Логово горностаев. Принудительное поселение

— Шеф попросил меня заняться делом Буонафортуны, поскольку ты, видите ли, пожелал умыть руки. Ну ты настоящий Иуда! Хоть предупредил бы меня заранее, тогда и я сумел бы отвертеться.

Де Леонибус попался на удочку и заговорщически толкнул его локтем.

— Значит, ты согласился? Ну что ж, тем хуже для тебя. Что до меня, то я не желаю даже слышать об этом деле. Никто не имеет права заставить меня заниматься им насильно.

— Ну, это ты уж слишком. Да и чего ты, в сущности, так боишься?

Витторио Де Леонибус ростом был под два метра и весил соответственно. Он по-медвежьи сжал Балестрини, но на лице у него появилось настороженное выражение.

— Слушай, Андреа, внимательно. Еще раз повторяю: никто не имеет права заставить меня заниматься этим делом насильно.

Необходимость продолжать дипломатическую игру явно отпадала. Балестрини посмотрел на приятеля, не пытаясь скрыть охватившего его замешательства.

— Тебе не кажется, что ты преувеличиваешь? В конце концов, кто они такие? Кто такой этот Буонафортуна?

— Думаю, он из «красных бригад», а остальное меня не интересует. Косой он, кривой, любит ли компот, избегает ли женщин — не желаю ничего о нем знать! Ты слышал, что они говорят? Все их идейные вожди за решеткой, но рядовые бойцы на свободе. Идеологически они, может, и не очень-то на высоте, зато стрелять умеют. Но, послушай, ведь нам-то с тобой все это прекрасно известно, и, по-моему, просто идиотизм повторять одно и то же…

— А по-моему, нет. Ведь я согласился вести расследование. И поверь мне, я не такой уж смельчак. Не отрицаю, некоторый риск, возможно, и есть. Мы-то знаем, что они за люди, и мы…

— Вот и молодец, — прервал его, саркастически усмехаясь, Де Леонибус. — Я рад, что ты, раз уж ввязался в такое дело, сознаешь… хотя бы отчасти, чем это грозит. Во всяком случае, ты волен поступать, как хочешь. А у меня на этот счет вполне определенное мнение. Когда я получил диплом, я выбирал между частной адвокатской практикой, службой в нотариальной конторе и прокуратурой. И то, что я стал помощником прокурора, — простая игра случая. Один бог знает, чего мне иногда стоит выполнять свой долг так, чтобы, уходя с работы домой, чувствовать удовлетворение. Один бог знает… Но, черт возьми, я вовсе не давал обета. Ведь никто никогда не предупреждал, что меня смогут пристрелить, когда я сажусь в машину, или хотя бы что мне придется жить в постоянном страхе за себя и своих близких. Может, я, по твоим словам, и преувеличиваю, но мне наплевать и на долг судебных органов, и на «бригадиста» Буонафортуну, и на господина прокурора, на все и вся, если это угрожает моему спокойствию, а главное — моей безопасности.

Хотя Де Леонибус и говорил вполголоса, но постепенно он все больше горячился, и кое-кто уже начал обращать на них внимание. Раздраженный этим потоком ненужных слов, Балестрини кивнул.

— Ну вот и поговорили по душам.

— Я рад, что ты не…

— Однако я остаюсь при своем мнении. Ты просто начитался иллюстрированных журналов. Ты же знаешь, как это у них делается: заголовок «Теперь судейские трясутся от страха». Рядом какое-нибудь фото из тех, что фабрикуют сразу после… «прискорбного случая», и готово дело — эффект обеспечен. Публика убеждена, что судейские действительно дрожат за свои шкуры, и самое печальное, что некоторые из нас, кто еще полчаса назад ни о чем таком не думал, вдруг начинают бояться.

— Я-то не столь впечатлителен, — сказал, смеясь, Де Леонибус. — И потом, я имел в виду не только, как ты их называешь, «прискорбные случаи». Черт возьми, покушения — это, конечно, так сказать, крайность. Они действительно происходят, но не так уж часто. Но всякого рода неприятности? У Эспости новенький «фиат-131» весь изгадили надписями несмываемой краской. Ингала целый год трясся из-за угроз похитить ребенка и даже хотел просить перевести его в другой город…

— Мы с тобой хорошо знаем, что за человек Ингала…

— Возможно, и так, но факты есть факты. И мы говорим лишь о тех, кого хорошо знаем, надеюсь, мне не надо приводить тебе другие примеры из полицейской хроники?

