И в сердце нож

Сестренка окинула взглядом перевернутую вверх дном кухню, злодейски сверкнув своими раскосыми глазами. Стол, полки, а также весь пол были заставлены пустыми и полупустыми бутылками — из-под виски, джина, рома, кока-колы, приправ, а также сковородками, кастрюлями и тарелками с едой — в одной из кастрюль виднелись остатки картофельного салата, в другой полуразвалившиеся куски жареной рыбы, в третьей — жареной курятины, в четвертой — свиные отбивные. Были там и противни с бисквитами и остатками пирога, и таз, где в мутной воде плавали кусочки льда. Повсюду — на полу, на столе, на полках — валялись недоеденные куски пирога и бутерброды.

— Такое мне в жизнь не убрать, — пожаловалась Сестренка.

— Иди открывай, — резко сказала Аламена.

Сестренка с трудом проталкивалась через галдящую пьяную толпу в гостиной.

— Кто-нибудь откроет или нет? — кричал голос из-за двери.

— Иду! — крикнула Сестренка. — Потерпи немного.

— Ну-ка пошевеливайся, — отозвался голос.

— Там за дверью, наверное, холодище, — пошутил кто-то из пьяных.

Сестренка подошла к двери и, не открывая ее, крикнула:

— Ну что ты так стучишь — хочешь дверь сломать, что ли? Кто там?

— Преподобный Шорт! — был ответ.

— А я царица Савская, — отозвалась Сестренка, согнувшись от смеха и колотя себя по бедрам. Она обернулась к гостям, чтобы и те посмеялись. — Говорит, что он преподобный Шорт.

Кое-кто из гостей дико заржал.

Сестренка повернулась к дверям и сказала:

— А ну-ка еще раз назовись, только не говори, что это сам святой Петр пожаловал за Большим Джо.

Три музыканта продолжали наяривать вовсю, безучастно глядя в пространство, словно видели землю обетованную за рекой Иордан.

— Повторяю: я преподобный Шорт, — сказал голос.

Сестренка внезапно перестала смеяться и осерчала:

— Хочешь, скажу, почему я сразу поняла, что ты не преподобный Шорт?

— Очень хочу, — сердито отозвался гость.

— Потому что преподобный Шорт уже здесь, — торжествующим голосом объявила Сестренка. — Стало быть, ты кто-то другой.

— Господи Боже, — отозвался ее собеседник, — дай мне терпение! — И нетерпеливо забарабанил в дверь опять.

Мейми Пуллен открыла дверь ванной.

— Что происходит? — спросила она, высунув голову. Увидев перед входной дверью Сестренку, она осведомилась у нее: — Кто пришел?

— Какой-то алкаш. Говорит, нахал, что он преподобный Шорт, — доложила Сестренка.

— Я и есть преподобный Шорт! — взвизгнул человек за дверью.

— Этого не может быть! — отрезала Сестренка.

— Ты, часом, не напилась, дорогая? — спросила у нее Мейми, направившись в комнату.

Аламена крикнула из кухни:

— Это, наверное, Джонни решил пошутить.

Мейми подошла к двери, отпихнула Сестренку и открыла дверь.

Через порог переступил преподобный Шорт. Он шатался, словно собирался вот-вот упасть. Его худое лицо с пергаментной кожей искажала гримаса ярости. За очками в золотой оправе полыхали огнем красноватые глаза.

— Батюшки светы! — ахнула Сестренка. Ее лицо посерело, глаза засверкали белками так, словно она увидела призрак. — Это и правда преподобный Шорт.

— А я что говорил! — прошипел тот.

Рот у него был как у зубатки. Заговорив, он обрызгал слюной Дульси, которая подошла и стала рядом с Мейми, положив ей руку на плечо.

Она сердито отпрянула и вытерла лицо маленьким черным кружевным платочком — то была единственная деталь ее туалета, указывавшая на траур.

— Хватит на меня плевать, — фыркнула Дульси.

— Он не нарочно, — примирительно сказала Мейми.

— Грешник, объятый дро-о-ожью! — выводил Южанин.

Преподобный Шорт вдруг дернулся так, словно у него начинался припадок. Собравшиеся смотрели на него с интересом.

— Стоит трепещет, дядя Джо-о! — вторил Южанину Окей.

— Мейми Пуллен, если вы не велите перестать им коверкать замечательный спиричуэл, [1] клянусь Всевышним, я не произнесу проповедь на похоронах, — проскрежетал преподобный Шорт срывающимся от злости голосом.

