Во имя Ишмаэля

Он видел его. Видел его машину. Информация оказалась точной. Она стоила дорого. Эта информация стоила своих денег. Арле не было в Италии девять лет. С той ночи, когда Монторси пришлось склониться перед трупом Мауры. Он снова стал исследовать реликварийсвоей памяти. Буря образов. Повсюду — Маура. Он провел рукой по глазам. Он устал. Почувствовал раздражающий узел в горле. Сначала он думал, что это варикозное расширение вен. Болезненная гастроскопия ничего не обнаружила, совсем ничего. То была постоянная мысль о Мауре, которая сжимала ему горло. «Психосоматический синдром». Ему выписали транквилизаторы, которые как обычно не принесли никакого эффекта.

Он увидел, как черная машина свернула к Поджибонси. Прибавил газу.

Арле прибыл в Италию в сопровождении охраны из трех человек. Англичан. Монторси заплатил за возможность проверить паспорта — фальшивые. В гостинице он заплатил — не слишком много — за то, чтоб узнать номера их комнат. Из информации, полученной дорогойценой: Арле поедет в Вольтерру. Сначала — этрусский музей. Затем пещеры, подземные захоронения. Он убьет его в этрусском музее. Он видел его мельком, в гостинице, на мгновение, бегло. Арле выходил с тремя людьми, охраной, которую обеспечил ему Ишмаэль.

Ишмаэль рос по часам. Их теперь было восемь, континентальных церквей. Более трех тысяч адептов, которые поставляли информацию. Невозможно подсчитать количество агентов разведки, работающих на Ишмаэля. Восемь церквей. После Италии — Франция. Последняя попытка укорениться — в Германии, а именно в Берлине. Согласно пророчеству Ишмаэля, незадолго до исполнения его времени окончится эта фальшивая молчаливая война, краткий вариант которой проходит в Берлине. Соединенные Штаты и Советский Союз отбросят свое оружие. Это скачок истории по направлению к царству Ишмаэля. Монторси размышлял.

Он научился понимать, что имел в виду доктор Арле, говоря во время их встречи туманные слова, за несколько часов до того, как угроза воплотилась. Маленькая Маура, невинная, и я, один навсегда…Пожирающая и простая сила вины была только внешней оболочкой боли, которая поглощала его. Вина и тяжелая тоска, тяжелая тоска.

Он прибавил газу, дорога шла в Колле Валь д'Эльса.

Темной машины больше не было видно. Он знал, что она едет в Вольтерру. Он должен ее опередить. Он должен войти в этрусский музей, прежде чем прибудет Арле.

Пейзаж изменился: кругом были поля цвета свернувшейся крови. Большие тыквы, огромные и выпуклые, будто слепленные из почвы и глины, перемещались, сталкиваясь друг с другом, как затылки титанов, похороненных в мертвой земле много тысяч лет назад. Сухая глина тяжело дышала. Холмы стали продолговатыми, одна долина переходила в другую, глина постепенно исчезала; огромные глаза перегноя и глинистые куски, устремленные в ярко-голубое небо. Скрытые оползни, плавные склоны, пережевывающие морщинистое слабоумие земли. Слабоумие предков, первородное. Он видел кости; возможно, это не были кости. Ни один дом не нарушал линии этой кривой геометрии, минеральный язык между небом и недрами. Синие тучи ступенями спускались к прогнутой вниз линии горизонта.

Перед широким поворотом на Кастель-Сан-Джиминьяно он обогнал темную машину охраны Арле. Увидел внутри профессора, белую, худую мумию, в полумраке между одним окном и другим, прямую и молчаливую, — в застывшем времени в момент обгона. После поворота он прибавил газу, увидел, как в зеркале пропала черная машина, темная машина на финишной прямой.

Ближе к Вольтерре дорога пошла в гору. Он свернул на грунтовую. Обогнул широкий холм. Когда он объезжал вокруг, поднялась охряная, медовая пыль. Вернулся на асфальтовое шоссе. Это была главная дорога, идущая с юга. Он остановил машину в нескольких метрах от этрусских ворот. Вышел. Миновал огромные валуны, лежащие здесь два с половиной тысячелетия, красноватые, высушенные, из которых торчали огромные обрубки, некогда бывшие высеченными из камня головами — две боковые наклонены, как будто движение было пресечено упрямым целомудрием, а та, что на вершине арки, — прямая, как идея, — и вдохнул плотный, сырой воздух внутри портала, многотысячелетний, застоялый запах останков тел людей, которых не стало, которые превратились в пыль в давно забытые времена. Он угадывал огромное множество их следов на платформе из голого камня. Потом он вошел в крепость.

