Этот чертов Майк Дайм

Когда я перезвонил в тюрьму, Горси уже ушел с дежурства, но оставил для меня список из десяти фамилий с домашними адресами заключенных. Только двое из них пережили Глюка, умершего в возрасте 67 лет и отсидевшего половину из положенного ему срока, — Анджело Мелински и Уоррен Ратеннер. Последний показался мне многообещающим — Ратеннер отсидел вместе с Глюком три года, и Мэнни умер, можно сказать, у него на руках. Срок Ратеннер получил за мелкое мошенничество и неуплату налогов, а пару лет назад освободился. Я позвонил в «Пост» и оставил сообщение для Хендерсона, после чего обвел фамилию Ратеннера жирным кружком и задумался. Не было особенной разницы, принадлежали эти деньги Ратеннеру или же королю Сиама, я все равно не понимал, почему до сих пор жив. Фамилия и адрес офиса значились в телефонном справочнике, и найти меня не составляло ни малейшего труда. Мои мысли перебил звонок из телефонной справочной — номер на фотографии Француза принадлежал Максу Слоувану, Порт-стрит. Да, я знал Макса.

15

Биллиардная Макса Слоувана располагалась в подвальном помещении мебельного склада. Максу было лет пятьдесят, или шестьдесят, может, и под семьдесят, — никто не знал в точности. В зале царила привычная тишина, ведь Макс считал, что игра — дело слишком серьезное. Сосредоточенные игроки ходили в полумраке вокруг столов, иногда склоняясь над зеленым сукном и совещаясь вполголоса, точно хирурги над операционным столом. Изредка слышались возгласы негодования или радости, или одобрительное гудение болельщиков после очередного удачного удара.

Я нашел Макса на скамье, где он, полуприкрыв глаза, наблюдал за перипетиями очередной партии и подпиливал себе ногти маникюрной пилкой.

— Сыграешь? — любезно осведомился Макс, словно врач, интересующийся здоровьем пациента. — Где-то у меня лежит твой кий, Майк. Жаль, что ты так редко заходишь.

Я улыбнулся, разглядывая его. Нет, за то время, что мы не виделись, ни лунообразное лицо Макса, ни иссиня-черные брови, ни густые волосы нисколько не изменились. Макс продолжал обыгрывать время. Я достал фотографию:

— Тебе здесь кто-нибудь знаком?

Он задумчиво потер подбородок, разглядывая снимок, и на его лоб легли резкие глубокие морщины, как будто я попросил его объяснить мне устройство вселенной.

— Сам знаешь, тут бывает уйма народа. Приходят, оставят пару долларов и уходят. Я запоминаю только тех, кто умеет играть. Играть по-настоящему. Девушку я точно никогда не видел. Спроси у того парня, что сидит в углу возле стола номер 17. У него вычислительная машина вместо головы — помнит каждую партию, каждый удар. В жизни такого не видел!

— Ладно, — сказал я. — Если мне повезет, у него такая же память на лица.

Молодой человек, на которого указал Макс, как раз изготовился для удара. Его тело неподвижно зависло над столом, рука с кием плавно скользила взад-вперед, прицеливаясь. Потом кий резко пошел вперед, ударив по белому шару.

— Хороший удар! — похвалил я его и протянул руку. — Меня зовут Майк Дайм.

— Я знаю. Мы встречались, еще когда вы были сержантом. Но вы-то меня, конечно, не помните. Я не бросаюсь в глаза, не то что вы. Мы встречались с вами во Франции, в 1945 году. Джоуи Позо.

И тут я вспомнил его, смешного маленького солдатика, лежавшего со мной в одном полевом госпитале. Он был нашпигован свинцом, и ему ампутировали обе ноги.

— То, что у меня нет ног, помогает лучше играть в бильярд, — сказал Джоуи без тени горечи в голосе. — Большинство игроков мажет, потому что не может удержать равновесие в момент удара, а я на своих протезах стою прочно, как бочка со свинцом. — И он с гордостью продемонстрировал мне свою устойчивость.

Я еще раз похвалил его удар, мы поболтали о том, о сем, и я показал ему фотографию. Как и Макс, он никогда не видел изображенных на ней мужчину и девушку, он также не слышал о Мелински или Ратеннере, но когда я описал, как познакомился с Хогом и Французом, его лицо вспыхнуло.

