Убийство на пивоварне. Дело мерзкого снеговика

– Минутку, доктор, – перебил Найджел, – вы старый друг мисс Ресторик? Встречались ли вы с ней раньше в Америке?

Поначалу на лицо врача как будто снизошло замешательство.

– В Америке? Почему…

– Вы же американец, правильно? – настаивал Найджел. – Некоторые ваши словесные обороты…

– Я совсем чуть-чуть пожил в Штатах, – отвечал доктор. – Но я не гражданин Америки. Боюсь даже, что я – помесь ирландца и итальянца. Нет, мистер Стрэнджвейс, Америка – большая страна, и я не был знаком с мисс Ресторик, пока ее семья там жила. Это было, насколько я помню, десять-пятнадцать лет тому назад.

– Понимаю. Не будет ли ваша профессиональная этика менее задета, если вы расскажете нам о ее суицидальных наклонностях?

– Самоубийство, я думаю, может произойти лишь тогда, когда воля к жизни временно утеряна. Если сказать поточнее, когда истрачен запас сил, сдерживающий влияние смерти.

– Все ясно. Обставлено в духе Зигмунда Фрейда, – пробормотал себе Эндрю под нос, но все же достаточно громко, чтобы это могло дойти до ушей доктора Богана.

– Это кажется ясным только при легкомысленном подходе, Ресторик. В ее случае не было ни заложенной суицидальности, ни суицидальных наклонностей. Ничего, кроме предвечной и нескончаемой войны между волей к жизни и волей к смерти, – войны, в которой в конечном счете всегда побеждает смерть. Иногда позитивные силы дезертируют еще в самом разгаре битвы.

Все были захвачены, скорее, самим видом доктора Богана и его вибрирующим голосом, чем его словами. Даже Эндрю Ресторик уставился на него с оттенком неосознанного уважения.

– Элизабет, – продолжал доктор, – была очень импульсивной. Вы же знаете, как она умела заставать людей врасплох, ловя всех на их же собственных словах. Даже себя она ловила на слове. Прошлой ночью, когда перед самым обедом я зашел ее навестить, она сказала нечто, владевшее ее мыслями, что заставило меня насторожиться.

– Так мы же это и хотели… Стрэнджвейс хочет разобраться в… – вклинился Хивард Ресторик. – Вы хотите сказать, она была не в себе? Она намекала на…

– Да, она намекала на самоубийство – теперь я это понял. Но она не была подавлена. Такое чувство, что она была где-то даже возбуждена. Ясно. Она сказала: «Дэнис, я думаю, ты всегда был бы рад поскорее избавиться от истеричной женщины». Мне показалось, что она превозносит мои медицинские заслуги. В том-то и крылась моя ошибка.

– Ваше лечение давало хорошие результаты? – спросил Найджел.

– Я думал, что да. На первый взгляд. Но я не понимал, с какой силой смерть влияет на нее. Старое клише, когда для прекращения жизни существует больше причин, чем мы обычно себе представляем.

– Но если она собиралась замуж?..

Доктор Боган почти в грубой манере пропустил реплику Шарлотты мимо ушей:

– Простите меня, но она жила в белом пламени. Когда пламя начало немного стихать, она решила уйти. Нервное состояние Элизабет, если вам так нравится, подталкивало ее к этому поступку. Перед ней лежала вся жизнь с той пустотой, проживая которую ты попадаешь лишь в суету и тусклые повторения, и сознание этого факта открыло смерти ворота в крепость.

– Нет! – страдающе вскрикнул Вилл Дайке. – Нет! Это неправда! Кое-что у нее еще было впереди, что-то совсем другое, лучшая жизнь! Вам не сковать меня цепями ваших высокопарных разговоров о воле к жизни и воле к смерти. Говорю вам, она…

Доктор Боган поднял руку в спокойном, возражающем жесте, но в этот момент вошел дворецкий, и Вилл Дайке заглох на полуслове. Дворецкий подошел к Хиварду, учтиво склонил голову и что-то прошептал хозяину.

– Прибыл главный констебль, – объявил Хивард вставая. – Боюсь, что придется отложить обсуждение. Думаю, он задаст вам пару вопросов, Боган. А вы, Стрэнджвейс, будете участвовать?

Главный констебль, майор Диксон, приехал в сопровождении полицмейстера – крупного, худощавого человека по имени Филипс, который будто родился и воспитывался на ферме. Оба относились к Хиварду Ресторику с оттенком почета – тот был явно не лишен влияния в своем округе. Когда знакомства остались позади, все отправились наверх. Полицейские, стоящие перед дверью Элизабет, отдали честь и открыли им дверь.