Он знал, куда идти. Ночью он изучил карты. Теперь он мало спал: его охватывал ужас — детский ужас — при виде этого привидения, которое возникало в его снах для бесконечного объятия.

О, Маура…

Вход в этрусский музей. Внутри — галереи. Прямо — стеклянная дверь. Снаружи — сад. Давид Монторси остался в тени между двух стен, вдоль которых были нагромождены погребальные урны, грубо вылепленные фигуры путешественников в мир мертвых. Крышки покрывали сосуды с прахом мертвецов. Сами урны были неправильными, кривыми параллелепипедами, с углами, изъеденными двухтысячелетней пылью. Он увидел росписи на стенках урн. Пространные рассказы о путешествиях в царство мертвых, в квадриге, пешком, горестный супруг идет впереди мертвой супруги до нечеловеческой границы этого пустынного, молчаливого царства; четыре огромные, непропорциональные лошади торжественно тащат колесницу с мертвым судьей к реке молчания. Алебастровый всадник с залепленным ртом. Гном. Титан.

Вошел Арле.

Трое охранников двигались впереди него. Они оглядывались по сторонам. Арле остановился разглядывать фрески. Он нахмурил брови, сложил руки на груди, оперся ладонью о подбородок. Он постарел. Похудел. Тощая шея человекообразной черепахи. Он стоял и созерцал сакральные сцены. Похоронные ритуалы этрусков. Догадка: это и есть ритуалы Ишмаэля. Символы Ишмаэля. Сам Ишмаэль был тем ледяным дыханием, что вело к плоской, белой, искусственной смерти. Сама Маура превратилась в символ Ишмаэля, навсегда, казалось, она стала мраморной и почила под крышкой алебастровой урны.

Арле решил подняться наверх. Монторси опередил его.

Охранники Арле шли перед ним по мраморным ступеням. Множество табличек, надписи восемнадцатого века на латыни. Посетители безучастно обогнули статую Основателя, кардинала, который в восемнадцатом веке собирал материалы для музея.

Монторси увидел, как среди витрин эластично расплылось отражение лица доктора Арле.

Он вошел в зал артефактов. Их были сотни, они были нагромождены с болезненной правильностью, спрессованные в широкой витрине из стекла и дерева: зубы хищной рыбы, вырванные после кровавой борьбы, источенные изнутри и массивные, доведенные до совершенного черного блеска, подвешенные и нагроможденные один на другой сотнями. Зубы правильные, кривые, или длинные рыболовные крючки, черные куски игл — кучами. Витрина восемнадцатого века с инструментами для патологоанатомических исследований. Оружие, куски керамики, окаменелые темные рептилии — под ярким блеском источенного жуками дерева, под тонким, идеально прозрачным стеклом.

Арле подошел к витрине. Он разглядывал артефакты. Стоял и созерцал.

Давид Монторси угадал последнее место действия — то, куда направится Арле. Конечный пункт.

Он прошел мимо охранников, извинившись. Спустился по лестнице — те смотрели ему вслед. На первом этаже он свернул налево. Открыл стеклянную дверь, выходившую в сад.

Каменные дубы, тамариск, смола. Он увидел траурные арки. Из темного, ушедшего в землю фасада росла камнеломка, проникая даже внутрь потрескавшегося бордюра, выполненного в виде арок из белого металла, она тянулась к гладкому, покрытому росой базальту на берегу высохшего пруда.

Монторси, сгорбившись, оперся на перила, за которыми тянулся лесистый овраг, уходя за пределы музея, и стал глядеть вдаль, ничего не чувствуя, — в синеву, которая, курясь, поднималась вечером с глинистых полей за Вольтеррой, по ту сторону стен. Он вскрыл пачку «папье маис». Закурил одну. Затянулся.