Злые ветры дуют в Великий пост

Без четверти семь он уже стоял рядом с колоннадой у входа в школу и пытался читать сегодняшнюю газету при розоватом сиянии закатного солнца и желтом свете ламп, горевших под высокими сводами. Конде мог неделями обходиться без чтения газет, ограничиваясь беглым просмотром заголовков и не испытывая при этом ни малейших угрызений совести или сомнений, — просто жалко терять время на тщательно отмеренную информацию или слишком очевидные комментарии. Интересно, о чем написала Каридад Дельгадо на второй день после убийства дочери? Надо будет купить воскресный номер «Хувентуд ребельде». Ветер поутих и не мешал перелистывать газету, а делать все равно было нечего. На первой полосе сообщалось, что медленной, но верной поступью идет подготовка к сафре [22]и скоро, как всегда, мы добьемся новых великих результатов; советские космонавты продолжают свой полет, устанавливая рекорд длительности пребывания в космосе, далекие от тревожных вестей с международной страницы об ухудшении положения в их стране — где раньше всегда все было отлично, — о кровопролитной войне между армянами и азербайджанцами; развитие туризма на Кубе идет ускоренными темпами — какое точное и удобное выражение! — количество гостиничных номеров скоро увеличится в три раза; в свою очередь, трудящиеся пищевой промышленности и сферы обслуживания уже с полной отдачей включились в межмуниципальное соревнование за почетное право провести у себя в провинции торжественные мероприятия, посвященные своему профессиональному празднику 4 февраля; в этой связи они выдвигают новые трудовые инициативы, повышают качество обслуживания, активизируют усилия по искоренению недостатков — слово, означающее для Конде разновидность онтологической категории фатальности, чья поэтически красивая оболочка прикрывает самое обычное воровство. Так, а вот на Ближнем Востоке все по-прежнему — чем дальше, тем хуже, пока опять все не очутятся в дерьме и не разразится очередная война; в Соединенных Штатах растет насилие; новые похищения в Гватемале, новые убийства в Сальвадоре, все больше безработных в Аргентине и все больше бедняков в Бразилии. Как только меня угораздило приземлиться на этой чудесной планете? И какое значение имеет убийство одной учительницы среди такой прорвы смертей? Может, правы длинноволосый фрик и его племя?.. Так, отборочный этап чемпионата по бейсболу продвигается уверенными шагами — «темпами» звучало бы спортивнее — к финишной прямой, команда Гаваны лидирует; Пипин готовится побить собственный рекорд апноэ [23]— Конде давно собирался посмотреть в словаре значение этого слова, надеясь отыскать там синоним, который звучал бы не так кошмарно. Он сложил газету, убедившись, что все продвигается намеченными темпами, шагами и поступью, и стал наблюдать за тем, как окончательно падает темнота, тоже в строго положенное ей время — 18 часов 52 минуты, как по расписанию. Глядя на стремительный заход солнца, ему захотелось написать о бессодержательности существования — не о смерти, не о крахе или разочаровании, но именно о бессодержательности и пустоте. Человек один на один с пустотой. Почему бы и нет? Надо только найти подходящий персонаж. А сам он подошел бы на эту роль? Ну конечно, тем более что в последнее время испытывал слишком большую жалость к собственной персоне, что может привести к непоправимому результату, когда весь мрак поднимется на поверхность, вся пустота сосредоточится в одной человеческой душе… Да нет же, возразил себе Конде, я прекрасно себя чувствую, стою и жду женщину, с которой собираюсь переспать, а после мы вместе напьемся.

Только вот еще что: он все-таки оставался полицейским, хотя иногда и сам в это не верил и не переставал мыслить как полицейский. Да, сейчас он находился во владениях собственной ностальгии, но здесь многое также связано с Лисеттой Нуньес Дельгадо, и Конде подумал, что пустота и смерть порой бывают слишком схожими и что эта конкретная смерть на планете, где и так полно трупов, более или менее предсказуемых, грозила нарушить самое необходимое равновесие — равновесие жизни. Возможно, каких-то шесть дней назад на этой самой ступеньке сидела девушка неполных двадцати пяти лет, преисполненная желания жить, наслаждалась красками заката, далекая от чужих войн и проблем ныряльщика, который умел задерживать дыхание на рекордные сроки, она мечтала о том, как бы достать новые кроссовки, и очень скоро их заполучила. Теперь уж ничего не осталось от мечтаний и забот бывшей учительницы; разве что память о ней останется в этом здании, где обитают миллионы других воспоминаний, включая те, что не дают Конде покоя; разве что оставила после себя горечь неудавшейся любви и раскаяние у директора школы, который на миг почувствовал себя помолодевшим, или растерянность у отдельных учеников, рассчитывавших с помощью необычной учительницы без особых трудов сдать экзамен по химии. В 18.53 солнце окончательно закатилось за край земли, однако лучи его — в качестве воспоминания — еще долго будут окрашивать в малиновый цвет небосклон у горизонта.

