Сочинитель убийств. Авторский сборник

— Ты же меня совсем не знаешь, — возразил Роберт. — Ты, например, не знаешь, что я женат. Я сказал тебе неправду. Я женат уже три года.

— Вот оно что! Значит, из Нью–Йорка ты уехал все–таки из–за женщины. Из–за твоей жены.

— Да.

Дженни удивилась меньше, чем он ожидал.

— У нас возникли разногласия. Ты, например, не знаешь, что в девятнадцать лет я заболел — нервное расстройство. И мне пришлось лечиться. А характер у меня неуравновешенный. В сентябре в Нью–Йорке я чуть было опять не сорвался. Потому–то я и уехал оттуда.

— Ну и что? Какое это имеет значение? Все равно ты мне нравишься.

Роберту не хотелось напрямую объяснять ей, что, когда девушке нравится мужчина, не грех поинтересоваться не женат ли он.

— Видишь ли, у меня довольно затруднительное положение. Я не разведен.

— И не собираешься?

— Нет. Мы решили, что нам лучше некоторое время пожить врозь, вот и все.

— Только не думай, я не собираюсь вмешиваться. Да и что я могу, если ты любишь другую? Просто хочу, чтобы ты знал, что я чувствую. Я люблю тебя.

Он быстро взглянул на нее и отвел глаза.

— Я думаю, чем быстрее ты об этом забудешь, тем лучше.

— Не собираюсь забывать. Я это знаю, и все. Всегда знала, что, когда полюблю, пойму сразу. Значит, так уж мне не повезло, что ты женат, но это ничего не меняет.

Роберт улыбнулся.

— Ты еще совсем молодая. Кстати, сколько тебе лет?

— Двадцать три. Не такая уж и молодая.

Роберт думал, что она еще моложе. Каждый раз, когда он ее видел, она казалась ему моложе, чем прежде.

— Я ничего не знаю о Греге. Может быть, он — совсем не то, что тебе нужно. Но я–то тем более. Со мной трудно ладить. У меня тьма таких причуд. В общем, я несколько не в себе.

— По–моему, об этом судить мне.

— То, что я подглядывал за тобой через окно в кухне, вряд ли может служить хорошей рекомендацией, как по–твоему? Послушала бы ты, что говорит обо мне моя жена Она считает, что меня пора запереть в сумасшедший дом, — Роберт засмеялся. — Поспрашивай ее.

— Мне все равно, что говорит твоя жена, — Дженни облокотилась на диван, села поудобней, но лицо оставалось решительным. Она не отрывала глаз от Роберта.

— Я ведь ничего не сочиняю, Дженни.

— Я так и не думаю. Я верю — ты говоришь со мной начистоту.

Роберт вдруг встал и перенес свой стакан на столик возле дивана.

— Но ведь раньше я не был с тобой честен, правда? Я скажу тебе откровенно, Дженни, мне приходится цепляться изо всех сил, чтобы, как бы это объяснить? Чтобы не свихнуться, что ли, — он пожал плечами. — Поэтому я сюда и приехал. Жизнь здесь не такая напряженная, как в Нью–Йорке. Я вполне лажу с теми, с кем работаю. С одним из них я провел Рождество, с его женой и маленькой дочкой, и все прошло хорошо. Но никто не знает, чего мне это иногда стоит, ведь порой я каждую минуту должен делать над собой усилие, — он замолчал и взглянул на нее, надеясь, что его слова произвели на нее впечатление.

Но лицо ее как раз прояснилось.

— Нам всем так приходится — каждую минуту. Что тут необычного?

Он вздохнул.

— От меня нужно держаться подальше. Я хочу, чтобы ты это поняла. У меня с головой не все ладно.

— А кто тебе сказал, что ты болен? Врачи?

— Да нет, не врачи. Жена. А уж она–то знает. Она ведь живет со мной.

— А когда ты лечился? Тогда в девятнадцать лет?

— Что тогда говорили врачи? Реакция неустойчивого характера на трудное детство. Такое бывает со слабыми людьми. Ведь у меня был срыв. А это проявление слабости, верно?

— И в чем это выразилось?

— Пришлось бросить занятия в колледже. А однажды вечером что–то на меня нашло, и я отправился на озеро плавать, прямо в одежде. Я вроде решил покончить с собой и вроде бы пытался это сделать, но все вроде бы. Меня спас полицейский. Решили, что я пьян. Я отделался штрафом и провел ночь в тюрьме. Полицейские настаивали, что я пьян, и я с ними не спорил. А почему полицейские решили, что я пьян, как ты думаешь? Потому что я нес чепуху. — Но убедить Дженни было невозможно, и Роберт стал соображать, что бы еще сказать. — А однажды я наставил на жену ружье. Она спала, прилегла вздремнуть. А я сидел на стуле в другом конце комнаты и целился в нее из охотничьего ружья. Из заряженного.

