Охота на мух. Вновь распятый

У Касыма пересохло от волнения в горле, он налил из графина в стакан воды и жадно, почти двумя глотками, выпил. Нигяр подошла к нему, обняла и прижалась головой к его груди.

— Я люблю тебя!

Касым нежно поцеловал ее.

— Пора начинать концерт… Может, то, что я прочитаю этот рассказ, и будет самым значительным, что я сделал за всю свою жизнь. Я знаю, как его надо читать…

И концерт начался. Нигяр пела так, что у зрителей таяло сердце, а Касым смешил их до слез.

Арчил восхищался концертом. Никем не узнанный, кто мог предположить, что ближайший помощник Великого Гаджу-сана сидит в зале, как простой смертный, без охраны, хотя люди Мир-Джавада держали весь зал под прицелами снайперских винтовок, Арчил вспоминал те далекие времена, когда он был одним из народа, а не одним из тех, кто угнетает его, и наслаждался давно забытым редким ощущением простоты и слияния душ.

И лишь Мир-Джавад ничего не слышал и не видел. Он ждал, как ждет паук муху, весело жужжащую возле самой паутины, наверное, паук молится в ту минуту своим богам, чтобы те на миг ослепили муху и притупили бы у нее чувство опасности. А попавшим в паутину уже не выбраться, не избежать парализующего укуса, стоит лишь натолкнуть муху пролететь чуть дальше…

И бедная муха полетела. Касым, словно забыл все приготовленные репризы, и читал, и говорил все, что накопилось на душе, все, заготовленное для лучших дней, когда разрешат читать и говорить, не подвергаясь за это репрессиям и гонениям… Уже Арчил недовольно поморщился, услышав встреченную громовым смехом реплику Касыма: «Правительство делает вид, что оно платит народу, и дождется, когда народ будет делать вид, что он работает»… Уже Мир-Джавад довольно улыбнулся, услышав, что правительство так рьяно принялось искоренять все законы, принятые во времена Ренка и предшествующих ему палачей и сатрапов, что в запальчивости отменило закон об искоренении в стране рабства. А Касым не унимался, продолжал подготавливать зрителей ко второму отделению, когда он прочтет им столь замечательный рассказ, самое главное, что ему удастся за всю жизнь. В очередной свой выход он заявил, что будет рассказывать самые свежие новости, и стал пускать в зал мыльные пузыри. Зал стонал от смеха…

Наконец, объявили перерыв. Арчил хмуро посмотрел на Мир-Джавада.

— Кацо, если Сосун узнает, что мы допустили этого разбойника читать рассказ, от которого нашего дорогого вождя всех земель трясло три дня в пляске святого Витта, я за твою голову, партайгеноссе, не дам и ржавого фартинга.

— Можно навестить его сейчас, в перерыве. Ставлю пять карат против двух, что перечитывает рассказ.

Арчил согласно кивнул и встал. Тотчас, по знаку Мир-Джавада, охрана проложила путь до гримерной Касыма. Арчил не спеша шел за кулисами, сопровождаемый недоуменными взглядами. Шел один, Мир-Джавад предусмотрительно отстал. У гримерной Касыма Арчил ладонью дал всем знак остаться в коридоре и вошел один в гримерную.

Касым читал рассказ. Нигяр обреченно сидела рядом, устав упрашивать мужа не делать глупости и не «подставлять» себя. Увидев Арчила, она задрожала от страха и онемела. Она сразу узнала ближайшего помощника Гаджу-сана. Но Касым не обратил на вошедшего ни малейшего внимания, решив, очевидно, что это какой-нибудь поклонник жены. Арчил выхватил из рук Касыма рассказ и стал его перелистывать.

— Читать со сцены собрался?

Касым был ошеломлен такой наглостью.

— А вы что, из комиссии по контролю за репертуаром?

— Зачем мне комиссия, я сам — контроль! — тяжело посмотрел на Касыма Арчил. — Ты знаешь, тот, кто написал эти подлые слова, уже мертв. Интересно, перед смертью он гордился, что его произведения переживут века?… Ха-ха-ха-ха-ха… — засмеялся Арчил таким страшным смехом, что люди, знавшие близко Арчила, сходили с ума, если он так смеялся им в лицо.

Касым его не знал.

— Рукописи не горят!.. — тихо сказал, но твердо. И гордо.

Звезды зажглись в его глазах, звезды бессмертия. «Жаль, — мелькнула мысль, — главного не удалось сделать. Значит, Эйшен — провокатор. Значит, он никакой не писатель, он просто „паршивый Худу“, как его звали в детстве»…

Касым встал и вырвал из рук Арчила рассказ.

