Перемена мест

— Прошу прощения, — сказал писатель довольно бодро. — Через пять минут начинаем… как ее… торжественную часть. Пока все здесь еще на ро… то бишь на ногах.

— Подожди, Гошка, — недовольно проговорил Саблин. — Ты меня перебил. Так о чем это я говорил?

— О странном факте, — напомнил я, искренне надеясь, что речь пойдет не о таинственном обстреле из гранатомета квартиры Девочки-Нади. Однако Генерального понесло совсем в другую область,

— Вы можете себе представить, Яков Семенович, — сказал он, болезненно морщась, — чтобы человек за день забыл английский язык, которым владел чуть ли не с детства?

— Я могу представить! — немедленно встрял Черник. — Если его звездануть каменюгой по башке, он тебе не только английский — папу с мамой забудет. Вот в моем последнем романе…

— Да я не об этом! — сердито помотал головой Саблин.

— Я пока что-то не улавливаю, — медленно проговорил я. Я действительно не понимал, что Саблин хочет сказать.

— Хорошо… — сказал Генеральный с не понятным мне угрюмым ожесточением. — Вы Достоевского читали?

— Преступление и наказание? — удивленно переспросил я, совсем некстати вспомнив, как сегодня по ТВ Саблин, отругиваясь от журналистов, раздраженно приписал этот роман своему приятелю Чернику.

— Вовсе нет! — воскликнул с досадой Генеральный, опять невольно повышая на меня голос. Охрана опять недвусмысленно приняла боевую стойку. — Вы же умный человек, господин Штерн! Книжки, наверное, в школе читали не только по программе?

— Разные читал, — ответил я с обидой. Я вдруг обратил внимание, как быстро Саблин перешел в разговоре с задушевного Яков Семенович на официальное господин Штерн. Хорошо еще, что не гражданин Штерн! Видимо, я его уже здорово вывел из себя.

Наш разговор о Достоевском неожиданно обозлил поддатого Черника.

— Все-все! — оскорбленно заявил он, глядя на часы. — Мое терпение лопнуло! Никаких сегодня разговоров о чужих книгах, только о моих. Тебе, между прочим, — обратился он к Генеральному, — сейчас речь обо мне произносить. Сначала я сам выступлю, потом профессор, а потом ты. Речь написал?

— Набросали мне тут кое-что референты, — пожал плечами Саблин. — Надо, кстати, проглядеть.

— Раз надо, то прогляди, — командирским голосом проговорил Гоша. — А потом я еще сам посмотрю. Чтобы вы ничего не напутали с вашими референтами.

Генеральный покорно вытащил из кармана сложенный лист бумаги, хотел что-то мне сказать, но, как видно, передумал.

— Пойду… — только и произнес он, водрузив на нос очки, и, заглядывая в шпаргалку, направился из фойе в театральный зал. Охрана потрусила за ним, бдительно оглядывая все вокруг.

Когда прокурор скрылся из виду, Гоша спросил меня с подозрением:

— О чем это вы разговаривали с Саблиным? Мне его только-только удалось развеселить, а теперь он опять чернее ночи…

Я ответил кратко:

— О делах разговаривали. О текущих.

Черник скривился:

— Об этом кренделе, который в Лефортово сидит, что ли, толковали?

— И о нем тоже, — не стал лукавить я.

— Вот идиот! — сердито обозвал меня Гоша. — Я ведь его специально сюда выманил, чтобы он отдохнул хоть на час от этого дебилизма. Думал, хоть ты поймешь… Просто потреплешься с ним на посторонние темы. Ты ведь мастер разговорного жанра.

— Интересно, о чем бы я стал трепаться с Генеральным? — полюбопытствовал я. — О погоде?

— Мало ли прекрасных тем? — гнул свое Черник — Погода, девочки, смешные случаи из практики. Мог бы рассказать, как тебе гранату бросили в лифт.

— Ага, обхохочешься, — огрызнулся я. — Еще можно рассказать, как мне пулю из плеча вырезали без наркоза. Или о семейной жизни с Натальей. Веселенькое было бы у нас общение!

— А чего, интересные темы, — сказал Гошка, не задумываясь. — Об Иринархове сегодня он бы и в Думе смог наговориться…

От ближайшего фуршетного столика при этих черниковских словах отделился молодой человек — румяный, полненький, очень довольный жизнью. Глаза его задорно поблескивали. В руках он держал подносик с бутербродом и двумя полными рюмками. Кажется, это был последний трофей, захваченный им с фуршетного стола. Больше поживиться было уже нечем. Я спохватился, что за разговором так ничего и не успел съесть.

— Кто тут говорит про Иринархова? — спросил молодой человек, подходя к нам.

Гоша просветлел лицом. Очевидно, представлять друг другу гостей ему было гораздо интереснее, чем ворчать на старых знакомых.

— Я говорю, я, — быстро ответил он. — Кстати, познакомьтесь. Яша Штерн, наш русский Шерлок Холмс…

Я кисло улыбнулся. Нет, все-таки брошюра профессора Трезорова, очевидно, произвела разрушительное воздействие на Гошин интеллект. Но я-то здесь при чем? Хотя да: в друзьях у нашенского Чейза должен ходить не меньше, чем нашенский Шерлок.

— Не совсем уж русский, — аккуратно поправил я Черника. — Скорее уж русскоязычный.

Гоша, по обыкновению, ничуть не смутился.

— Именно, — жизнерадостно проговорил он. — А это Дима Баранов по прозвищу Бяша. Журналист и вообще светский человек. Талантливое перо, говорю с полной ответственностью.

Талантливое перо выхватило свободной от подносика рукой лаковую визитку. Мне почудилось, будто визитка извлечена из рукава, как пятый туз у опытного игрока.

— Очень приятно, — сказал я и взял протянутую визитку.

— Душевно рад, — церемонно проговорил Дима по прозвищу Бяша, улыбаясь уже, как своему давнему другу. На визитке было написано весьма лаконично: Дмитрий Юрьевич Баранов, корреспондент. Ниже были указаны два телефона, без всякого уточнения, где рабочий, где домашний.

— Скажите, Дмитрий, — поинтересовался я, — а какой газеты вы корреспондент?

— А всех! — весело ответил Баранов.

Я посмотрел ему в глаза и сразу понял, что он не врет.

— Успеваете? — с любопытством спросил я. Такого акробата пера мне видеть еще не приходилось. Дима, надо признать, производил хорошее впечатление. И не похоже было, чтобы работа его слишком измучила.

— Стараюсь успевать, — скромно признался Баранов. — Я, Яков Семенович, пока не женат, а разврат требует больших денег. Вот и кручусь. Там материал, здесь материал… Короче, работаю сутенером при собственной музе.

Гоша засмеялся:

— У тебя этих муз…

— Но-но, не кощунствуй, — погрозил пальцем Баранов. — Творчество — это, брат, святое. Ты как писатель должен это знать… — При этих словах подносик с рюмками и с бутербродом в другой руке опасно забалансировал.

— Осторожно, упадет, — предупредил я. Дима заметил, что я гляжу на бутерброд, и немедленно протянул подносик мне.

— Берите, выпейте рюмашку, закусите, — сочувственно произнес он. — По-моему, наш именинник вас даже угостить забыл. Вы ведь проголодались, я смотрю?

Я принял подносик и с признательностью сказал Диме:

— Спасибо. Хоть один человек на этом празднике задал мне правильный вопрос! — Я пригубил водку и стал сосредоточенно жевать бутерброд.

Гоша немедленно надулся:

— Чего еще спрашивать? Проголодался — бери и лопай. Я не виноват, что, пока ты дамам ручки целовал и распинался тут с Генеральным насчет «ИВЫ», тут вокруг все съели. Публика тут такая, обожрут в два счета.

— Кстати об «ИВЕ», — спохватился Баранов. — Я чего подошел-то к вам? Есть два новых анекдота.

— Выкладывай, — вмиг повеселел Черник. Настроение у него, как у ребенка, могло меняться по десять раз за пять минут. — Расскажешь — и пойдем на торжественную часть. Видишь, профессор уже мается, докладывать хочет…

Я отметил про себя, что Валерьян Валерьянович возле все той же колонны и вправду мается. Только, по-моему, вовсе не из-за предстоящего доклада.

— Значит, так, — начал Баранов. — Приходит Иринархов на «Поле чудес» и говорит Якубовичу: «Есть хорошее слово из трех букв…»

— Какой же это новый? — перебил Диму поскучневший Черник. — Я его еще на прошлой неделе слышал. Давай второй!

По правде говоря, я не слышал и первого, однако промолчал.