Поставьте на черное

Я допил свой чай в тот самый момент, когда ведущий «Эха» закруглял свои новости сводкой погоды. Приятно было слушать обещания температуры плюс двадцать, легчайшего ветерка и нормального уровня воды в Москве-реке. Словом, майский день, именины сердца. Грозы, столь любимой в эту пору некоторыми безответственными поэтами, слава богу, не ожидалось. Правда, поговаривали, будто всем этим прогнозам московских синоптиков доверять особенно не стоит: по неподтвержденным слухам, за каждый обещанный в сводке погожий денек Мосгидромету из специального фонда мэрии выплачивалась солидная премия. Возможно, наши городские чиновники и впрямь полагали, будто синоптики делают погоду? Хотя нет: где-где, а в Москве все – в том числе и погоду – делает наш дорогой мэр Круглов. Каждый первоклассник знает о такой простой вещи. Так что скорее всего синоптики выдали благоприятный прогноз бесплатно. И очень хорошо. Сегодня мне, как никогда, нужны маневренность и комфорт. Терпеть не могу зонтиков и плащей, когда работаю. Но нельзя и допускать, чтобы дождик капал на рыло и на дуло нагана. Вернее, «Макарова».

Я составил посуду в кухонную раковину и стал не торопясь споласкивать чашку, блюдце, тарелку и ложки, одновременно прислушиваясь к тонкому голосу певицы, доносящемуся из радиоприемника. Как всегда, вслед за утренними новостями со своими песнями под гитару выступала Белла Винтковская. Сегодня она исполняла мою любимую – «Семь свечей, как ракеты, уйдут в небеса…». Вещь замечательная, только очень и очень печальная. Слушая Беллу, я часто воображал себе этакую достоевскую девочку-хромоножку, некрасивую, очкастенькую, с трудом удерживающую тонкими пальчиками гитарный гриф. Насколько я знаю современных бардов, лучшие, самые пронзительные песни сочиняют люди, отягощенные многочисленными проблемами – личными, семейными или житейскими. И, напротив, если у тебя в жизни все тип-топ, ты вряд ли сможешь сымитировать страдание или душевную боль, нечего даже и пытаться без толку мучить инструмент. Лучше сделать паузу, дождаться подходящего катаклизма дома или на работе – и под это дело смело писать один шедевр за другим. У меня у самого в жизни был шестилетний период, во время которого я мог бы стать неплохим бардом. Если бы, конечно, умел играть на гитаре и писать стихи.

Дззынннь! Мои рассуждения вместе с песней хромоножки Винтковской прервал телефонный звонок. Я с сожалением выключил радио и поднял трубку.

– Слушаю, – сурово произнес я, невольно подражая своему автоответчику. Обычно именно он брал на себя телефонные переговоры, но с неделю назад забарахлил, и я снес своего автоматического дружка в мастерскую на улице Тимура Фрунзе. Где он и пребывает до сих пор. Ремонтируют там долго – прямо как в застойные времена. Зато уж расценки у них, наоборот, самые что ни на есть современные. За что, спрашивается, боролись?

– Слушаю, – повторил я с теми же интонациями. – Да говорите вы, черт возьми!

– Яшка, это ты, что ли? – неуверенно спросила меня телефонная трубка голосом Славы Родина из «Книжного вестника». С некоторых пор Родин почему-то стал мне задавать по телефону такие вот бдительные вопросы. Должно быть, воображал, будто в один прекрасный день трубку поднимет наемный убийца, только что отправивший частного детектива Якова Семеновича Штерна в мир иной. Паршивая перспектива, что ни говори. Нет уж, фигушки, не дождетесь.

– Это все еще я, дорогой Слава, – успокоил я Родина. – Я жив. С добрым утром. Ну, выкладывай свои новости…

Примерно в феврале в газете «Книжный вестник» завелась новая рубрика под названием «По слухам и авторитетно», а вести ее поручили как раз-таки Славе. Теперь он считает своим профессиональным долгом выбалтывать мне свежесобранные слухи, не дожидаясь выхода очередного номера газеты, где я и сам могу это прочесть. Возможно, он просто проверяет на мне качество своей продукции. Как академик Павлов когда-то проверял рефлексы на бедных собачках. Гав, мысленно пролаял я. Гав-гав-гав.

– Новости обалденные, – самодовольно сказал Родин, минуя всяческие приветствия типа «здрасьте» и «как дела». – Конфетка, а не новости. У тебя слюнки потекут, когда услышишь…

Так и есть, мрачно подумал я. Павлов хренов.

