Плохие парни

Алиса тоже хотела было сесть. Она выглядела испуганной. Или пойманной с поличным, подумал он.

– А почему это ты решила, будто я полицейский?

Он вжал ее обратно в постель. Затем запустил руку под кровать.

– Или это ты тоже случайно нашла?

Увидев у него в руке револьвер, она широко раскрыла глаза от ужаса.

– Ну же! Отвечай!

Сквозь зубы пробормотав это, он приставил дуло револьвера к ее щеке. Другой рукой он принялся выкручивать ей сосок.

– Отвечай же!

Лицо Алисы исказилось, губы поехали в разные стороны. Она принялась тихонько скулить:

– Нет! Не надо...

– Убирайся! – закричал он, соскакивая с кровати. – Убирайся! – повторил он, но Алиса была парализована ужасом.

Он стащил ее за руку с кровати, сгреб в охапку валявшуюся на кресле одежду и швырнул ей.

– Убирайся отсюда к чертовой матери!

Она неподвижно стояла посреди комнаты, прижав к груди не надетое еще платье. Ему удалось встряхнуть ее, прежде чем она вновь начала плакать.

Он поднял с пола ее туфли, схватил ее за руку и потащил к двери.

– Убирайся, – произнес он еще раз, вытолкнул ее в холл и захлопнул автоматически защелкивающуюся дверь.

Пройдя в глубь комнаты, он с размаху швырнул свой 38-й калибр на подушку, грохнулся в кресло и стиснул виски широко расставленными пальцами.

Что со мной происходит? Нормальная девица. Что же все-таки со мной происходит?

Внезапно он резко вскочил на ноги и прошел в ванную за рубашкой. Ему необходимо было смыться, отсюда, прежде чем она вызовет полицию.

Скоро все это кончится, утешал он себя, застегивая рубашку. Еще раз, и другой, и дело будет в шляпе.

Глава 2

Вынырнув из тьмы Линкольн-туннеля, Винни Кламс покосился на автобус, едущий в соседнем ряду. Тот был битком набит обладателями сезонных билетов, возвращающимися домой, в Джерси, из бесчисленных контор Манхэттена. Он опустил боковое стекло и поддал газу, стремясь держаться вровень с автобусом. Ему захотелось разглядеть лицо блондинки, которую он высмотрел в автобусе, проезжая по туннелю. Ее волнующие пышные волосы вызвали у него эрекцию, отчего чуть не лопнули и без того с трудом натягивающиеся на него шерстяные брюки шестидесятого размера.

Он развалился на роскошном, обтянутом перламутрового цвета кожей сиденье своего «линкольна» и нажал на гудок, чтобы привлечь к себе ее внимание.

– Эй, крошка! – заорал он из окна. – Как насчет хорошей салями?

Гудок заставил пассажиров автобуса уставиться на Винни. Наряду с прочими обернулась к нему и блондинка. Она напомнила молодую Джоан Риверс: лисье личико, причем изрядно размалеванное. Что ж, неплохо, бывали у него и погаже.

Как и остальные пассажиры автобуса, блондинка скосила глаза, чтобы рассмотреть за затемненными стеклами черного «линкольна» физиономию его владельца. Автомобиль и автобус по-прежнему мчались ноздря в ноздрю.

Винни Кламс хмыкнул и рассмеялся, довольный тем, что блондинка заставила его член встать. Он помахал ей рукой на прощанье и склонился к рулю. Ему предстояли важные дела.

Гудок «линкольна» прозвучал в поздний послеполуденный час на развилке шоссе номер 3. Винни пребывал в превосходном настроении, потому что чувствовал себя отрезанным от внешнего мира. Там, снаружи, было жарко и душно, а здесь, внутри, неназойливо жужжащий кондиционер навевал прохладу и покой. Все сияло чистотой, свежестью. Обзаведись работенкой, на которой не придется пачкать руки, – так говорили в его родном квартале. Вот уж действительно, лучше не скажешь!

«Линкольн» пронесся под большим дорожным щитом, извещавшим о повороте на Нью-Джерси, обогнал «шевроле», на капоте которого трепетал пуэрториканский флажок.

– Драные ублюдки, – пробормотал Винни.

Не будь на свете пуэрториканцев, негров и китайцев, его руки не были бы такими чистыми. Но они могут стать еще чище; и если все пройдет хорошо, то через пару месяцев, глядишь, и станут.

Кассета уже торчала в стереосистеме, которой Кламс оборудовал свой «линкольн». Он нажал на кнопку – и сразу же из шести динамиков ему запела Оливия Ньютон-Джон.

