Сумеречная зона

Учеты гебестапо, как бы ни перекатывало время буквы его названия, всегда были недоступны «младшему брату», не получившему ни крохи из папочкиного наследства, а доступ к широко разрекламированным учетам Интерпола ничего не значил, поскольку они были ничего не стоящей туфтой, равно как и само местное отделение Интерпола, ставшее кормушкой для тех же «комсомольцев», в очередной раз сменивших цвет. Таким образом, Воронцову, как и двадцать лет назад, приходилось полагаться на собственную голову, замусоленную записную книжку, водку, пару-тройку старых знакомцев из управы да пару-тройку драгоценных агентов, которые, собственно, и были его друзьями, и его семьей.

Он завязал тесемки своей папки, в которой болтались несколько листков серой бумаги и костлявая шариковая ручка, тяжело выполз из-за стола и подумал в очередной раз, как думал каждый день в последние двадцать лет: «А на хрена мне все это надо?».

Глава 11

Вдоль базара тянулась «улица красных фонарей», называемая здесь Арбатом. Когда-то этот район, примыкающий к промзоне и построенный в качестве спального придатка к ней, случил жилищем работяг и их семей. Поскольку тяжелый труд всегда шел рука об руку с преступностью, что бы там ни говорили по этому поводу марксисты, это место всегда было криминальным и отсюда вышли многие «братки». Сюда же они вернулись, когда давившая их тоталитарная система, рухнув, похоронила под собой местную промышленность и, завалив обломками тихие дворики, в которых работяги забивали «козла» и распивали бутылочку на троих, поголовно обратила этих работяг в обозленных и на все готовых люмпенов. Очень скоро стараниями новых хозяев жизни разноцветный неон баров, дискотек и винно-водочных лавок залил нижние этажи «хрущевок» и многоэтажек, взбираясь все выше и выше вывесками фитнесс-клубов, массажных салонов и сомнительных адвокатских контор, по мере того, как прежние хозяева, с голодухи распродавая свои квартиры, разбегались кто куда или подавались в батраки к новым, на отремонтированные лоскуты тротуаров выплеснулись ядовито-зеленые и оранжевые зонты уличных «пивняков», по разбитому асфальту советских дорог зашоркали американские лимузины, в бывших сквериках и вокруг ставков, где раньше пацанва удила рыбу, выросли монументальные грибы ночных клубов и казино, где новые «пацаны» ловили удачу, кто как — на красном поле игорного стола или на паркете поддельного красного дерева под столом, плавая в луже собственной крови. То, что раньше называлось «хаза», «малина» или «блот-хата», теперь стало называться «биллиардная», «клуб встреч» или «караоке-бар», и заведениями владели уважаемые граждане, которые иногда даже платили налоги с продаваемых в притоне спичек. Особая прелесть этого места состояла в том, что оно располагалось поблизости от «зоны свободного предпринимательства» и на него как бы распространялись льготы, как бы падала барственная тень Хозяина, организовавшего эту зону для личного пользования и правившего в ней свободно и предприимчиво. В зоне можно было купить все: донбасский уголь, уренгойскую нефть, каспийскую икру и бриллианты Израиля. Через зону продавались такие вещи, которых, маниакально подозрительный Воронцов не желал упоминать даже самому себе.

