Кто не спрятался

Когда я вернулся с уже откупоренным боржомом и дал бутылку Витьке прямо в руки, Мнишин сказал с сожалением:

– Работали с тобой, работали, все без толку. Один покойный Зиняк столько сил на тебя, на гада, ухлопал, а зря. Ну, теперь ты допрыгался, – закончил он зловеще.

Витька залпом всосал в себя бутылку и несколько секунд сидел с выпученными глазами, отдуваясь. Потом смачно рыгнул, распространив по всей комнате тяжелый запах перегара, и вдруг завопил истерически:

– Чего “допрыгался”? Чего “допрыгался”? Что вы мне шьете? Зачем пальцы брали? – Он замахал в воздухе испачканной черной краской пятерней. – Убил я кого, да? Зарезал, да?

В комнате наступило молчание, только слышно было, как сердито сопит и икает Витька. Наконец Голубко довольно пробурчал:

– Прорвало малыша. Надо было давно ему водички дать. Валиулин прошелся по кабинету и присел на край стола перед Байдаковым.

– Давай, милый друг, вспоминать, откуда деньги?

Витька быстро оглядел всех, кто был; в комнате. Я заметил, что глаза у него теперь заблестели, похоже, боржом ударил ему в голову.

– А может, я их выиграл? – спросил он с надеждой, как бы предлагая на общее обсуждение вариант ответа, который всех может устроить.

– Выиграл? У кого?

– Да не знаю я! – рассердился Байдаков. – В шмон, а то на бегунках.

– Значит, ты утверждаешь, что не помнишь, откуда у тебя эти деньги? – сформулировал Валиулин.

– Ага, утверждаю. – Он икнул, пробормотал “пардон” и умоляюще приложил руки к груди: – Да нет, кроме шуток, не помню! Хотите, на колени встану?

– Ты какой день в запое? – деловито поинтересовался Мнишин.

Витька потерянно махнул рукой.

– Не спрашивайте! Месяц ни грамульки, человеком себя почувствовал, – в голосе его появился слезный надрыв, – оделся вот, – он подергал себя за полы кожаной куртки.

– Месяц не пил, а как оделся! – наставительно прогудел Голубко, намекая на прямые материальные выгоды воздержания, а я с удивлением подумал, что мне так одеться не хватило бы месяца, даже если б я этот месяц не только не пил, но и не ел.

– С горя запил, – понурился Байдаков. – Кота, сволочи, погубили.

– Это какого? – удивился Мнишин. – Рыжего, который у тебя жил?

– Угу! – кивнул Витька и заплакал. Слезы текли по его щекам, он принялся стирать их, весь измазался дактилоскопической краской. Зрелище было жалкое.

Мнишин двумя пальцами брезгливо взял со стола мятый байдаковский платок, кинул ему на колени.

– На, утрись...

Витькины плечи содрогались. Он принял платок, начал сморкаться, хлюпать, тереть глаза, в которые попала краска.

– Весна, понимаешь... – говорил он, всхлипывая. – Шмонается, дурак, где-то, три дня не видал его. А вчера утром выхожу из дому, мальчишки бегут: “Дядя Витя, дядя Витя, там ваш Рыжий висит...” На дереве... во дворе... за шею проволокой... падлы... – У него дрожала нижняя челюсть.

– Кто это сделал?

– А я знаю? – злобно вскинулся Байдаков. – Знал бы – убил гада!

Мнишин с Валиулиным переглянулись.

– А дальше что ты делал?

– Что... Похоронили мы Рыжего с пацанами. Тут же, во дворе. Настроение, конечно, хоть сам вешайся. Ну и пошел в магазин, куда ж еще...

– Это во сколько было?

– Да часов в двенадцать. Ребята знакомые в очереди стояли. Взял я сразу пару коньякевича, они три портвейна. Врезали, как полагается... За упокой души Рыжего.

– И что потом?

– Что потом? – переспросил Витька. – Проснулся утром, голова квадратная и это вон, – он мотнул головой в сторону денег на столе, – по всем карманам распихнуто. Встал кое-как и поехал в “Пять колечек” на поправку. А там повело меня, видать, на старых дрожжах...

– Как ты поправлялся, мы знаем, – нетерпеливо перебил его Мнишин. – Расскажи-ка лучше, что ты делал вчера после того, как распили у магазина.

Байдаков наморщил лоб и погрузился в глубокое раздумье.

– Черт его знает, – наконец сообщил он. – Пили – помню, а дальше – нет.

– И часто с тобой так бывает? – поинтересовался Валиулин.

– Бывает... – эхом откликнулся Витька. – Особо, когда намешаешь всякой дряни, – его передернуло. – Иногда утром гадаешь: как домой дошел? А на автопилоте!