«Перейдем к телу, перейдем к телу...»

Это была единственная кассета, которую он держал в машине, и единственная песня на всей кассете, которая ему по-настоящему нравилась.

Заметив впереди рытвину, Винни заблаговременно сбросил скорость. Слева что-то задребезжало, и Винни недовольно нахмурился. Он посмотрел на спидометр. 17 тысяч миль, а машина уже никуда не годится. Да и на дверцах царапины. Пора обзаводиться новой, «севилем» для разнообразия или на этот раз «мерседесом». Хотя какого хрена? Провернув такое дельце, он осилит и лимузин. Запросто! Кламс улыбнулся.

Винни Кламс был убежден в том, что секрет его успеха заключается в осторожности, и поэтому сегодня ругал себя за чрезмерное возбуждение, но тут уж было ничего не поделать. Три сотни тысяч наличными – таких дел он еще не проворачивал! И опять его мясистые губы шевельнулись в улыбке. Далеко он пошел, начав с продажи жетонов для автомата старшеклассникам в Вашингтон-сквер-парке!

На взгляд Винни, поворот в его жизни произошел три года назад, когда его взяли по какой-то сравнительно безобидной статье. Обычно в таких случаях его адвокату удавалось свести дело к штрафу и испытательному сроку, но на этот раз чертов помощник прокурора оказался несговорчивым. Он разразился на суде такой речью, словно Кламс специализировался на изнасиловании малолеток, и старый ублюдок судья упрятал его на шесть месяцев за решетку. Когда росту в тебе пять футов семь дюймов, а весишь двести шестьдесят пять фунтов, делить с напарником по несчастью камеру восемь на десять футов не так-то просто. Но к тому времени, когда Винни освободили, ему удалось сбросить тридцать семь фунтов, и он поклялся никогда больше не попадать за долбаную решетку.

Одна только мысль о камере приводила его в ужас. Но не проходило и дня, чтобы он не вспомнил о том, как сидел в ней, потея и задыхаясь, и вновь и вновь клялся себе в том, что с грошовым бизнесом он, выйдя отсюда, раз и навсегда завяжет. Каждый день в камере он твердил себе, что отныне займется серьезными операциями с наркотиками, сулящими изрядные барыши. Это будет отнимать меньше времени, и ему не придется вечно торчать на улице. Он поклялся себе, что на улице его больше не сцапают. Нечего и соваться в наркобизнес... если не сумеешь заставить кого-нибудь делать черную работу вместо себя.

В плане, придуманном Кламсом, не было ничего оригинального: более или менее традиционный путь; тропа, на которую вступают все уличные толкачи, решив выбиться в люди. Наркоман готов поцеловать тебя в задницу, вылизать ее дочиста, надраить тебе башмаки – лишь бы получить то, что ему нужно. Все постоянные клиенты Винни были именно таковы. И поэтому, как многие до него, Винни решил воспользоваться практически дармовыми рабочими руками и образовать небольшую группу уличных торговцев из числа наиболее доверенной клиентуры, с которыми он мог бы расплачиваться высококачественным товаром. Существовало только одно препятствие: Винни Кламс работал у мистера Мистретты, у которого, как еще кое у кого из нью-йоркских крестных отцов, имелись идиотские старомодные представления о порядочности и чести. Винни считал правила, предписанные стариком, сущим бредом. Продавать наркотики крупным дилерам Мистретта находил совершенно нормальным делом, но не допускал того, чтобы его люди оказывались лично втянутыми в уличную торговлю. И он и главы других семейств называли продажу наркотиков непосредственно потребителям «негритянским бизнесом», хотя и получали больше шестидесяти процентов чистого дохода от всех наркотиков, проданных в Гарлеме.

Сидя в тюрьме, Кламс ломал голову над этой задачкой, но, выйдя на волю, обнаружил, что все изменилось. Здесь уже шла игра по другим правилам. Ричи Варга все переустроил по-своему. Это было просто невероятно. Три семейства избрали его на роль наследного принца, а он исхитрился вздрючить их всех! Что за чертовщина! Начал давать показания – и пересажал полгорода! К тому моменту, когда Кламс вышел на волю, в семействах царило смятение, и люди прятались по щелям, их власть практически сошла на нет. И все capi di capi в тюрьме или вот-вот туда угодят. Таким образом, Нью-Йорк оказался отдан во власть всякой мелкой рыбешке, вроде самого Винни. Когда показания Варги практически уничтожили семейства, все в городе встало с ног на голову. И спустя немного времени волна неорганизованной преступности захлестнула город. Она неистовствовала, как чума, и с, каждым днем становилась все сильнее.