– Во-первых, гикнулся «Всемирный бестселлер», – жизнерадостным тоном поведал мне этот академик-самоучка. Сказал – и замолчал, ожидая моей реакции.

– Что, совсем накрылся? – переспросил я, догадываясь, что именно такого вопроса Павлов-Родин от меня и ждет. Хорошая ты собачка, Яков Семенович. Умная.

– Накрылся временно, – с готовностью объяснил мне Слава, чрезвычайно довольный моими рефлексами. – Но надолго. И знаешь почему?

– Мало ли причин, – неопределенно пробурчал я. – Президент американский, допустим, осерчал на них из-за книжки Кэтрин Холлидей. И вчинил иск «лимонов» на сто. «Зеленых», естественно. Я угадал?

– Черта с два ты угадал! – довольно хмыкнул Родин. – Плевать американцу на русское издание мемуаров этой стервы. В нашей стране у него избирателей нет… Что, туго с версиями, господин частный сыщик?

– Отнюдь, господин журналист, – сухо возразил я. – Версий навалом. Готов перечислять хоть до вечера. У тебя есть время слушать? Тогда начнем…

– Ладно-ладно, верю, – поспешно перебил меня Родин. Долго выслушивать кого-либо он был органически не способен. Потому что обожал говорить сам. – Все дело, Яша, в фольге.

В голове моей все наконец-то прояснилось. «Всемирный бестселлер» славился в народе вкусными золотыми буковками на обложке – так называемым конгревным тиснением. Золотые выпуклости на человека действовали гипнотически, и он хватал книгу не глядя. В России особую фольгу для такого тиснения изготовляли только в одном месте – на комбинате в Тосно, что под Питером…

– Неужто тосненский комбинат встал? – спросил я недоверчиво. – Но еще на прошлой неделе все там было в порядке.

– Комбинат-то в порядке, – хихикнул Родин. – Он свое дело сделал: фольгу изготовил и отгрузил. Восемь вагонов, «Бестселлеру» на целый год. Но вот во время путешествия фольги из Петербурга в Москву произошла маленькая накладочка. Груз, видишь ли, исчез. Сгинул.

– То есть как это «исчез»? – не понял я. – Налетели архаровцы батьки Асланбекова, перегрузили рулоны в свои тачанки?… Но они вроде на юге шалят, а не у нас на дороге… И кому вообще могло понадобиться столько фольги? Золото из нее обратно добывать – себе дороже обойдется…

– На все твои вопросы, – заметно поскучнев, ответил Родин, – у меня есть только один ответ, универсальный: «Черт его знает». И у милиции, кстати, тоже. В этом деле, Яша, – сплошной туман. Получается, что восемь вагонов просто растворились в воздухе. Без следа и без свидетелей. Груз отбыл, но не прибыл. А уж кто там его перехватил, Асланбеков или инопланетяне, никому не ведомо.

– Наверняка инопланетяне, – сказал я. – Отличный материал для обивки НЛО. Шик, блеск и красота.

Несколько секунд Родин на другом конце провода переваривал мою инопланетную версию, а затем задумчиво произнес:

– Милиция, конечно, ничего не найдет… Мысленно я согласился со Славой, однако дипломатично промолчал. Я ведь тоже когда-то работал на Петровке. Коллеги как-никак.

– …И тогда, – продолжил свою мысль Родин, – господин Гринюк будет вынужден обратиться к частному сыску.

– Возможно, – не стал я спорить с очевидным. – Но только не ко мне. Гринюк – человек широких взглядов, но у него на Штерна аллергия. Ты ведь и сам это знаешь, Слава. Биологическая несовместимость. У некоторых идиосинкразия к тополиному пуху, свежему сену или мандаринам, а для господина директора издательства «Время» таким раздражителем является Яков Семенович Штерн… Ну-с, какие у тебя еще для меня новости? Или ты уже иссяк?

– Да нет, – с досадой проговорил Родин. – Новостей-то вагон. Но я хотел бы еще… – Слава замялся, и я понял, чего хотел бы этот акробат пера. Дополнить свою будущую заметочку еще одной строкой. Ладно, Родин, кушай – я не жадный.

– Можешь так и написать, – снисходительно обронил я. – Дескать, небезызвестный частный детектив Я.Ш. в частной беседе не выразил ни малейшего желания заниматься данным делом. Нанесем упреждающий удар. Пусть Гринюка совесть не мучает. Пусть все видят: это не он, Гринюк, не обратился, а это я сам от дела заранее отказался. Устраивает тебя такая формулировка – «не выразил желания»?