Чисто случайно

С ума сойти. Четыре года назад я по ошибке упер его дряхлую «Ауди», а он все не может забыть. Тут, наверное, и сорока будет мало. Может, лет через двадцать, после того, как его закопают — до тех пор мне покоя не видать.

Мы сидели там и все вместе думали. Когда стали расходиться, согласились, что поговорили не зря. Что до меня, я в жизни не соглашусь, что вся эта каша заварилась из-за меня. Понятия не имею, с чего все это началось, но что не с меня — это уж точно.

Эх, дико я устал от всего этого, и мне вдруг захотелось смотаться до поры до времени из Уолтемстоу. Пожалуй, стоит еще разок сгонять в Уондсворт и потолковать с этим Слипом.

Глава шестая

Когда выписали, решил напоследок зайти в буфет, кофе попить. Сидел пялился в чашку, будто надеялся там ответ найти. И прямо там, в уголке, решил, что начну все сначала, притворюсь, будто прошедшей недели и не было.

Звоню Джимми Фоли (мне Шэрон, когда я еще был в палате, мобильник притаранила).

— Джимми? — говорю.

— Джимми.

— Черт меня побери, Джимми, это же ты, Джимми, да? Это я, Ники.

— А, Ники, — говорит. Ну вот, это уже лучше.

— Меня выписали из больницы, Джимми.

— Из больницы, Ники.

— Я сейчас сижу в буфете. Что ты делаешь немного погодя?

— Разъезжаю.

— А сейчас что ты делаешь?

— Разъезжаю.

— Может, заедешь за мной в шесть?

— В шесть?

— Да, в шесть. Ко мне на квартиру.

— К тебе на квартиру.

— Ты не против, Джимми?

— Не против.

— Увидимся тогда попозже, Джимми.

— Попозже.

Я откинулся на спинку стула, допил кофе и стал думать, что делать дальше.

В тюрьме у меня было четыре вещи, о которых я мечтал. Это, конечно, если не считать хряпнуть и потрахаться. При мысли об этих четырех вещах я добрел. Четыре вещи, которые мы, неблагодарные, обычно не ценим, я говорил об этом Слипу буквально за два дня до окончания срока. Когда я вышел, эти четыре вещи потонули в сумятице всего, что со мной творилось. Теперь я решил, что хватит уже откладывать, займусь этим прямо сейчас.

Ну вот, я и пошел из больницы, медленно так, потом, как вышел на улицу, еще медленней, будто инвалид какой. Вот так избитый, весь в синяках, приплелся на Уонстедское поле — море разливанное травы и свежего воздуха.

Ребятишки змеи пускают и самолеты самодельные. Нашел себе ложбинку посреди ничего, лег в траву и стал смотреть в небушко.

И так мне стало хорошо, будто в сливках выкупался. Смотрел я, а потом даже вздремнул. Ну надо же! Я лежу на травке, греюсь на солнышке и дремлю. Это было здорово, просто супер. Это и был номер первый.

Потом вдруг прямо надо мной нарисовалось что-то чуднóе.

— Му-у!

А я и забыл, что по этому полю все лето коровы разгуливают, и никто их не гоняет. А они от этого делаются до ужаса ручными. Даже кажется, что вот сейчас одна подойдет и вылижет тебе яйца. Что до этой, так она вылизала мне всю фотокарточку, а я, когда отплевался и отхихикался, почувствовал себя лучше, будто лед раскололся. Теперь можно и ко второму делу перейти.

Прачечная.

Постирушки у меня, правда, никакой не было: мамаша, пока я в Виппс-Кроссе лежал, пошуровала в моей хате и марафет навела. Ничего, можно просто захватить газету, сесть там и понаслаждаться хотя бы часик. Люблю прачечные: белье в барабане крутится-вертится, так здорово.

Это был номер два.

Я пошел домой и стал ждать номера три, из-за которого ко мне и обещался заехать Джимми.

— Как оно, Ники? — спрашивает. — Вроде получше, или как?

— Поправляюсь помаленьку, — говорю, — ты как, на колесах? Подвезешь меня?

— Ники, я не только на колесах, я на собственной тачке, даже застрахованной.

— Застрахованная тачка! Неужто на твое имя?

— Ну, почти, Ники. Застраховать на мое имя — никаких денег не хватит. На мою маму.

— С ума сойти. А почему же ты не ездил на ней в Уондсворт? Зачем угонял тачку?

— Да ну ее, Ники. Сам рассуди: если ты хочешь, чтоб тебя уважали, ты ведь не станешь разъезжать по городу в драной «метрошке».

