Жду ответа

— Господи помилуй, — сказал Райан. — Твоя мама умерла? — Он не знал никого, кто пережил бы такую трагедию, и поэтому совсем смутился, что находится голый в ее комнате с розовым девичьим покрывалом на кровати и коллекцией кукол, смотревших на них с полки.

— У нее что-то с легкими было, — сказала Пикси, вытаскивая пачку «Мальборо» из тайника за книжками о Гарри Поттере. — Облитерирующий бронхиолит называется. Неизвестно, как она его схлопотала. Думают, надышалась какими-то токсичными парами или вирус подхватила. Только никто не знал, что с ней. Врачи думали, астма или что-то еще. — Взгляд у нее был загадочный. Он наблюдал, как она вытащила сигарету, прикурила, потянулась к открытому окну и выдохнула.

— Ужасно, — сказал Райан. Неуверенно. Что следует сказать? — От всей души сочувствую.

Пикси только пожала плечами.

— Я думала покончить с собой, — сказала она, выпустив в оконную створку на задний двор струю голубовато-серого дыма. И прозаически на него посмотрела. — Потом решила, что не стоит. Была бы плаксивой тряпкой. А может быть… — сказала она. — Может быть, мне было все равно, нечего беспокоиться. — Откинулась на спину, елозя голой ступней по смятой простыне и одеялу, он смотрел, как сжимаются и разжимаются ее пальцы. Был слегка ошеломлен такими речами.

— Слушай, — сказал он, — не думай о самоубийстве. Ты многим… нравишься и…

— Заткнись, — сказала она, но не злобно. — Не будь занудой, Райан.

Поэтому он больше ничего не сказал.

В тот день вместо возвращения в школу после перерыва на ланч они остались у нее, смотрели фильмы, которые ей безумно нравились. Во время четвертого урока «Убийц» с Ли Марвином и Энджи Дикинсон. Во время пятого «Нечто дикое» с Джеффом Дэниелсом и Мелани Гриффит. Во время шестого снова трахались.

«Я действительно делаю это, — думал он. — Действительно, действительно, действительно делаю…»

Отели соединяются между собой. Он прошел через один из переходов, вошел в лифт, проехал по нескольким движущимся дорожкам, бегущим по коридорам-пассажам с сувенирными лавками, очутился в подобии египетской гробницы, потом, уже на другом этаже, оказался в казино величиной с пакгауз с банкоматами, дальше пошел «Экскалибур», выстроенный по мотивам средневекового замка, где стояла очередь желающих закусить в буфете «Круглый стол», и там он еще дважды снял деньги.

Наконец, попетляв по коридорам «Луксора» и «Экскалибура», вышел на улицу приблизительно с десятью тысячами в рюкзачке. Вот что хорошо в Лас-Вегасе — можно получить в банкомате пять тысяч долларов, одну, три, в этом нет ничего необычного, хоть известно, что после этой поездки придется расстаться с Казимиром Черневским. В каком-то смысле жалко. Он потратил много времени, выстраивая в памяти жизнь Казимира, стараясь в принципе усвоить, что значит быть иностранцем, молодым человеком, который начинает с нуля, стремясь осуществить «американскую мечту». Казимир — беззаботный, но в чем-то хитроумный и целеустремленный — поступил на вечерние курсы и приложил все силы к открытию своего небольшого частного сыскного агентства. Можно снять телесериал про Казимира Черневского, думал Райан, что-то вроде трагикомедии.

По тротуару двигались группы по пять, десять, двадцать человек, и поток нарастал все решительнее, больше напоминая уличное шествие в большом городе. С одной стороны медленно проезжали автомобили, с другой стояли уличные рекламщики, совали листовки прохожим. Это были в основном мексиканцы, которые привлекали внимание, похлопывая себя по плечам — шлеп-шлеп-шлеп, — потом взмахивали бумажками и протягивали.

— Спасибо, — говорил Райан, пока не набрал штук двадцать, после чего стал отвечать: — Уже есть. Спасибо, не надо. Простите.

Листки предлагали разнообразные эскорт-услуги и воспроизводили снимки обнаженных девушек, подретушированные, с разноцветными звездочками, скрывающими соски. Имена порой тоже скрывают подлинную личность. Фэнтези, Роксана, Наташа. «Прекрасная исполнительница экзотических танцев наедине с вами! — обещал листок. — Всего $39!» И номер телефона для заказа.