— О чем это вы тут беседуете? — прервала их Вивиана, подходя с бокалом в руке, и, не ожидая ответа, сказала, пристально глядя на Балестрини: — Андреа, мне кажется, что Рената не слишком хорошо себя чувствует.

— Где она?

— На балконе. Она говорит, что все в порядке, но я уверена…

Видя, что коллега уходит, Витторио Де Леонибус обрадовался, словно неожиданно получил приятное известие. Уж не выдумала ли все это Вивиана, чтобы на минутку остаться с ним наедине?

— Так, значит, до завтра, — повторил Джиджи Якопетти, отъезжая от тротуара и поднимая стекло машины.

Держа под руку жену, Витторио Де Леонибус слишком долго стоял и смотрел вслед удаляющимся красным огонькам автомобиля, уносившего Вивиану, — теперь он не сможет ни увидеть ее, ни поговорить с ней целую неделю, если только они не надумают в субботу все вместе пойти в кино.

— Ну, в чем дело? — поторопила его жена.

— Извини, пожалуйста, — пробормотал он и наконец сдвинулся с места.

— У тебя что — плохое настроение?

— Да нет, — солгал Де Леонибус и сразу же пожалел. Ведь у него после столь нудного приема было множество предлогов ответить утвердительно. И это послужило бы прекрасным алиби на оставшийся вечер. — Нет-нет, я чувствую себя даже слишком хорошо, — попытался он шуткой исправить положение и стал быстрыми движениями массировать солнечное сплетение.

— Ты, как всегда, перепил.

— Да, пожалуй.

Оказалось, Вивиана отослала Андреа без всякой задней мысли. Едва тот отошел, она принялась с любопытством глядеть по сторонам, не проявляя к Де Леонибусу ни малейшего интереса. Напрасно он два-три раза пытался как-то ее расшевелить. Потом, когда уходящие первыми гости уже начали шумно прощаться и прокурор, провожая их, стучал своими вставными челюстями, словно щелкунчик, Де Леонибус устремил на нее предельно многозначительный взгляд, надеясь получить в ответ хоть какой-нибудь намек. И, тщетно его ожидая, упустил последнюю в этот вечер возможность попросить о свидании.

В лифте Мариолина начала, как всегда, поправлять прическу. Это была маленькая и нервная женщина, склонная к худобе, обещавшая к старости стать некрасивой и нудной. Де Леонибус внимательно наблюдал за ней, хотя и знал, что жена не оторвется от зеркала, пока лифт не минует все двенадцать этажей, и никаких сюрпризов сейчас не будет.

В свои сорок лет Мариолина вполне могла быть довольна жизнью. Она преподавала в университете, где с ней, очевидно, считались, сотрудничала в нескольких журналах. Их сын учился в Англии, не был наркоманом и, видимо, не собирался им становиться, более того — он регулярно писал ей письма, и очень нежные, никогда не забывал добавить: «Привет папе». И у нее не было никаких опухолей, варикозных вен и прочих хворей. С каким-то упрямым упорством — что скорее говорило о ее характере, чем об уме, — она устроила себе такую жизнь, которая полностью ее удовлетворяла, чем и гордилась. Не выставляя напоказ своей уверенности в собственных силах, Мариолина не знала колебаний и сомнений.

— О чем это вы рассуждали с Андреа? — спросила она, когда они раздевались. Ее худенькие, смуглые, отнюдь не привлекательные ножки скрыла шелковая ночная рубашка.

— Да ни о чем особенном. Говорили о деле этого террориста из «красных бригад», который застрелил полицейского возле кино…

— Буонафортуны?

— Да, — хмуро ответил он, расшнуровывая ботинки. Надо же, она даже помнит фамилию арестованного.

— И что же?

— Я попросил прокурора, если возможно, избавить меня от этого хлопотного дела. Он и передал его Андреа. Вот и все.

— Думаешь, это опасно?

— Не знаю… Может быть, и нет. Но когда речь идет о террористах, то может стать опасным. Знаешь, чтобы собрать веские улики и построить обвинение, придется немало попотеть. А потом вылезет наружу куча имен, политические интриги… Обычные грязные делишки…