Это уж точно. На таком драндулете ездить, да если ребята из Уондсворта увидят — сраму не оберешься, засмеют.

— Джимми, а ты не хочешь сводить ее в мойку?

— Да я вчера ее мыл, Ники. Хочешь — поедем да еще раз помоем, если тебе приперло.

— Я сам и заплачу, Джимми. Просто уж очень мне охота посидеть в машине в автомойке.

— Ну ладно, Ники, чего тут такого. Посидим да помоем.

И мы поехали в автомойку на Селборн-роуд. Платил я. Это самая крутая, самая первоклассная супер-пупер-автомойка на свете. Она работала как турбина. Четыре года я ждал, чтобы оказаться в машине на этой автомойке и смотреть, как трутся о стекла громадные щетки.

Это был номер три.

— Ну вот, Джимми, теперь мне еще охота слопать настоящий индийский карри, чтоб во рту полыхало. Тогда уж полный кайф. Ну как, ты не прочь слопать настоящий индийский карри, чтоб во рту полыхало?

— Да уж, Ники, настоящий карри — это круто.

И вот мы прямо из той автомойки поехали на Грин-стрит в Истхэме — одно на весь город место, где можно было добыть правильный карри, да при том такой дешевый, что тебе чуть не приплачивали за то, что ты его ешь. Одно плохо: на этой Грин-стрит никто не говорил по-английски, так что объяснить, что ты хочешь, там было не так-то просто. В конце концов, еду тебе, конечно, приносили, правда, всегда не совсем ту, что ты просил.

Ну вот, засели мы в какой-то кафешке, принесли нам хавчик, о каком я и не слыхал никогда — может недавно изобрели, пока я в тюряге парился — охренительно острый и офигенно вкусный. Теперь у меня было в один день все четыре желанья, и на душе полегчало.

— Ну что, Ники, что теперь? — спрашивает Джимми за мороженым.

— Ну, Джимми, понимаешь… — я маялся, не знал, как ему сказать, не самый подходящий чувак Джимми, чтоб с ним про баб трепаться, — понимаешь, Джимми… я думаю завязать, ты знаешь.

Он как вылупится на меня.

— Ники, да ты что? У тебя после больнички с головой плохо, старичок. Ты еще не совсем выздоровел, думать тебе пока вредно.

— Понимаешь ли, Норин сказала…

— Норин? Норин Хэрлок? Вы с ней… Да ты что…С ума сойти, Ники, прямо слюнки текут, ты уж прости, приятель, но она ведь самая клевая телка на весь город, она такая… Да, Ники, теперь я понял, приятель, теперь я вижу, что к чему. Норин Хэрлок сказала, что даст тебе, если ты завяжешь?

— Ну да, примерно.

— Ух ты, — Джимми аж вспотел, — с ума сойти, Ники. Вот задачка, так задачка. Норин Хэрлок, ну что тут скажешь.

— Вот ведь как. Сказала, что если я хочу ее трахнуть, я должен завязать.

— Да, Ники, трудно тебе придется, это точно. Придется выбирать. У нее-то у самой работа такая чистенькая, в Вест-Энде где-то, и даже, говорят, она на самолете может за полцены летать.

— Говорят.

— Ну так что ты решил?

— Правду сказать, Джимми, приятель, я и сам не знаю, чего хочу.

— Может, еще карри, после мороженого, а?

— А потом еще, завтра вечером.

— То-то и оно. Карри — это здорово, но за него ведь платить надо, а на крохи от социалки нормального карри не купишь.

— Норин, она каждый день на работу ходит. А мне что делать, пока она там, а, Джимми? В Уолтемстоу никакой работы днем с огнем не найдешь.

Джимми глянул на меня и аж присвистнул.

— Вот ведь задачка так задачка. Ты, Ники, и впрямь не от горячки с катушек съехал, а из-за бабы. Это серьезнее, брат, это куда серьезнее.

Мне стало не по себе. Не пойми от чего, но стало.

— И что ты теперь делать будешь? — спросил Джимми.

Чтобы сделать тест, пришлось переться в Вест-Энд.

От «Уолтемстоу-Центр» подземкой добрался до Юстона, дальше пешком пошел. Нашел улицу, потом саму клинику. Стоял там, парился, все войти не решался.

Кто тут только до меня не побывал — и больные, наверное, и гомики, и такие, которым только бы ширнуться в подворотне, а какой иглой — они плевать хотели.