Разумеется, на фоне зоны квартал развлечений был просто крохотной лавчонкой, игрушкой, существующей по прихоти Хозяина, который сам был из местных «пацанов», но одного его взгляда хватало, чтобы поддерживать железную дисциплину, и без этой прихоти квартал превратился бы в поле боя. Здесь, как и в любом подобном районе от Гонконга до Донецка под буйством капитализма и разнообразием свободного предпринимательства, находился жесткий фундамент плановой экономики, управляемой твердой рукой менеджеров, привезенных из Москвы и обученных в Америке. Пикантность ситуации заключалась в том, что Воронцов знал Хозяина еще с тех времен, когда Хозяин был просто «бригадиром» у своего старшего брата, очень известного и безвременно ушедшего, не без побоищ будущего Хозяина, «авторитета», с которым Воронцов пил водку, по-соседски, еще когда будущий Хозяин крутился вокруг и бегал за сигаретами. Пикантность ситуации заключалась еще и в том, что район, к которому Хозяин благоволил, назывался «Солнечный», каковое созвучие, надо полагать, ласкало слух Хозяина, который, прихватив авуары в бозе почившего, много лет прокрутился в Москве и так удачно, что не блистая ни умом, ни способностями, вернулся оттуда уже состоявшимся олигархом. Воронцов не был и финансовым гением, ни даже просто бухгалтером, но умел сложить два и два и имел достаточно жизненного опыта для понимания того, что без посторонней помощи пацаны с двухклассным образованием финансовыми гениями не становятся, а простое наблюдение за вектором, руководимой Хозяином экономики, и его челночными передвижениями, не оставляло сомнений. Воронцов сделал выводы, которые мог поведать только стакану с водкой и то, только поставив его на собственную грудь в наглухо запертой комнате, он очень хорошо понимал, что такое Хозяин, и очень надеялся, что тот о нем никогда не вспомнит. Воронцов много лучше других знал страшную пробивную силу преступного менталитета, не имеющего ни законов, ни границ, но даже он не мог предположить, что гигантское постсоветское пространство превратиться в систему «общаков», руководимых «смотрящими». В этом пространстве, которое, по сути дела, являлось шестым континентом, все всегда было уникальным — абсолютная монархия, социализм, абсолютная неспособность народа принять любую власть и абсолютное самопожертвование народа во имя власти. В этом пространстве впервые в человеческой истории осуществилась в таких масштабах смычка между преступным coобществом и государством, именуемая «мафией» Чтобы понять, что же произошло на самом деле нужно было иметь такой опыт, какой имел Воронцов, но как можно было объяснить «фраеру», что он — «фраер» и что «вор» не только не считает его за равного, он не считает его даже и за человека Воронцов хорошо понимал, что все войны, произошедшие в постсоветском пространстве — это войны общаков, но как можно было объяснить это «патриоту» или человеку, у которого сын погиб на чеченской войне? Воронцов хорошо понимал, что выборы — это лохотрон для «фраеров», но как можно было объяснить это бабульке, которая шла голосовать за «доброго начальника»? Воронцов по природе своей был человеком Закона, он мог бы назвать это Справедливостью, если бы ему пришла охота пофилософствовать, он всю жизнь бил под свечниками шулеров, играющих не но правилам и в стране, где урка мог стать «экономическим гением» и Другом Президента, где сама плоть жизни превратилась в сумеречную зону, населенную упырями, — ему просто не было места в системе вещей. Но Воронцов всю жизнь провел в сумеречной зоне на пределе между правом и бесправием, он сам об рос шерстью, он имел такую закалку, которая и не снилась никаким упырям, поэтому он стиснул клыки, сделал насечки на нулях своего «Макарова» и продолжал идти по своей охотничьей тропе. Поэтому он не сидел сейчас дома, в грязных трусах и майке, пропивая ментовскую пенсию, и не сидел в кресле ментовского начальника, надзирая за подчиненными, а шел, поблескивая плешью в свете витрин по «улице красных фонарей», поглядывая по сторонам глазами опера и без стыда наслаждаясь красивыми девками, вкусными запахами и нежной струйкой джина, уже путешествовавшей в крови.

Глава 12

Обитатель башни красного кирпича решил сделать вылазку в город, чтобы прикупить «коксу», да и вообще хотелось развеяться. Он терпеть не мог город и терпеть не мог людские толпы, но ночной квартал развлечений был совсем другим делом. Здесь правили законы ночи, которую он так любил, здесь все было призрачно, текуче, изменчиво и существовало, не существуя, на границе неонового света и тьмы. Здесь можно было все, что запрещал свет дня, здесь не было уличной толпы, здесь все были одиночками с расширенными глазами. Он любил этот мир, настолько фальшивый и продажный, что казался произведением искусства, он любил даже запах помоек, которых было полно за красивыми фасадами — там вспыхивали глаза котов и стоны похоти, и крики боли. Он не любил человеческих взглядов, но здесь, идя по улице, ему нравилось ловить на себе взгляды, заинтересованные — женщин, настороженные — мужчин. Подростки смотрели дерзко, но в глубине их разноцветных глаз плавал страх — они чувствовали больше, чем другие люди, они были существами сумерек, ангелами, падающими из мира детства, но еще не ударившимися о землю, они находились в полете, они видели много, но не понимали ничего, они были уязвимы и страшны в своей жестокой невинности. Одиноких женщин было много, а одиноких мужчин — мало, мужчины сбивались в кучу и были похожи на собак, своей мутной собачьей иерархией. Он не любил мужчин — женщины нравились ему больше, еще больше ему нравились дети, а детей здесь не было. Все женщины здесь были похожи на кошек, они были полны холодной ярости, даже если терлись о ноги мужчин, в свете неона и во тьме помоек, на тротуарах, в барах и в клетках над барами — здесь шла война полов, которая наэлектризовывала воздух, и ему это нравилось. Женщины смотрели, как кошки, — с ледяной похотью или как на кусок мяса, но здесь не было женщин, которые боялись его — и ему это тоже нравилось. На самом деле, женщина не боится ничего, даже когда визжит от страха, а мужчина боится, даже когда лезет на ножи, мужчина боится быть втоптанным в грязь, он боится этого больше смерти и потому страх не покидает его никогда, а женщину топчут всегда, потому что так устроен мир, она — кошка, не знающая, ни стыда, ни страха, у нее девять жизней и одна смерть, она легко разбрасывает и то, и другое, вот почему ему нравилось смотреть в глаза женщин, но эта ночь сделала ему особый подарок. Он ответил на взгляд бледной девочки со встрепанными черными волосами — она показалась ему подходящей.