Он задержался на улице, разглядывая свою коллекцию эскортирующих — воображая, что будет, если кого-то действительно взять, — и тут услышал, как к нему приближаются русские.

По крайней мере, подумал, что русские. Или просто говорят на каком-то другом восточноевропейском языке. По-литовски? По-сербски? По-чешски? В любом случае громко разговаривают на родном наречии — затруха, баруха, что-то вроде того, ха-ха-ха, — и Райан резко вздернул голову. Один лысый, другой со светлыми волосами, смазанными гелем и торчащими, как иглы дикобраза, третий в клетчатой кепке гольфиста. Все в цветастых гавайских рубашках.

Все держали огромные сувенирные бутылки, пользующиеся на Стрипе большой популярностью, емкости, похожие на вазы или на кальяны для марихуаны, — круглые, пузатые, с длинными узкими горлышками, которые заканчиваются раструбами в виде тюльпана. Должно быть, задуманы так, чтобы содержимое трудно было разлить, а внутри все же вмещалось максимальное количество алкоголя.

Они подходили к нему, громко перешучиваясь на каком-то славянском языке, и он ничего не мог сделать. Застыл, вытаращив на них глаза.

Когда он учился на первом курсе Северо-Западного университета, сосед по общежитию Уолкотт постоянно над ним посмеивался.

— Почему ты вечно таращишься на людей? — спросил он однажды вечером, когда они шли по Раш-стрит в Чикаго в поисках бара, где признали бы их дешевые поддельные удостоверения личности. [34]— Это в Айове так принято? — критически спросил Уолкотт. — Потому что, знаешь, в больших городах неприлично разевать варежку.

Фактически Уолкотт был из Кейп-Кода, штат Массачусетс, а это не такой уж большой город, но он долго жил в Бостоне и Нью-Йорке, поэтому считал себя экспертом в подобных вещах. Кроме того, у него было множество представлений о жителях Айовы, хотя он никогда там не был.

— Слушай, — сказал Уолкотт, — позволь дать тебе совет. Не смотри людям прямо в лицо. Никогда — разреши подчеркнуть, — никогда, никогда не встречайся взглядом с бездомным, пьяным, с любым, кто похож на туриста. Запомнить правило легче легкого: не смотри.

— М-м-м, — сказал Райан, и Уолкотт хлопнул его по спине.

— Что бы ты без меня делал? — сказал Уолкотт.

— Не знаю, — сказал Райан. И взглянул себе под ноги, шагавшие по грязному тротуару, как бы подчиняясь дистанционному управлению.

Он никогда бы не выбрал в друзья Уолкотта, но их свела судьба, административные службы, и в тот первый год они проводили вместе так много времени, что голос Уолкотта врезался в память.

Но было уже слишком поздно. Он стоял, глядя прямо в глаза, всматриваясь, и лысый русский обратил внимание. Глаза его вспыхнули, будто Райан держал в руках табличку, на которой написано его имя.

— Эй, кореш, — сказал лысый русский на невнятном, но неожиданном английском сленге, будто учил язык, слушая рэп. — Эй, ты чего это?

Вот о чем предупреждал Уолкотт. Вот в чем проблема уроженца Айовы — годами учишься быть вежливым и дружелюбным и ничего не можешь поделать с собой.

— Привет, — сказал Райан, когда троица подошла, ухмыляясь, и сгрудилась вокруг него. Слишком близко, и он неловко замер, хотя постарался принять любезное приветливое выражение жителя Среднего Запада.

Мужчина с торчащими волосами испустил залп нераспознаваемых русских звуков, и все трое рассмеялись.

— Мы… — сказал взъерошенный мужчина и остановился, старательно подыскивая слова. — Мы… три… алконавта! Мы… — сказал он. — Мы пришли с миром!

Все разразились громовым хохотом, и Райан неуверенно улыбнулся. Дернул плечом, поправляя рюкзак с тяжелым ноутбуком и приблизительно десятью тысячами долларов наличными, засунутыми в один из кармашков. Стоял на бровке тротуара, и туристы, гуляющие и прохожие шли мимо с ослепшим стеклянным взглядом. Нельзя смотреть в глаза.