Голубой молоточек

С минуту он сидел, опустив голову.

— В тот день у меня появилось три пунктика, четыре, если считать Милдред. Когда Вильям был зачат, мне было семнадцать, и восемнадцать, когда он родился. Я немного мог сделать для него. Денег у меня не было. Я старался как-то переползти через колледж. Милдред сказала Феликсу Хантри, что это его сын, а он ей поверил. Он позволил дать мальчику свою фамилию и давал деньги на его содержание, пока она не порвала с ним и не перебралась к Саймону Лэшмэну.

Для меня она также сделала все, что могла. Устроила мне спортивную стипендию, уговорила Феликса дать мне работу на руднике. Помогла мне подняться по этой лестнице. Я очень благодарен ей...

Но в голосе его не было ни тепла, ни благодарности. Возможно, он чувствовал, что жизнь его свернула не на ту дорогу еще в молодости, и что до сих пор он не совсем хозяин своей судьбы. Он смотрел на город, который мы проезжали так, словно видел его тенистые улицы впервые в жизни.

Я тоже чувствовал себя тут чужим. Коридоры здания суда показались мне катакомбами. После обычных формальностей, напоминавших обряд принятия в какую-то первобытную секту, люди окружного прокурора провели нас в камеру, где находился пойманный мной человек.

Даже стоя между двух вооруженных стражей, он не выглядел как убийца-рецидивист. Казался бледным, слабым и испуганным. Как же часто преступники выглядят именно так!

— Вильям? — спросил я.

Он кивнул. В глазах его накипали слезы и скатывались по щекам, будто крупные капли крови, стекающие из нанесенных стилетом ран.

Джек Баймеер шагнул вперед и коснулся мокрого лица своего сына.