На самом деле ружье тогда заряжено не было. Роберт перевел дух и посмотрел на Дженни. Она слегка нахмурилась, но, видимо, нисколько не испугалась, только внимательно слушала.

— И что случилось?

— Ничего. Просто я убедился, что никогда не смогу нажать на курок. Мы с ней как раз перед этим рассорились И я в тот день подумал: «До чего я ее ненавижу, убил бы! Отплатил бы за все, что она мне наговорила». Но когда я сидел с ружьем и держал ее на мушке, я думал, что нет ничего, за что можно убить человека.

— Ну вот видишь Ты же это понимал.

— Да, но представь себе сама — ты просыпаешься и видишь как кто–то целится в тебя с другого конца комнаты? Как ты считаешь, что должна была подумать моя жена? И как кажется, что думают люди, которым она об этом рассказала? А уж она рассказала всем, кому могла. Вот так все и получилось. Она всем говорила, что у меня депрессия, что я угнетен и в один прекрасный день могу кого–нибудь убить Всем сообщила, что я хотел убить ее. Что ж, может, и хотел. Кто знает?

Дженни потянулась за сигаретами, которые лежали на кофейном столике. Роберт дал ей прикурить.

— Все равно ничего потрясающего ты мне так и не сказал.

— Да? — он засмеялся. — А чего ты еще хочешь? Узнать, что я вампир?

— Что было потом, когда ты бросил колледж?

— Я пропустил всего семестр: лечился. Лечился и брался за разную работу. А потом вернулся в колледж и поселился у одного приятеля, мы вместе занимались. Его звали Кермит. Он жил недалеко от колледжа с родителями. У него были маленькие братишка и сестренка и в доме всегда царил хаос, — Роберт улыбнулся. — Но все–таки это был дом, понимаешь? Ну, впрочем, это понятно только тем, кто, даже живя дома, настоящего дома не имел. Мне отвели комнатушку — отдельную, и все равно было трудно выкроить хоть один спокойный час для занятий: ребятишки вечно сновали туда–сюда, зато ближе к полуночи, если Кермит и я засиживались над книгами, его мать приносила нам по куску пирога или кекса с молоком. Смешно, но это был дом, у родителей я такого никогда не чувствовал. Не подумай, я не виню свою мать. У нее хватало забот с отцом, она и так делала все, что можно. Но толком ей ничего сделать не удавалось — отец постоянно пил и того и гляди мог бросить ее и сбежать из дома. Не знаю, понятно ли я говорю. Наверно, нет.

— А где теперь Кермит?

— Умер, — Роберт снова закурил. — Погиб из–за нелепой случайности на Аляске. Мы вместе служили в армии и так устроили, что попали в одно подразделение. Думали, нас пошлют в Корею, но в Корею ни один из нас так и не попал, и в боях мы не побывали. Кермита убило катапультой. Ударило по спине. Это случилось утром. Я пошел раздобыть кофе — ему и себе, меня не было всего пять минут, а когда я вернулся, он уже лежал на земле мертвый, а вокруг стояли наши солдаты — Роберту вдруг стало неловко под ее пристальным серьезным взглядом. Он почти никогда не рассказывал про Кермита, не рассказывал даже друзьям в Нью–Йорке. — Как только моя служба в армии закончилась, я переехал в Нью–Йорк, — добавил он.

Дженни кивнула

— Выходит, ты тоже знаешь кое–что о смерти.

— Я знаю, что такое потерять друга. А смерть? Я ведь не видел, как вокруг гибнут люди, которых я знаю, а все, кто побывал на войне, это видели. Что такое смерть? Нет, не знаю, — Роберт покачал головой.

— Мне очень хорошо знакомо, что значит цепляться, чтобы не свихнуться Мне тоже приходится так цепляться. Когда три года назад умер мой братишка, я вдруг почувствовала, что все потеряло смысл. Все казались мне ненормальными, кроме меня самой. Знаешь, что обычно говорят про тех, кто по–настоящему чокнутый и так думает? — смущенная улыбка тронула ее губы, глаза блеснули. — Я хочу сказать — все продолжали жить, как жили, отец ходил на работу, мать убирала дом, а ведь только что рядом с нами побывала смерть. — Дженни затянулась сигаретой, вперив невидящий взгляд в пространство. — Я боялась смерти. Я все время думала, думала о ней, пока как–то не признала ее — по–своему. Пока она не стала мне знакомой, понимаешь? — Дженни взглянула на него и снова уставилась в пространство. — Теперь я ее совсем не боюсь. Теперь я понимаю, почему человек в твоем сне называет себя «Дядюшка Смерть».