И тут он видит ее. Карина шагает под цветущими махагуасами, и Конде чувствует, как жизнь его наполняется, как и его легкие, а вместе с ними и весь организм, все естество наполняется весенним воздухом и тропическими ароматами, забываются мысли о пустоте существования, о смерти, о закате и так далее; эта женщина может заменить собой все на свете, думает он и, перескакивая через две ступеньки, бежит по лестнице навстречу ей, навстречу ее поцелую, ее телу, которое приникает к нему, обещая самую близкую и самую главную встречу.

— Что ты думаешь по поводу ностальгии?

— Что ее придумали композиторы, сочиняющие болеро.

— А насчет апноэ?

— Что это противоестественно.

— А тебе говорили когда-нибудь, что ты самая красивая женщина в Ла-Виборе?

— До меня доходили такие слухи.

— И что есть один честный полицейский, который тебя преследует?

— Это я уже поняла по допросу, — отвечает Карина, и они снова целуются у всех на виду и с бесстыдством подростков, у которых играют гормоны.

— Тебе нравится, когда тебе говорят комплименты в парках?

— Мне уже очень давно никто не говорит комплиментов ни в парках, ни где-нибудь еще.

— Какой твой любимый парк в Ла-Виборе? Выбирай: в Кордобе, в Чивосе, любой из двух в Сан-Мариано, Пескао, в Сантос-Суаресе, в Монако, тот, что со львятами в Касино, в Акосте… Парки — главное достоинство этого района, они самые красивые в Гаване.

— Ты уверен?

— Еще бы! Так какой ты выбираешь?

Она медлит с ответом, глядя ему в глаза. Он тонет в ее бездонном взгляде, как и положено влюбленному полицейскому.

— Если ты ограничишься тем, что будешь говорить мне комплименты, то лучше пойдем в Монако. А если будешь распускать руки — то в Пескао.

— Пошли в Пескао. Я за себя не отвечаю.

— А почему бы тебе не пригласить меня к себе домой?

Вопрос застает его врасплох; во время их разговора по телефону Конде хотел, но не решился пригласить ее к себе. Еще раз подтверждается его подозрение, что эта женщина — слишком женщина, и нет смысла ходить вокруг нее кругами наподобие того, как сексуально озабоченный Тарзан подбирался по деревьям к своей Джейн.

— Я тебя не послушалась, — говорит Карина растерявшемуся от неожиданности Конде и улыбается. — Моя машина стоит тут, рядом. Так мы поедем к тебе или нет? У тебя получается вкусный кофе.

Дрожащими руками Конде запускает кофеварку. Предвкушение обладания этой женщиной приводит его в смятение, какое он не испытывал с той поры, когда еще только начинал приобщаться к тайнам любви. От волнения он принимается болтать о чем придется: о секретах приготовления кофе, которым научился у Хосефины — я тебя обязательно свожу познакомиться с ними, с ней и Тощим, моим лучшим другом; не понимаю, почему вы до сих пор не встречались, — и поглядывает на кофеварку: не полился ли кофе, — они живут за ближним углом от твоего дома; о своем пристрастии к китайской кухне — у нас в управлении работает Патрисия, китаянка, так ее отец, Себастьян Вонг, готовит супы — язык проглотишь; о сюжете рассказа, который хотел бы написать, об одиночестве и пустоте — он выливает первую порцию кофе в кувшинчик, куда уже насыпаны две ложечки сахара, и взбивает все в густую рыжую массу, — пока тебя ждал, мне вдруг захотелось написать что-то подобное, я уже несколько дней вновь испытываю желание писать, — и добавляет в кувшинчик остальной кофе, наблюдая, как на поверхности образуется желтая и конечно же горькая пена, потом разливает кофе в две большие чашки и объявляет, что приготовил кофе-эспрессо, садясь за стол напротив Карины, — каждый раз, когда во мне просыпается любовь, я верю, что опять смогу писать.