Я приду плюнуть на ваши могилы

Манеры у него были резкие, но он не был неприятен.

— Сколько времени вы уже здесь?

— Пять лет, — сказал он. — Еще пять лет тянуть.

— А потом?

— Вы любопытны.

— Это вы виноваты. Зачем вы сказали — еще пять? Я вас об этом не спрашивал.

Линия его рта смягчилась, а глаза сощурились.

— Вы правы. Что ж, еще пять лет — и я покончу с работой.

— Чтобы заняться чем?

— Писать, — сказал он. — Писать бестселлеры. Только бестселлеры. Исторические романы; романы, где негры будут спать с белыми женщинами и их не линчуют; романы, в которых чистым молодым девушкам удается сохранить невинность среди отвратительного сброда пригородов.

Он ухмыльнулся.

— Бестселлеры, вот как! И потом, романы предельно смелые и оригинальные. В этой стране легко быть смелым; стоит лишь сказать то, что все могут видеть, если возьмут на себя труд посмотреть.

— Вам это удастся, — сказал я.

— Конечно, мне это удастся. У меня их уже шесть готово.

— Вы ни разу не попытались их пристроить?

— Я ведь не друг и не подружка издателя, и у меня нет таких денег, чтобы можно было их потратить на это дело.

— И что же?

— А то, что через пять лет у меня будет достаточно денег.

— Вам это непременно удастся, — произнес я в заключение.

В течение последующих двух дней дел было достаточно, несмотря на то, что работа в магазине действительно была налажена очень просто. Надо было родить списки заявок на книги, и потом Хансен — так звали управляющего — снабдил меня различными сведениями о клиентах, определенное число которых регулярно заходило к нему поговорить о литературе. Их знания о литературе ограничивались тем, что они могли почерпнуть из «Сатердэй Ревью» или литературной странички в местной газете, тираж которой достигал шестидесяти тысяч. Пока что я ограничился тем, что слушал, как они беседуют с Хансеном, стараясь запомнить их имена и удержать в памяти лица, потому что в книжной лавке очень большое значение, чем в других магазинах, имеет ваша способность обратиться к покупателю по имени, как только он переступил порог.

Что касается жилья, я уладил все благодаря ему. Я въеду в двухкомнатную квартиру, которую он занимал, — она располагалась как раз над аптекой напротив лавки. Он ссудил меня несколькими долларами на те три дня, что мне надо было прожить в гостинице, и был столь любезен, что предлагал мне разделить его трапезу дважды из трех раз, помогая мне таким образом избежать необходимости увеличивать мой долг ему. Это был шикарный тип. Меня очень расстроила эта его история с бестселлерами; бестселлеры вот так вот не пишутся, даже если у вас завелись деньги. Может быть, у него был талант. Я очень надеялся на это — ради него.

На третий день он повел меня к Рикардо выпить рюмку перед обедом. Было десять часов, он должен был уехать во второй половине дня.

Это должен был быть наш последний обед вдвоем. Потом я останусь один на один с клиентами, один на один с городом. Надо было, чтобы я это выдержал. Мне уже повезло, что я встретил Хансена. Со своим единственным долларом я смог бы прожить три дня, продавая разные мелочи, но так я продержался отлично. Я начинал новую жизнь удачно.

Заведение Рикардо было обычное, опрятное, противное место. Здесь пахло жареным луком и пончиками. Какой-то тип за стойкой рассеянно почитывал газету.

— Вам что подать? — спросил он.

— Два бурбона, — скомандовал Хансен, вопросительно взглянув на меня.

Я утвердительно кивнул.

Официант подал нам виски в больших стаканах, со льдом и соломинками.

— Я всегда пью его так, — объяснил Хансен. — Вы не обязаны…

— Порядок, — сказал я.

Если вы никогда не пили бурбон со льдом через тонкую соломинку, то не можете знать, какое действие он производит. Это словно поток огня, изливающийся в ваше небо. Мягкого огня; это ужасно.

— Отлично! — сказал я с одобрением. Глаза мои встретились с моим лицом в зеркале. Вид у меня был совершенно обалделый. В течение какого-то времени я совсем не пил. Хансен рассмеялся.

— Не беспокойтесь, — сказал он. — К несчастью, к этому быстро привыкаешь. Итак, — продолжал он, — надо будет приучить к моим вкусам официанта ближайшего заведения, куда я буду ходить на водопой…

— Мне жаль, что вы уезжаете, — сказал я.

Он рассмеялся.

— Если бы я остался, то вас здесь не было бы!.. Нет, — продолжал он, — лучше мне уехать. Больше пяти лет, проклятье!

Он одним глотком допил свой стакан и заказал второй.

— О, вы к этому быстро привыкнете. — Он окинул меня взглядом с головы до ног. — Вы симпатичный парень. Есть в вас нечто, чего сразу не поймешь. Ваш голос.

Я улыбнулся, не ответив ему. Это был ужасный тип.

— У вас слишком глубокий голос. Вы не певец?

— О, пою иногда, чтобы позабавить самого себя.

Теперь я больше не пел. Раньше — да, до истории с малышом. Я пел и аккомпанировал себе на гитаре. Я пел блюзы Хэнди и старые мелодии Нью-Орлеана, и другие, которые я сочинял на своей гитаре, но больше мне не хотелось играть на гитаре. Мне нужны были деньги. Много. Чтобы потом иметь остальное.

— С таким голосом все женщины будут ваши, — сказал Хансен.

Я пожал плечами.

— Это вас не интересует?

Он хлопнул меня по спине.

— Вы прогуляйтесь вокруг аптеки. Там их всех и найдете. У них в городе клуб. Клуб девчонок-подростков. Ну, знаете, таких, которые носят красные носки и полосатые свитера и пишут письма Френки Синатре. Аптека — это у них вроде генштаб. Да вы, наверное, их уже видели? Да нет, вы и вправду почти все дни проводили в магазине.

Я тоже взял еще один бурбон. Это циркулировало где-то глубоко по моим рукам, ногам, по всему моему телу. Там у нас не хватало девчонок-подростков. И мне так их захотелось. Пятнадцатилетние малышки с торчащими под облегающими свитерами грудями; они это хорошо знают, шлюшки, и делают так специально. И носки. Яркожелтые или яркозеленые носки, так прямо поднимающиеся из туфель без каблука; и пышные юбки, и круглые коленки; и всегда усаживаются на земле, так скрестив ноги, что видны белые трусики. Так, мне они нравились, девчонки-подростки. Хансен смотрел на меня.

— Они все согласны, — сказал он. — Вы немногим рискуете. Они знают кучу мест, куда вас можно повести.

— Не считайте меня свиньей, — сказал я.

— Да нет! — сказал он. — Я хотел сказать — повести вас потанцевать и выпить. Он улыбнулся. У меня, без сомнения, был заинтересованный вид.

— Они забавны, — сказал он. — Они придут в магазин взглянуть на вас.

— Что им делать в магазине?

— Они будут покупать у вас фотографии актеров и, как будто случайно, все книги по психоанализу. Медицинские книги, хочу я сказать. Они все изучают медицину.

— Что ж, — пробурчал я. — Посмотрим.

Я, наверное, достаточно хорошо изобразил безразличие на сей раз, потому что Хансен заговорил о чем-то другом. А потом мы пообедали и что-то около двух часов он уехал. Я остался стоять один перед лавкой.