с большой буквы, подумал Антон, не в силах отвести глаз от дамы.

– Антонина Григорьевна, налить вам чайку? – спросила Таня, и до Антона дошло, что эта дама – вовсе не посетительница, а следователь прокуратуры, его наставница. Вот уж никогда бы он такую женщину не ассоциировал с прокуратурой, встреть он ее на улице; у него о следователях прокуратуры было несколько иное представление.

Вдобавок от нее повеяло какими-то шикарными духами. Какими – Антон определить не смог, но то, что аромат был из дорогих, сомнений у него не вызвало, слава Богу, мать его научила отличать дорогие духи от дешевых.

Антонина Григорьевна затянулась сигаретой (вообще Антон курящих женщин не любил, но должен был признать, что у его наставницы элегантная манера курить), уселась нога на ногу, продемонстрировав изящные лодыжки, и внимательно рассмотрела Антона. Таня тем временем налила ей чаю в красивую чашку с блюдцем – а Антона поила из кружки, и подвинула к ней печенье. Антонина Григорьевна поискала глазами, куда затушить сигарету, и Таня тут же поставила перед ней пепельницу.

– Это тебя мне выдали в рабство? – спросила наставница у Антона, завороженно следящего за ее движениями.

Он хотел было возмутиться – какое, мол, рабство, но не смог, просто кивнул.

– Фамилия? – спросила наставница. Она говорила очень доброжелательно, но Антон, засмотревшийся в ее красивое лицо, вдруг понял, что она именно следователь, причем очень хороший. Он пока не разобрался, то ли дело было в манере спрашивать, то ли в манере слушать, но ему хотелось отвечать.

– Корсаков, – послушно ответил он.

– Понятно, – сказала наставница, не меняя позы. – Сынок Нины Урусовской.

Антон поразился.

– Откуда вы знаете? – спросил он. – У нас ведь фамилии разные...

– Зато лицо одно, – усмехнулась Одинцова.

– А вы знаете мою маму?

– Конечно, знаю. Она у меня на практике была... Сейчас скажу, сколько лет тому... – Одинцова подняла глаза к потолку, подсчитывая, сколько лет назад она знала маму Антона. – А тебе сколько? – уточнила она.

– Двадцать три.

– Значит, двадцать пять лет назад. Талантливая девочка была, могла бы стать хорошим следователем. Так нет, загубила талант, пошла в науку зачем-то.

Антон с Таней улыбнулись: Антонина Григорьевна говорила вполне серьезно.

– Да еще замуж вышла. Я же помню, за Борю Корсакова. Гусар-р!.. Ну, а ты чего в прокуратуру притащился? – спросила она Антона, вполне, впрочем, по-доброму. – Если глаз не горит, то делать тут нечего. Разве только хочешь подзаработать.

– А что тут заработаешь? – искренне удивился Антон, и Одинцова коротко рассмеялась.

– Хорошо тебя Нина воспитала! Нет, не обижайся, я серьезно! Раз ты считаешь, что кроме зарплаты, тут ничего тебе не полагается, значит, воспитали тебя хорошо, а жизнь еще не испортила.

Она потрепала Антона по плечу, и он залился краской. Уже не в первый раз ему говорили, что он неиспорченный, но это редко звучало как комплимент. Особенно упражнялись на этот счет в редакции, когда грозил иск за какую-нибудь неосторожную публикацию, а Антон объяснял, что сами виноваты, и что дело проигрышное. Руководство в таких случаях морщилось и намекало, что юриста они держат не для того, чтобы он им сообщал, какие они дураки, а для того, чтобы выигрывать проигрышные дела. «Ты что, не знаешь, как это делается? – спрашивали его. – Мы тебя учить должны?! Мы тебе деньги платим...»

Как-то ему надоело, и он прямо сказал, что да, он не знает, как давать взятки, и знать не хочет. «Ой-ой-ой, какой принципиальный! – сказало руководство, – а главное, какой неиспорченный! Он нам так всю редакцию разложит...» В общем, Антону сообщили, что больше в его услугах не нуждаются. На его место взяли не такого неиспорченного; новенький проработал два месяца, успел порешать пару скользких вопросов, после чего был пойман на передаче взятки помощнику районного прокурора за отказ в возбуждении дела о клевете, содержавшейся в очередной непродуманной статейке. Конкурирующие издания разразились завистливыми пасквилями, Антон испытал неприличное злорадство, а руководство газеты наняло еще одного юриста, чтобы отмазывать предыдущего.

– Ну что, с боевым крещением тебя? – Одинцова приподняла чашку с чаем, будто рюмку для тоста. – Спартак на дело возил? – она усмехнулась.

И Антон, неожиданно для себя, рассказал всю эпопею с сегодняшним осмотром места происшествия, и даже осторожно упомянул про странный силуэт в зеркале. Упомянул, хотя еще полчаса назад поклялся себе молчать об этом, как рыба.

Сказав Тане и Антонине Григорьевне про женщину в зеркале, Антон внутренне сжался и приготовился к насмешкам. Но Таня смотрела на него во все глаза и смеяться не собиралась, а Антонина прищурилась и спросила: