Сверкающий купол

Ладно, проверь. Нажми на курок. Он взмок. По щекам тек пот. Элу Макки было всего 43 года, но его щеки были седыми, ввалившимися и морщинистыми. Густые струйки текли по преждевременным складкам на лице. Рука стала чуть тверже. Он подумал, что надо взвести курок. Нет, стреляй самовзводом, как в тире, на линии огня. Это всего лишь несколько фунтов нагрузки на курок. Он помогал себе большим пальцем. Эти старые патроны не выстрелят. Наверное.

Жуй! Жри! Пощади!

И вот тогда он почувствовал это. Револьвер выскользнул из разжавшихся пальцев и со стуком упал на пластик стола. Под его задом образовалась теплая лужа. Он в ужасе вскочил.

- Я обмочился! - взвыл он.

Зашипел кот. Зазвонил телефон.

- Я обмочился! - воскликнул он со стыдом, унижением, неверием.

Телефон звонил и звонил. Постепенно звук дошел до него. Он бросился в ванную. Кот на подстилке лизался под хвостом. Это заставило Эла Макки взглянуть на свой вымокший пах.

Он направился в спальню к неумолкающему телефону походкой Франкенштейна. Как человек, обмочивший штаны. Как в замедленной съемке.

- Сержант Макки! - завизжала в его ухо хозяйка. - Сейчас 4 часа утра!

- Миссис Донателло, прошу вас. - Он мог говорить только с монотонной размеренностью.

- Я думала, хоть полицейские будут бережливо относиться к моему имуществу!

- Миссис Донателло, прошу вас.

- Не было бы так обидно, если бы вы водили к себе женщин или хотя бы мужчин, но вы!.. Вы устраиваете этот погром и ломаете мое имущество, когда вы совсем один! Я такого никогда не видела! Вы устраиваете эти ужасные драки сам с собой!

- Миссис Донателло, прошу вас.

- Я вас предупреждаю, сержант Макки. Мне жаль вас. Я умоляла вас обратиться в общество "Анонимных алкоголиков". Они помогают таким, как вы.

- Мне не кажется, что я алкоголик, миссис Донателло.

- Вы алкоголик, сержант Макки. Вы четвертый детектив, который снимает у меня квартиру. Трое из вас были алкоголиками. Хватит с меня копов!

- Да, миссис Донателло.

- Что вы сломали на этот раз?

- Я только еще раз сломал журнальный столик.

- Хоть за это спасибо. Вы опять упали?

- Да, я упал.

- Хотите, я вызову врача?

- Нет, наверное лучше вызвать изгоняющих дьявола.

- Что?

- Ничего.

- Я хочу, чтобы вы выехали, сержант Макки. Ваша квартира заросла грязью. И я не разрешаю держать кошек. В вашей квартире слишком много блох и тараканов.

- А сколько блох и тараканов разрешается иметь, миссис Донателло?

- Что?

- Ничего, миссис Донателло.

- Я даю вам тридцать дней, чтобы вы подыскали себе другую квартиру. Тридцати дней достаточно.

- Для меня это бесконечно много, миссис Донателло.- Более, чем достаточно, это точно.

Напряжение выросло в громадный мокрый ком в горле. Потом ком прорвался наружу. Он повесил трубу и начал вздрагивать от рыданий. Его узкие покатые плечи вздымались и тряслись. Он напоминал безрукого человека, пытающегося поплыть. Он отчаянно вздрагивал, не в силах сдержать огромные мокрые рыдания. Каждое рыдание взрывалось в нем. Слезы обжигали.

Он снял брюки. Моча уже стала щипать и жечь кожу. На нем не оказалось нижнего белья.

- Где мои трусы?! - воскликнул Эл Макки. - Я оставил свои трусы в Чайнатауне! Спой про это, Тони Беннет! О господи, чтобы мужчина потерял свои трусы!

Кот без интереса смотрел на него. Точно так же, как смотрел Уинг на бедного старого Кэла Гринберга, который никак не мог доказать, что Глен Миллер делал музыку. Безжалостный кот с довольным видом облизывал яйца и даже не взглянул на плачущего человека. Даже когда он зарыдал так сильно, что его вырвало в ванную, где он обмывался..

2. МАЛЬЧИК ПРИ АЛТАРЕ.

