Шоковая волна

— Мисс Ингрэмс, — спросила ее я, как только она положила трубку телефона, — а если предположить, что профессор Форбс станет деканом факультета? Я, правда, не могу утверждать, что такое случится, но если вдруг случится, — вы останетесь работать с ним?

— Университет платит мне жалованье, поэтому я работаю с тем, с кем прикажут. Профессор Ловенталь спросил меня вчера, есть ли у меня собственность. Я ответила, что есть: пенсия через четыре года. Так что с мистером Форбсом я, конечно, буду работать.

Я не знала, на кого направлена ее враждебность, на мистера Форбса или на меня. Возможно, на нас обоих.

Больше у меня не будет возможности, подумала я, и задала свой главный вопрос.

— Какими были их отношения, когда они были вместе? Ответьте первое, что придет в голову.

— Отец и сын. — Она посмотрела на меня с удивлением, словно сама задумалась над тем, что сказала.

— Я так и подумала после разговора с мистером Форбсом, — успокоила ее я.

— Они много спорили, — добавила она как бы для себя.

— Из-за Ричарда?

— Да… — на миг запнулась мисс Ингрэмс. — В церкви, совсем недавно, в воскресенье… мы читали о блудном сыне, и я подумала, что вылитый старший сын, это Рэндалл Форбс. Он не хочет, чтобы младший когда-нибудь вернулся. — Лицо ее стало серьезным. — Мы с вами, кажется, начали сплетничать, миссис Осборн?

— Но ведь это так интересно! Сколько лет Ричарду?

— Около тридцати, должно быть.

— А вы знаете Эндрю Гиллспи?

— Кто не знает сумасшедшего Гилли?

— Сумасшедшего?

— Все зависит от того, как на это посмотреть — его одежда, борода, волосы, которые он заплетает в косичку, как это делали его предки. Он выходец из рабочей семьи. Его сестра держит лавку сувениров на Морган-стрит, милая девушка, какую только можно себе представить.

— Она стыдится своего брата?

— Конечно, нет. Никто не стыдится Гилли. Просто он немного не в себе. Вот и все.

Из уст мисс Ингрэмс эти слова прозвучали вполне искренне, и я подумала, что они достойно дополняют притчу о блудных сыновьях. Только полиция поняла их буквально.

Я спросила ее, читала ли она то, что написано в газете «Индепендент» о последних часах жизни Ловенталя.

— Это заставляет меня думать, будто я что-то скрываю, — промолвила мисс Ингрэмс.

У меня не создалось такого впечатления, и я сказала ей об этом. Но во мне крепло чувство, что мисс Ингрэмс фиксировала в своей памяти факты, а затем усиленно подкрепляла их собственной интерпретацией.

— Я спросила вас, читали ли вы газету, потому что хотела узнать у вас, что означает фраза, сказанная профессором экономке, что только ее рагу можно назвать настоящим рагу.

— Когда я прочитала эти слова в газете, я попыталась вспомнить, о чем шел разговор за столом, когда профессор вышел в кухню за льдом. Говорили о Форбсе и гранте, полученном от Фонда Рейса.

Это были мои собственные предположения. Я вспомнила, как чувствовала себя в поезде, и слова Форбса о разнице между намерением и целью.

— Не похоже, что Форбс вернется, — наконец сказала я. — А тем временем я, кажется, забросала вас вопросами, как газетный репортер.

Мисс Ингрэмс слабо улыбнулась.

— Это помогло мне кое в чем разобраться. Вы можете встретиться с ним вечером в морге. Я уверена, он там будет.

— Это не так важно, — ответила я. — Мне хочется задать вам еще один вопрос, но вы можете не отвечать, если он покажется вам слишком личным. У меня создалось впечатление, что вам не хочется работать с доктором Форбсом. Почему?

— Потому что никогда не знаешь, как себя с ним вести. Я давно работаю на факультете, намного дольше, чем даже он. Вообще, знаете, миссис Осборн, что сейчас мне пришло в голову? Это он не хочет со мной работать. Его пугает, что я буду все время сравнивать его с профессором Ловенталем.

Я встала, мисс Ингрэмс тоже поднялась со стула.

— Если он не вернется, — сказала она, — то я тоже пойду домой. Я не хочу одна оставаться в этом кабинете. И это не скоро у меня пройдет. Мир… — Она посмотрела на закрытый холстом стол. — В нашей жизни нет места понятию мир. Почему они не понимают, что надо позволить людям оставаться самими собой?

* * *

Из административного здания я направилась на физический факультет, минуя восьмигранник из красного кирпича — циклотрон, бывший некогда гордостью Венеции, штат Иллинойс. Все подходы к нему были забаррикадированы и опутаны колючей проволокой. Повсюду стояли щиты с грозными надписями: «Вход запрещен», «Вход карается законом».

На первом этаже на доске объявлений я прочитала афишу спектакля, который готовили Гилли, Нора и Ричард Ловенталь, и внизу — следующие слова: «Покиньте загрязненную атмосферу Венеции. Приходите в Арденский лес. Новый Шекспир ждет вас сегодня».

Я надеялась, что по дороге встречу Форбса, ибо в кабинете, когда я справилась о нем, его не оказалось. В этот день лекций он тоже не читал. Я слышала, как студенты, собираясь группками, произносили его имя. В кафетерии, когда начался общий разговор о том, кто заменит Папу и возглавит факультет, кто-то сказал:

— Форбс, конечно, кто же еще?

— Э, парень. Сейчас начнется большая чистка, и эта ученая крыса, как пить дать, отменит мою отсрочку от призыва в армию.

Лишь одна девушка вступилась за Форбса.

— А ты, бэби, станешь первой жертвой. Кому нужны женщины-физики? Твое место на кухне.

— Или в постели.

— Не с Форбсом ли?

Все расхохотались.

* * *

А за пределами студенческого городка жизнь протекала почти нормально. Такое могло случиться в любом студгородке или в другом мире. Чтобы проверить собственную реакцию, я остановила юношу и девушку, чтобы спросить, знают ли они об убийстве.

— А, это на физическом факультете, — небрежно сказала девушка. — А мы изучаем социальные науки.

В студенческом кинотеатре произошла замена: вместо фильмов с участием Ингрид Бергман и Полетты Годард, которые меня интересовали, шли «Одинокий рейнджер» и «Возвращение Шерлока Холмса».

Глава 8

Вечером в морге Хармса провожавших было мало.

— В воздухе пахнет чем-то нехорошим, — сказал Гилли. — Видимо, не обошлось без ФБР.

Я согласилась с ним. В последние три дня их присутствие чувствовалось не только в воздухе.

— Я даже не могу приблизиться к тюрьме. Хотелось бы мне знать, что происходит. Нора пытается найти для ребят надежного адвоката. Она уговаривает своего отца. Он адвокат.

— Удобно, — пробормотала я.

— Эти чертовы шерифские помощники продолжают утверждать, что ребята не хотят меня видеть. Если это таи, тогда я и соваться туда не буду. Кейт… вы не могли бы выяснить это для меня?

Я сказала, что постараюсь.

— Это Ричард? — спросила я о молодом человеке, взволнованно о чем-то беседующем с пожилой парой и мужчиной, который, должно быть, и был Тайлером Хармсом. Не знаю ни одного гробовщика, который не старался бы всегда и везде походить на гробовщика.

— Они не могут договориться, где лучше похоронить прах, — пояснил Гилли. — Еврейские родственники имеют смутное представление о кремации.

— Не смешно.

— Это черный юмор, а черный — это прекрасный цвет.

— Ты выпил, Гилли?

— Нет. А надо бы. Я говорю, что приходит в голову, авось по ассоциации скажу что-то, похожее на правду.

— Все здесь напоминает лавку древностей, — шепнула я.

Кресла были чересчур громоздки, помпезны и набиты жестким конским волосом. Стулья, простые с прямыми спинками, казались вечными. Закрытый гроб в глубине был окружен охапками папоротника и белых лилий, от густого запаха которых воздух казался тяжелым.

— Поздний Скотт Фицджеральд, — сказал Гилли. — Посмотрите на все эти лилии, взятые напрокат.

— Скоро Пасха.

— Я знаю. Сам помогаю готовиться к карнавалу в Миссионерском доме в Бейкерстауне.