— О Французе могу рассказать кое-что: неделю назад я выиграл у него тридцать долларов. Он спрашивал, где лучшие игорные залы. Для такого болтуна и пижона Француз играл довольно прилично. Да, потом я видел его еще раз, в тот вечер, когда проходили выборы. Он разговаривал по телефону. Прибежал сюда, запыхавшись, и прямиком полетел к телефону, вон к тому, что у карточных столов. Речь шла о каком-то голландце, Ларри или Гарри, не знаю, не расслышал.

Это было все, чем он мог мне помочь. Мы попрощались, я оставил ему свою визитную карточку и пару долларов, а он обещал сообщить мне, если узнает что-нибудь достойное внимания. Я вышел на улицу и глубоко вдохнул прохладный ночной воздух. Бар «Три Сайкс» находился рядом с бильярдной Макса — десять минут пешком. А если бегом, то и того меньше.

16

Определенной цели у меня не было, просто я решил, что в постоянном движении мне безопаснее, нежели дома или в конторе. Однако позднее время давало о себе знать сонливостью и усталостью. Я медленно ехал по Брод-стрит, время от времени поглядывая в зеркало заднего вида, не преследует ли меня кто-нибудь. Проехал мимо больницы Святой Агнессы, повернул налево, на Уортон, потом доехал до Деланси-стрит и наконец оказался в квартале шикарных ресторанов. Шел четвертый час утра. Я поставил машину позади чьего-то «роллс-ройса» и вошел в бар на углу Пятой улицы и Фултон-стрит.

За стойкой бара сидели трое — двое мужчин и рыжеволосая красавица, они курили и пили черный кофе. Бармен с добродушным лицом с удовольствием принял и у меня заказ на кофе. Все вокруг дышало уютом и покоем. Сквозь огромные окна хорошо просматривалась пустынная улица.

Я заказал еще кофе и принялся раздумывать о сумке. Она определенно пропала где-то между бильярдной Макса и баром «Три Сайкс». Гостиница «Маагз», разумеется, кишела ворами, но Френк наверняка знал об этом и вряд ли стал бы прятать ее там или оставлять без присмотра. С другой стороны, когда он позвонил жене, то был сильно пьян и мог сразу же после звонка заснуть мертвецким сном. Обокрасть его — пара пустяков, но, когда я обнаружил его в гостиничном номере, и бумажник, и часы оказались при нем. Не сходилось.

Бросив на стойку мелочь за кофе, я вышел на улицу, чтобы продолжить ночную прогулку, и как раз садился в машину, когда в меня начали стрелять. Выстрелили три раза — первая пуля оцарапала кирпичную стену и осыпала меня пылью. Вторая устремилась за мной на тротуар, куда я упал, стараясь укрыться за колесами машины. Третья зазвенела о переднюю дверцу водительского места. К тому времени я надежно укрыл голову за колесом и решил поинтересоваться, откуда стреляют. Выстрелы доносились из темного переулка между итальянским баром и аптекой, но теперь, когда стрелявший уже не мог меня достать, он, как видно, плюнул на свою затею. Стрелять перестали.

Выждав какое-то время, я бросился к стене бара, достал свой пистолет и осторожно заглянул в переулок. Он походил на тупик, и ничего интересного, кроме мусорных баков, я там не увидел. Правда, была еще дверь служебного входа в бар, и как раз в тот момент, когда я подумал, что мирная картина этого закоулка приводит на память что-нибудь безобидное, вроде загородного пикника, рядом с дверью раздался выстрел. Пуля прошла так близко, что могла бы отстрелить мне ухо. Я инстинктивно нажал на курок. И тотчас же послышался стон.

Я двинулся вперед, прижимаясь к стене и прячась в тень. У двери никого не оказалось, а вот из-за нее, откуда-то из кухни бара или из подсобных помещений, не знаю, послышался шум и крики. Я взбежал по ступеням и рывком распахнул дверь. За ней оказался узкий темный коридор, заставленный картонными коробками с какими-то банками, пахло плесенью и кулинарным жиром. В глубине коридора виднелись деревянные створки двери на пружинах, которые вдруг бесшумно раздвинулись, пропуская крупную фигуру с нацеленным на меня пистолетом. Раздался пятый выстрел, и я рухнул за коробки, раскидывая во все стороны банки с фасолью и горошком. У стрелявшего был большой калибр, наверное, тридцать восьмой, как у меня. Я швырнул банку с фасолью вперед, в том направлении, где он стоял, и последняя пуля моего противника просвистела над коробками. Тогда я вскочил и выстрелил — пуля мягко вошла в деревянные створки. Когда я подбежал к двери, то увидел на полу темные пятна крови; как видно, мой первый выстрел в переулке попал в цель.