Я - не серийный убийца

Газеты и само место преступления предполагали запутанную историю: первобытная ярость — бездушное зверское насилие сменились спокойным, рациональным поведением. Убийца собрал органы в кучку и, когда уже разорвал тело, неторопливо, без всякой спешки, изъял один из органов.

Смерть Джеба Джолли была по сути классическим примером несобранного убийцы, который начал полосовать свою жертву в приступе ярости, а потом остался на месте преступления, не испытывая никаких эмоций или сострадания, чтобы совершить ритуальный обряд над телом: придать ему определенное положение, взять что-то на память, а остальное оставить для других — пусть смотрят.

Неудивительно, что полиция не упомянула об украденной почке. Если пойдет слух, что серийный убийца похищает внутренние органы, в городе начнется паника. Люди и так не чувствуют себя в безопасности, а это всего лишь первое убийство.

Но оно не станет последним. В конечном счете ведь это главная особенность серийных убийц: они не останавливаются.

Глава 4

Было начало октября, когда жгут листья. Осень — мое любимое время года — не из-за школы, не из-за урожая овощей и вообще не из-за чего-то приземленного, а потому, что жители округа Клейтон собирали граблями листья на своих участках и сжигали, пламя поднималось вверх, в хрусткий осенний воздух. Наш двор был маленький и голый, но на участке пожилой пары по другую сторону улицы росли дубы и клены, а детей или внуков, которые решили бы за них эту проблему, у стариков не было. Летом я косил их газон за пять долларов в неделю, зимой разгребал для них тропинку в снегу за горячий шоколад, а осенью сгребал у них листья ради одного только удовольствия видеть, как они горят.

Огонь — это нечто краткое, временное, самая суть скоротечности бытия. Он появляется внезапно, с ревом врывается в жизнь, когда соединяются горючий материал и высокая температура, жадно пляшет, пока все вокруг него чернеет и свертывается. Когда пищи не остается, он умирает, не оставляя после себя ничего, кроме золы — остатков дерева, листьев и бумаги, которые оказались слишком нечистыми для горения, слишком недостойными того, чтобы присоединиться к огню в его пляске.

Мне кажется, огонь не оставляет после себя ничего — на самом деле зола не есть часть огня, это часть горючего материала. Огонь изменяет ее форму, вытягивает энергию и превращает… в новый огонь. Огонь не создает ничего нового, он просто существует. Если для этого необходимо что-то уничтожить, огонь не станет возражать. С точки зрения огня это другое и существует в первую очередь для того, чтобы мог жить огонь. Когда оно исчезает, исчезает и огонь, и, хотя можно обнаружить свидетельства его ухода, остатков самого огня вы не найдете — ни света, ни жара, ни крохотных звездочек погаснувшего пламени. Он исчезает, превращаясь в то, чем был до этого, и если он что-то чувствует или помнит, у нас нет способа узнать, чувствует ли он и помнит ли он нас.

Иногда, вглядываясь в яркое синее сердце танцующего пламени, я спрашиваю, помнит ли оно меня? «Мы видели друг друга прежде. Мы знаем друг друга. Вспоминай обо мне, когда я исчезну».

Мистер Кроули, старик, чьи листья я сжигал, любил сидеть на крылечке и «смотреть, как вертится мир» — так он сам говорил. Если случалось, что я сгребал листья в его саду, когда он сидел на воздухе, он рассказывал мне о своей жизни. Прежде он был инженером по водоснабжению, большую часть жизни проработал в округе и только недавно, когда начал сдавать, ушел на пенсию. Он был стар. Но сегодня медленно прошлепал прочь из дому, сел на стул и с мучительным усилием положил ноги на скамеечку.

— Добрый день, Джон, — сказал он. — Добрый день.

Он был старый, но крупный, широкоплечий и сильный. Здоровье стало его подводить, но до слабости было еще далеко.

— Здравствуйте, мистер Кроули.

— Можешь оставить это как есть, — сказал он, обводя рукой усыпанный листвой газон. — Тут еще столько нападает за осень, и тебе опять придется сгребать.

— Если убирать все сразу, будет дольше, — возразил я, и он кивнул:

— Ты прав, Джон, прав.