— Пошел вон, контролер, и передай «паршивому Худу», что он мерзавец.

Арчил привычно кулаком ударил Касыма в живот, а когда тот согнулся от боли пополам, ребром ладони двинул по затылку. Касым упал без сознания.

Нигяр не кричала, только прокусила руку до крови, и она темными каплями стекала на ковер.

Арчил свистнул, как охотники подзывают собак, и в гримерную вбежали два амбала. За ними, усмехаясь, вошел Мир-Джавад и встал скромно в сторонке. Амбалы мгновенно одели на Касыма наручники и за ноги выволокли из гримерной. Арчил подошел к Нигяр.

— Что дрожишь?.. Не бойся, ты очень худая, я не собака, на кости не бросаюсь. Слушай, ты так поешь, как соловей! Э, зачем плохо ешь?.. Или у тебя глисты? Слушай, хочешь, я тебе своего врача пришлю. Хороший дохтур. Будешь толстая, довольная. Вместо своего заморыша, таких мужчин будешь иметь: богатыри, пехлеваны, рыцари… Хорошо поешь. Пой, детка, пой. Услаждай народ…

И Арчил вышел из гримерной, направляясь в зал. Зрители ждали продолжения концерта, хлопали и свистели, свистом высказывая одобрение… Арчил сел на свое кресло и также стал хлопать и свистеть.

Мир-Джавад остался в гримерной вдвоем с Нигяр, смотрел на нее и улыбался. Нигяр трясло, как в лихорадке, а глаза ее смотрели с ужасом на Мир-Джавада. Мир-Джавад, все так же криво ухмыляясь, достал из кармана плоскую серебряную флягу с коньяком, налил в отвинченный от фляги стаканчик и протянул Нигяр.

— Пей! Тебе еще выступать.

Нигяр выпила залпом коньяк, словно надеялась, что там окажется яд.

— Я не могу петь… Вы требуете невозможного… Мне нужно срочно к Атабеку.

— Э, милая, Атабеку своя шкура ближе к телу. Пока мог, прикрывал Касыма, неужели ты думаешь, что он пойдет против Арчила?

— Это ты прислал Худу?

— Я делаю только то, что мне приказывают, не более.

— Ты задумал эту провокацию, я чувствую.

— Думай, чувствуй, как хочешь, но иди, пой. Арчил уже в зале, для него пой, может, помилует Касыма. Посидит он год в тюрьме, смирит гордыню, вернется.

— Какие слова знаешь. Самый тупой в классе не значит — самый тупой в жизни.

Мир-Джавад не слушал ее. Он следил за летевшей к ним мухой, а его пальцы автоматически достали нить резинки из кармана, как только муха оказалась в пределе досягаемости, меткий удар бросил ее к ногам Нигяр. Мир-Джавад удовлетворенно засмеялся. Нигяр подняла убитую муху, положила ее на ладонь. И слезы потоком хлынули из ее глаз. Она смотрела на крошечное тельце, а перед глазами был Касым, лежащий без сознания на ковре гримерной, и рыдания сотрясали ее грудь.

Мир-Джавад ударил Нигяр по руке, и муха отлетела за зеркало.

— Иди, пой!

Нигяр яростно взглянула на него.

— И ты мечтал, чтобы я тебя полюбила? Негодяй!

Мир-Джавад ударил ее по лицу. Не сильно, чисто символически, и так же демонстративно вытер руку платком.

— Запомни: чем лучше ты сейчас споешь, чем больше понравишься Арчилу, тем больше шансов у Касыма остаться в живых.

— Но ведь он не виноват, — вырвалась мольба из уст Нигяр. — Он думал, это — Худу написал.

Мир-Джавад захохотал, старательно подражая Арчилу.

— Худу попал под автомобиль, подтвердить не сможет.

— Когда? — удивилась, бледнея еще больше, Нигяр.

— Не попал, так попадет. Сегодня попадет, или завтра попадет. Свидетеля не будет… Ты ублажи пением Арчила, а меня ты знаешь, чем можно ублажить. И Касым будет жить, скоро вернется.

Нигяр почувствовала, как что-то в ней сломалось.

— Хорошо! Арчилу я спою… А тебя… тебя я ненавижу. Запомни: лучше — хозяин, чем раб.

— К Атабеку ты не прорвешься. Шеф инквизиции болен, и охрана в моих руках. Я сейчас вместо шефа.

— Да… да… — не слушая и думая о чем-то своем, машинально ответила Нигяр. — Я спою, а ты… ты меня скоро вспомнишь!