Последние лучи солнца, словно священные мечи, прорезали цветное стекло, но быстро спрятались, испугавшись чудовищный медных грозовых туч. От прилипчивого запаха благовоний и древесного угля его тошнило. Он готов был упасть в обморок -- таким едким было облако кадильного дыма во время хода. Отец Доминик любил, когда дыма было много. Поменьше вина, которое наливали в чашу по его овальным ногтям, побольше угля в кадило. У мальчика при алтаре всегда кружилась голова, когда он раздувал угли, чтобы они стали жарко-красными и начали мрачно чадить. Но хуже крестного хода по узкому проходу церкви было стояние на коленях во время Сорокачасового моления в пустынной церкви, холодной и укутанной саваном из теней в час сумерек, когда покрытые ранами и следами пыток святые и мученики неясно вырисовывались в полутьме, словно окровавленные призраки. Неважно, какую боль чувствовал мальчик от многочасового стояния на деревянных подколенниках: он, конечно, так и смог понять ужасающую агонию, выстраданную этими фигурами, увековеченными в краске, гипсе и стекле.

И каждый раз, когда он присаживался, чтобы унять судороги в мышцах, не появлялись ли из темноты в черных одеяниях сестра Елена и отец Доминик и не напоминали ли ему об особых обязанностях мальчика при алтаре превозмочь эту боль и предоставить эти крошечные, совсем незначительные моменты страдания, как особое жертвоприношение Отцу нашему и Матери его. Агония - это привилегия, если ее вытерпеть без жалоб и посвятить Им.

Высокий монах, хрупкий, как птица-секретарь, указывал пальцем на окровавленных мучеников, с которых заживо сдирали кожу, которых сжигали на костре, разрывали на части, ослепляли, калечили, хоронили заживо. Вспомни рассказ матери--настоятельницы о кандидате в святые, чьи останки по приказу Ватикана вырыли, чтобы обнаружить чудотворные предзнаменования. В руках скелета нашли волосы! Безусловное доказательство, что его похоронили заживо и что он от безысходности и отчаяния рвал на голове волосы вместо того, чтобы безмятежно умереть в шести футах под черной землей, с торжеством ожидая своего последнего вздоха и тем самым обеспечив себе вечное спасение. Но в руках скелета нашли волосы. Теперь он не только не будет канонизирован, но мать-настоятельница опасалась и за его вечную душу, проявившую недостаточно веры.

- Агония - это привилегия, Мартин, - пронзительный голос монаха пугающе отозвался эхом в вечно сумеречной церкви. - Ты должен благодарить Бога, Мартин. Ты понимаешь, Мартин? Да? Мартин? Мартин?

- Мартин! Мартин! Черт бы тебя побрал, Мартин!

Эл Макки расстегивал пряжки и освобождал петли, с усилием придерживая тяжелое тело своего напарника. - Марти, проклятый идиот!

Затем Мартин Уэлборн лежал на полу своей спальни, не в силах даже поднять голову. Он не был уверен, где находится. Он не был уверен, кто он. Это могло быть сном, а могло быть и явью - это нависшее над ним темное пятно, пытающееся его усадить.

Наконец Мартин Уэлборн улыбнулся. - Скажи мне, Эл, я человек, вообразивший себя бабочкой, или бабочка, вообразившая себя человеком?

- Ты свихнувшийся идиот, Марти, вот ты кто! Черт бы тебя побрал!

- Это не лишено вероятности, - ответил Мартин Уэлборн.

- Какого дьявола ты тут изображал?

- Помоги мне встать, Эл.

Костлявый детектив взял обнаженного мужчину подмышки и рывком поставил на ноги. Мартин Уэлборн вытянул руки, чтобы опереться о стену, неверно оценил расстояние и сел на кровать.

- Марти, что это за штука? - требовательно спросил Эл Макки, указывая на сооружение из алюминиевых стоек и перекладин и свисающих, как на виселице, петель в аккуратно прибранной спальне Мартина Уэлборна.

- Она выпрямляет позвоночник. Ты ведь знаешь, что у меня болит спина.

- Болит спина... Марти, у тебя должна болеть голова. Даже хуже, чем я предполагал.

- Эл, Эл, - Мартин Уэлборн спокойно улыбнулся, поднимаясь и одевая нижнее белье и брюки, аккуратно сложенные на кровати. - Это очень хорошо помогает пояснице. Я вишу вниз головой два раза в день - утром и вечером. Я вытягиваю позвоночник и не боюсь, что у меня вдруг заболит спина.

- Марти, я барабанил в дверь почти пять минут. Я слышал, как льется вода в душе. Я думал, ты упал в ванной. Боже, мне пришлось отжать замок! Эл Макки показал свое удостоверение детектива из прозрачного пластика с углами, съеденными дверным замком.