– Господи боже! – вскричал майор Диксон, кислое выражение его лица вспыхнуло от ярости, когда он заглянул в комнату. – Господи, она же!.. Страшное дело, Ресторик. Страшное.

Для него-то страшное, и не только по основной причине, подумал Найджел. Да уж, Элизабет удалось даже в смерти натворить шуму, не хуже чем в жизни. Казалось, что на красных губах висящей девушки играло слабое подобие усмешки.

– Эндрю сказал, что нам нельзя тут ничего трогать, – извиняющимся тоном проговорил Хивард, – вот мы и не… ох, не срезали ее оттуда. Боган же дал нам понять, что надежды нет.

– Когда ее нашли, она была мертва не менее пяти часов, – сказал врач.

– Ну да, хм… – Майор Диксон выглядел сокрушенно. – Ладно, Филипс, зовите сюда Робинса и приступайте.

Пока двое полицейских делали свое дело, главный констебль начал задавать обычные вопросы – было видно, что ему приходится удерживать себя, чтобы не смотреть на безжизненное тело. Мисс Ресторик не оставила никакого послания? Давала ли она поводы думать, что должна покончить с собой? Кто и когда нашел ее тело? Кто последний видел ее живой?

Филипс и Робинс срезали веревку, положили тело на кровать и накрыли простыней. Они уже пытались зубами развязать веревку, затянутую на шее, когда Найджел вмешался:

– Подождите. Одну минуту. Я хочу сказать пару слов майору Диксону.

Главный констебль изобразил было на лице недовольство, но в тоне Найджела ясно прозвучала настойчивость, и все возражения замерли у него на устах. Найджел желал поговорить с ним наедине. Закрывая дверь, он увидел двух полицейских, вскочивших с кровати и глядевших в их сторону с нескрываемым изумлением. Хивард и доктор Боган тоже выглядели удивленными.

Немного пройдя с майором Диксоном по коридору, Найджел вкратце изложил ему свою точку зрения, ту самую, что до этого – Шарлотте Ресторик.

– Теперь вы видите, – подытожил он, – совершенно очевидно, что это – не самоубийство. Не берусь судить, но вскрытие было бы нелишним, и еще – хорошо бы осмотреть веревку под микроскопом.

– Веревку?

– Да. Вы сами видели, что она была дважды перекручена вокруг ее шеи. Не спорю, она могла сделать это и сама. Но с таким же успехом можно считать, что это сделал убийца, два раза обмотав ей шею, чтобы следы от двойной петли перекрыли те синяки, которые он нанес ей, когда придушил ее до потери сознания. Если веревку обмотали вокруг крюка на потолочной балке, а потом подтянули тело вверх, то под микроскопом будет видно, что волокна веревки топорщатся, располагаясь против направления движения веревки. На крюке остались частички угольной пыли. Эта пыль и шея девушки могут кое-что нам сказать. Вот почему я вмешался, когда увидел, что второй полицейский собирался развязать узел. Все предосторожности, когда в комнате старались ничего не трогать, были бы тщетны, успей он это сделать.

Найджел проговорил все это самым бесстрастным тоном, на который только был способен, пока майор Диксон с возрастающим ужасом пялился на него.

– Простите, я, кажется, позабыл ваше имя, – вымолвил главный констебль, наконец овладев даром речи. Фраза была этакой вежливой разновидностью реплики «Какого черта ты вмешиваешься во все это?» – той самой разновидностью, которая позволяла главному констеблю никоим образом не подвергать сомнению чувство глубочайшего уважения к находящимся в Истерхем-Мэнор.

– Стрэнджвейс. Мой дядя, сэр Джон, младший уполномоченный Нью-Скотленд-Ярда. У меня неплохой опыт в таких делах. Миссис Ресторик попросила меня помочь.

– Кошмар! Теперь же, верно, подымется шум! – вдруг промолвил майор Диксон. – Самоубийство – и то ужас, ну а убийство! Боюсь, Ресторик просто с ума сойдет, узнав об этом. – Он смотрел на Найджела уже обеспокоенным, заговорщицким взглядом, словно говорил: «Давайте просто забудем наш разговор». Глубоко вздохнув, он немного постоял перед закрытой дверью в комнату, словно на краю ледяной проруби, и тяжело ввалился в комнату.