Экспансия – III

— Сомоса примет нас в одиннадцать, — после обязательных взаимных приветствий сказал Солано. — С ним договорено.

— Я могу спросить, как вам это удалось? — обратился Роумэн к этому кряжистому старику в полувоенном хаки.

Солано посмотрел на Гуарази:

— Можно ответить?

Пепе кивнул:

— Ему надо ориентироваться в ситуации.

— Так вот, — сказал Солано, — я был последним, кто видел живым генерала Сандино. Вам говорит что-нибудь это имя?

— Да, — ответил Роумэн. — Не очень многое, правда, какой-то здешний анархист, да?

Солано вздохнул:

— Это как посмотреть… Словом, Сомоса обнял его при мне, похлопал по плечу и повторил: «Ты мне брат, генерал Сандино, ты гордость никарагуанцев, спаситель нации, освободивший нас от янки»… А через три часа Сандино убили… А я получил приказ Сомосы провести расследование… Правда, не я один… Это меня и спасло… А еще меня спасло то, что в моем доме часто отдыхали итальянский мальчишка по имени Аль Капоне и его братья… Еще вопросы есть?

— Есть, — ответил Роумэн. — Кто убил Сандино? И почему?

Солано снова посмотрел на Гуарази.

— Можешь открыть, — сказал тот. — Только быстро, надо успеть поспать хоть пару часов… С Сомосой надо вести себя точно и прижимисто, иначе он нас сломает.

— Вам знакомо имя Сакаса? — спросил Солано, не отводя своих черных, с голубым отливом глаз от осунувшегося лица Роумэна.

— По-моему, он был вашим президентом…

Солано закурил, улыбнулся, посмотрев на Гуарази, и горестно покачал головой:

— В Латинской Америке ни о ком, никогда, ничего нельзя говорить однозначно, сеньор… Сакаса был избран президентом, как некий компромисс с новым хозяином Белого дома, Рузвельтом… Тот ведь провозгласил, что уведет американские войска из Никарагуа… То есть Рузвельт открыто признал победу Сандино… Но президент — одно, а аппарат, сложившийся в течение десятилетий, — другое… Словом, либерал Сакаса устроил Вашингтон потому, что выказывал прилюдное уважение Сандино, когда тот приезжал в Манагуа, но при этом дружил с Сомосой, который был женат на его племяннице, Маргарите Дебайле… Президент Сакаса хотел быть посредине… Между Сандино и Сомосой… Они, кстати, однажды так и сфотографировались… А ведь посредине быть нельзя… Особенно в политике… Правда, Пепе?

— Можно, — усмехнулся тот. — Мы ведь живем посредине…

Солано шутливо погрозил ему пальцем:

— Вы живете внутри! Это совершенно другое дело… Словом, в тот день, когда совершилось преступление, Сандино получил официальное заверение президента Сакасы, что гвардия Сомосы будет распущена и вместо нее он создаст национальную армию… Ведь гвардейцев придумали янки, когда оккупировали Никарагуа… А что значит Сомоса без гвардии? Ничего! Нуль. Пшик… Вот он и поехал к посланнику — «гринго» Блиссу Лейну, а от него отправился в свой штаб, запер все двери и предложил присутствующим членам штаба подписать санкцию на убийство Сандино… Всем… Круговая порука… Сам он подписался с краешку, незаметно, чтобы в случае чего можно было сказать, что это сделано под нажимом гвардейцев… Казнь Сандино была поручена майору Дельгадильо… Сомоса уехал на вечер поэзии, аплодировал стихам Элюара, даже прослезился… А после прощального ужина в честь Сандино, когда президент лично усадил его с отцом и братом в машину, по дороге на аэродром нашего героя остановили. А потом расстреляли из пулеметов… Нет, отца пощадили, но он умер вскорости, когда узнал, что Сомоса расстрелял его внучек… Наутро президент Сакаса собрал в своем дворце министров, иностранных послов и пригласил Сомосу.

Его обращение потрясло собравшихся:

— Я поручаю генералу Анастасио Сомосе возглавить комиссию по расследованию злодеяния, совершенного сегодня ночью, которое пало позором на всех никарагуанцев, ибо они позволили бандитам убить нашего национального героя. Я требую от генерала Сомосы публичной клятвы на верность конституции и мне, президенту…

И Сомоса поклялся…

…Я узнал все про майора Дельгадильо, который руководил расстрелом Сандино… Но Сомоса пригласил к себе на ужин капитана Поликарпио Гутьереса: «Ты должен признаться, что убил Сандино, мой молодой друг… Ты должен выйти на процесс и открыто, при журналистах, во всем признаться во время перекрестного допроса моих судей… Я готов поклясться на крови, что ты не будешь казнен… Твоя семья получит деньги уже сейчас, завтра же… Большие деньги. На год, что ты проведешь в камере, им хватит с лихвой… А потом, когда пройдет это паршивое время тараканов и я стану президентом, ты превратишься в национального героя… „Зеленые рубашки“ сделают тебя своим фюрером, мой молодой друг, клянусь…»

— Кто такие «зеленые рубашки»? — спросил Роумэн.

— Фашисты. У нас их было много… Главные любимцы Сомосы… Крепкие ребята. В декабре сорок первого они сменили свои зеленые рубашки на мундиры гвардейцев…

И Гутьерес вышел на процесс… Он сыграл то, что ему написали, хотя крепко мандражил, потому что всех рядовых гвардейцев, расстрелявших Сандино, через час убили выстрелами в висок, чтоб не было никаких следов… Убили и тех двух полковников, что вместе со мной проводили расследование… А я до сих пор жив… Почему? А оттого, что я сказал Сомосе: «Генерал, то, что я знаю, надежно хранят в Чикаго люди моего брата Аль Капоне. Я передал им документы, которые станут вашим смертным приговором, если с моей головы упадет хоть один волос»… И вот живу… И только поэтому могу помогать Пепе и его боссам… Как это важно — знать и хранить…

Гуарази мягко поправил:

— Храним мы, Солано… Ты знаешь… Все, пошли отдыхать, с Сомосой надо говорить на свежую голову…

…Гвардейцы Сомосы — низкорослые, иссиня-черные, отчего-то все как один кривоногие, с вывернутыми икрами, абсолютно индейский тип — обыскали Гуарази и Роумэна; Солано отдали честь, но начальник охраны диктатора столь страстно обнимал старика и обхлопывал, что стало ясно: обыск обыску рознь.

«Первого» и «второго» оставили в машине; Гуарази — после тяжелого раздумья — запретил им брать с собой шмайсеры и гранаты, все равно не отобьемся, паренька охраняет сто человек, рядом, в бункере, полк, какой смысл подыхать всем? Если мы не выйдем через час или услышите стрельбу, гоните на север, к Леону, пробирайтесь через джунгли в Сальвадор, идите в посольство, вас отправят домой, скажете, что нам крышка, пусть затребуют тела, я хочу быть похороненным рядом с отцом и братьями.

…Сомоса был невысок, красив низкопробной красотой сутенера; видимо, подумал Роумэн, такое впечатление рождает то, что он слишком тщательно одет, уложен парикмахером и наманикюрен, — он похож на прощелыгу; настоящий мужик должен быть небрежен в одежде.

Навстречу гостям Сомоса не поднялся; кивнул Солано на кресло; Роумэну и Гуарази предложил сесть за длинный стол, за которым он, видимо, проводил заседания.

— Ну, как добрались? — спросил Сомоса. — Мои гвардейцы не мучали вас на дорогах? Совершенно неуправляемые люди! Откуда только в них берется эта слепая жестокость?! И церковь зовет их к добру, и в школах мы ввели специальные предметы, воспитывающие тягу к прекрасному, и по радио передаем специальные программы для родителей «Воспитывайте малышей в духе добра и нежности друг к другу». Ничего не помогает! Иногда я думаю, а не бросить ли все это дело и не уехать куда-нибудь на остров, где нет людей, тишина и единение с всевышним…

— Я доехал благополучно. Ваше превосходительство, — ответил Гуарази, сразу же отделяя себя от Пола. — Сердечно признателен за добрый прием и за то, что нашли время для мистера, — он кивнул на Роумэна, — который имеет вам кое-что сообщить…

— Вы американец? — спросил Сомоса, не глядя на Роумэна.

Тот молчал, разглядывая диктатора, сидевшего в кресле чуть развалясь, закинув ногу на ногу; кресло, видимо, было на колесиках, — легкий упор ноги, и оно откатится в сторону, очень удобно.

— Вы американец? — повторил Сомоса, по-прежнему не глядя на Роумэна.