Я еще немного поработал граблями, сгребая листья ровными неторопливыми движениями. Другая причина, по которой я хотел очистить двор в этот день, состояла в том, что после случая с Джебом прошел почти месяц, а серийный убийца так и не нанес второго удара. Я нервничал в ожидании, и мне необходимо было что-нибудь сжечь. Я никому не говорил о моих подозрениях относительно серийного убийцы: мне бы никто не поверил. Сказали бы, что я просто одержим серийными убийцами. Так что ничего другого ждать от меня не приходится. Я не возражал. Какое имеет значение, что думают люди, если ты прав.

— Эй, Джон, подойди сюда на минутку, — помахал мне мистер Кроули.

Я поморщился — не хотелось прерываться, но взял себя в руки и подошел к нему. Побеседовать — это вполне нормально, все нормальные люди постоянно этим занимаются. Мне нужна была практика.

— Что ты знаешь о сотовых телефонах? — спросил он, показывая мне свой мобильник.

— Да так, немного знаю.

— Я хочу послать поцелуй жене.

— Хотите послать поцелуй?

— Мы с Кей купили вчера эти штуки, — сказал мистер Кроули, неловко крутя в руке телефон. — И вроде как должны уметь делать фотографии и отправлять их друг другу. Вот я и хочу отправить Кей поцелуй.

— Вы хотите сделать свою фотографию с губами, сложенными для поцелуя, и отправить ее жене?

Иногда я вообще не понимаю людей. Смотреть на мистера Кроули, говорящего о любви, было все равно что слушать его на каком-нибудь иностранном языке. Я не понимал, что происходит.

— Ты наверняка уже такое делал, — продолжал он, протягивая мне телефон трясущейся рукой. — Покажи мне как.

Кнопка камеры была обозначена так, что ни с чем не спутаешь, и я показал, как это делается. Он трясущейся рукой сфотографировал свои губы. Я показал, как отправить фотографию, и вернулся к работе.

Мысль о том, что я, возможно, психопат, не была для меня новой — я давно знал, что не умею общаться с другими людьми. Я не понимал их — они не понимали меня, а язык эмоций, на котором они говорили, был для меня китайской грамотой. Диагноз «диссоциальное расстройство личности» можно поставить лишь после восемнадцати лет, а до этого можно говорить лишь о «кондуктивном расстройстве». Но будем честными: диагностировать кондуктивное расстройство — это завуалированно сообщить родителям, что у их чада диссоциальное расстройство личности. Я не видел причин скрывать от себя правду. Я был самым настоящим социопатом, и обманывать себя не имело смысла.

Я сгреб листья в большой костер рядом с домом. Кроули готовили в этом месте хот-доги и приглашали всех соседей. Я не пропускал ни одного приглашения, но гостей не видел — занимался костром. Если огонь — наркотик, то мистер Кроули исполнял роль моего лучшего поставщика.

— Джонни, — крикнул с крыльца мистер Кроули, — она ответила мне поцелуем! Посмотри!

Я улыбнулся ему, желая продемонстрировать отсутствующую эмоциональную связь. Я хотел быть как все.

Отсутствие эмоциональной связи с другими людьми оказывает на человека странное воздействие: ты чувствуешь себя чужим и одиноким, словно наблюдаешь со стороны за родом человеческим, равнодушный и незваный. Это чувство было мне давно знакомо — задолго до встречи с доктором Неблином, задолго до того, как мистер Кроули начал отправлять любовные послания с сотового. Люди суетятся, ходят на никчемную работу, растят своих чад и оглашают мир бессмысленными эмоциями, а ты, недоумевая, смотришь на все это со стороны. Это дает некоторым социопатам ощущение превосходства, им кажется, будто все человечество состоит из животных, которых нужно преследовать и убивать. Другие испытывают невыносимую завистливую ярость, им отчаянно хочется получить то, чего у них нет. Я же просто испытываю чувство одиночества — словно осенний лист, унесенный ветром на много миль из гигантской кучи.

Я аккуратно подсунул растопку под груду листьев, чиркнул спичкой. Вспыхнуло пламя, стало расти, засасывая воздух, и несколько мгновений спустя вся копна уже ревела жаром, а над ней озорно отплясывало яркое пламя.