– Ну, вот что, автопилот, – зловеще начал Мнишин, но тут зазвонил телефон. Голубко взял трубку и сразу передал ее Валиулину. Тот послушал, покивал, сказал “спасибо” и положил на место. Потом повернулся к нам.

– Пальчики его, – сказал он и с каким-то новым выражением посмотрел на Байдакова. – Так что времени не теряйте, дуйте к прокурору за постановлением, проводите обыск.

Я увидел, как напрягся и замер Байдаков.

– Вы это про что? – спросил он с глухой угрозой. – Это про какие пальчики?

– Про твои, про твои, – с усмешкой ответил Мнишин и обратился к Валиулину: – Можно, Валерий Михалыч?

– Давай, – кивнул тот. – Ты начал, тебе и заканчивать.

– Гражданин Байдаков, – сказал Мнишин, глядя поверх Витькиной головы, – вы подозреваетесь в убийстве Черкизова Викентия Федоровича, совершенном вчера в его квартире...

При этих словах Витька странно оскалился, и я не сразу понял, что он смеется, – такой неподходящей была его реакция.

– Я? Кешу? Да что я, сумасшедший? Быть того не может!

– Может, – жестко оборвал его Мнишин. – Номера двадцатипятирублевых купюр, обнаруженных у вас при доставке в медвытрезвитель, идут подряд с номером купюры, обнаруженной в сейфе убитого. Они из одной пачки. И еще. Перед смертью Черкизов с кем-то выпивал. На одном из стаканов его отпечатки пальцев, на другом – ваши.

Байдаков больше не скалился. Он сидел, крепко сжав голову руками, словно боялся, что она вот-вот разлетится на кусочки. Его лицо было пепельно-серым в черных разводах.

– Вот она, проклятая, до чего доводит, – осуждающе прогудел майор Голубко.

Витьку увели два милиционера. Валиулин в задумчивости походил по кабинету, руки за спину, остановился у окна и, не оборачиваясь, сказал как будто сам себе:

– Похоже, он правда ни черта не помнит. Только все это – лирика. Завтра в камере он прочухается и выдаст нам, к примеру, что деньги ему Черкизов одолжил, а вино они пили вместе утром или даже прошлым вечером. К сожалению, на дверце сейфа никаких отпечатков, кроме черкизовских, не обнаружено. Вот так-то.

Он на каблуках повернулся к нам:

– Ищите орудие убийства – раз, каких-нибудь свидетелей, которые видели Байдакова между семью и девятью вечера – два.

Мнишин с сомнением шмыгнул носом:

– Валерий Михалыч, он в том же доме живет, через два подъезда. Опять уверенности не будет.

– Значит, нужны свидетели, которые видели его входящим или выходящим из подъезда Черкизова.

– Будем искать, – вздохнул Мнишин. И Валиулин кивнул:

– Как хлеб ищут.

5

С Витькой Байдаковым я первый раз столкнулся лет в двенадцать. То есть знал-то я его, конечно, и раньше, с тех пор как он вместе со своими родителями поселился в стеклянном доме. Витькин отец был какой-то шишкой в закрытом “ящике”, мать певица, но, видать, и шишка была невелика, и певица не Бог весть какая, потому что папаша все время мотался по командировкам, а мамаша с гастролями от областной филармонии. Очень часто поездки эти совпадали, и Витька жил в свое удовольствие, не отягощенный родительской опекой, со старенькой домработницей, которая чуть не с младенчества кормила его, поила, души в нем не чаяла и которую он в грош не ставил, обзывал в глаза старой дурой, отчего она плакала. Теперь произошла диффузия, под толщей лет нижние слои памяти перемешались, и я уже не помню, когда узнал подробности Витькиной жизни: до моего первого столкновения с ним или гораздо позже.

По тогдашним понятиям его даже нельзя было считать полноценной шпаной. Настоящая шпана моего детства ходила в брюках клеш, подшитых снизу металлической молнией, носила в карманах гирьку на унитазной цепочке, нож-“лисичку”, алюминиевую расческу с длинной, заточенной, как шило, ручкой, а то и бритву. На месте будущих кооперативных башен еще стояли подбоченясь серые бараки общежитии протезного завода, еще не ведали близкой своей судьбы похожие, точно близнецы, “немецкие” двухэтажки, целая слободка, построенная пленными немцами после войны для служащих недалекого аэродрома. Гулять в ту сторону не рекомендовалось, особенно с наступлением темноты. Мальчишки рассказывали с расширенными глазами, как Отцовский переулок ходил резаться с Красным Балтийцем, как лупили друг друга кольями, велосипедными цепями. Постоянным героем мифов был никем из нас не виданный огненно-рыжий Тигренок, который выжил даже после того, как ему враги пульнули в живот из-за угла.