— Они хотят выразить свою благодарность, — выкрикнула Мейми, пытаясь перекрыть и музыку, и общий гвалт. — Большой Джо вывел их на путь к успеху, когда они выпрашивали на чай, играя в притоне Эдди Прайса. А теперь они провожают его в путь на небеса.

— Так на небеса не провожают, — отозвался преподобный охрипшим от криков голосом. — От их воплей скорее мертвые восстанут из гробов.

— Ладно, сейчас я их остановлю, — пообещала Мейми и, подойдя к оркестру, положила свою черную морщинистую руку на мокрое плечо Южанина. — Все было отлично, мальчики, а теперь немного передохните.

Музыка прекратилась так внезапно, что в наступившей тишине явственно послышался шепот Дульси:

— Почему вы разрешаете этому грошовому проповеднику вмешиваться в ваши дела?

Преподобный Шорт посмотрел на нее с нескрываемой злобой.

— Прежде чем упрекать меня, сестрица Перри, стряхните грязь с ваших юбок, — проскрежетал он.

Молчание сделалось напряженным.

Сестренка воспользовалась тишиной и спросила громким пьяным голосом:

— Скажите, преподобный, как вы оказались за дверью?

Напряжение как рукой сняло. Все захохотали.

— Меня вытолкнули из окна спальни, — сообщил преподобный, еле скрывая злобу.

Сестренка схватилась за живот и принялась было хохотать, но, увидев лицо преподобного, осеклась.

Кое-кто тоже было рассмеялся, но тут же умолк. Гробовое молчание, словно саван, окутало пьяную компанию. Гости, выпучив глаза, таращились на преподобного. Их рты хотели смеяться и дальше, но сознание говорило: тпру! С одной стороны, лицо преподобного искажала ярость, понятная в человеке, которого выпихнули из окна, но, с другой стороны, на его теле не было признаков падения с третьего этажа на бетонный тротуар.

— Это сделал Чарли Чинк, — проскрежетал преподобный.

— Кто-кто? — ахнула Мейми.

— Вы шутите? — резко спросила Аламена.

Первой опомнилась Сестренка. Она издала пробный смешок и одобрительно пихнула преподобного в бок.

— Ну, вы даете, — сказала она.

Преподобный ухватился за ее руку, чтобы не упасть.

На ее лице написалось идиотское восхищение одного шутника перед другим.

Мейми яростно обернулась к ней и влепила пощечину.

— Марш на кухню! — велела она. — И не смей больше брать в рот ни капли.

Лицо Сестренки сморщилось, словно черносливина, и она заплакала в голос. Это была крепкая, как лошадь, крупная молодая женщина, и ее плачущая физиономия придавала ей совершенно идиотский вид. Она ринулась было на кухню, но споткнулась о чью-то ногу и пьяно грохнулась на пол. На нее, впрочем, никто не обратил внимания, ибо преподобный Шорт, лишившись в ее лице опоры, тоже начал падать.

Мейми успела подхватить его и усадила в кресло, приговаривая:

— Посидите, отдохните и расскажите, что с вами стряслось.

Он схватился за сердце, словно оно причиняло ему дикую боль, и сказал еле слышно:

— Я пошел в спальню, чтобы подышать свежим воздухом. А пока я стоял у окна и смотрел, как полицейский гонится за вором, сзади подкрался Чарли Чинк и вытолкнул меня из окна.

— Боже! — воскликнула Мейми. — Он пытался вас убить?

— Вот именно!

Аламена посмотрела на дергающееся от ярости лицо преподобного и уверенно сказала:

— Мейми, он просто пьян.

— Ничего подобного, — запротестовал преподобный. — Я в жизни не брал в рот ни капли пагубного зелья.

— А где Чинк? — спросила Мейми, озираясь по сторонам. — Чинк! Эй, кто-нибудь! Разыщите Чинка.

— Он ушел, — сообщила Аламена. — Он ушел, когда вы с Дульси заперлись в сортире.

— Этот проповедник все придумал, — сказала Дульси. — Потому что они с Чинком повздорили из-за гостей.

— А чем плохи мои гости? — спросила Мейми преподобного.

Она спрашивала Шорта, но за него ответила Дульси:

— Он сказал, что здесь не должно быть никого, кроме прихожан, а также собратьев Джо по ложе. А Чарли напомнил, что Джо был профессиональный игрок…