Злые ветры дуют в Великий пост

— Конде, черт тебя подери! — сказал он и оглянулся в оба конца коридора, чтобы удостовериться, что никто не маячит поблизости. — Ты чего тут потерял?

Лейтенант с улыбкой протянул ему руку:

— Послушай, приятель, как тебе удается не стареть?

Кандито впустил его в комнату и указал на одно из железных кресел-качалок:

— Заливаю внутрь алкоголь для консервации, а снаружи Бог наградил меня дубленой кожей — не изнашивается. — И крикнул в глубь дома: — Куки, тащи сюда кофейник, его превосходительство [15]в гости пожаловал!

Кандито развел поднятые руки в стороны, словно просил тайм-аут у бейсбольного арбитра, и подошел к небольшому деревянному буфету, откуда извлек сосуд с микстурой для внутренней консервации — почти полную бутылку выдержанного рома, при виде которой у Конде вмиг поднялось настроение, испорченное созерцанием запретного бара на колесиках в доме Каридад Дельгадо. Кандито поставил на стол два стакана и налил в них ром. Отодвинув край матерчатой занавески, которая отделяла комнату от кухни, в образовавшуюся щель выглянула Куки. Она улыбалась.

— Как поживаешь, Конде?

— Вот сижу в ожидании кофе. Но вообще-то мне уже намного лучше, — добавил он, принимая от Кандито стакан с ромом.

Куки опять улыбнулась и беззвучно исчезла за вновь опустившейся занавеской.

— Похоже, эта девочка много значит для тебя.

— Да, ради таких вот идешь в огонь и в воду, лишь бы заработать несколько песо, — согласился Кандито и похлопал себя по карману.

— А заработаешь когда-нибудь себе неприятности.

— Все в рамках закона! А если случатся неприятности, ты ведь мне поможешь, друг, правда?

Конде улыбнулся и мысленно ответил «да, помогу». С тех пор как он работал следователем, ему удалось раскрыть не одно преступление при содействии Ржавого Кандито, и оба знали, что влияние Конде и есть та монета, которой он оплатит свой долг в случае надобности. А еще потому, что ты мой старинный друг, подумал Конде, с наслаждением отпивая из стакана большой глоток рома.

— А у вас тут тихо и спокойно.

— Еще бы, жильцы из первой комнаты переехали в новый дом — здесь теперь как в санатории! Ты только послушай, какая тишина!

— Повезло.

— А у тебя что нового? — поинтересовался Кандито, откидываясь на спинку кресла-качалки.

Конде сделал еще один добрый глоток рома и закурил. Собираясь на встречу с Кандито, он опять вознамерился предложить другу поработать на него в качестве осведомителя, но, как всегда, язык не поворачивался предложить такое, когда доходило до дела. Конде знал, что, несмотря на дружбу и любые меры предосторожности, включая и дежурный аргумент об одолжении старому приятелю, для такого типа, как Ржавый Кандито, родившегося и воспитанного в скандальной и безжалостной коммуналке, существует еще суровая уличная этика, в коей понятие мужской чести в первую очередь исключает возможность всякого сотрудничества с полицейским — с любым полицейским. Поэтому Конде решил начать издалека:

— Тебе не знаком такой пискунчик по прозвищу Пупи? Он живет в доме, где банк Колонос, на байке раскатывает.

Кандито оглянулся на кухонную занавеску:

— Вроде бы нет. Сам знаешь, что у нас вся жизнь поделена на две части — одна для начальства, другая для быдла. На байках и «Ладах» раскатывают сынки и дочки начальников. А я живу среди быдла.

— Это же всего в трех кварталах отсюда.

— Ну, может, я его видел когда, но и только. А эти три квартала, к твоему сведению, как раз и делят жизнь пополам — там они живут как в раю, а здесь я пашу, не разгибая спины, чтобы несколько сентаво заработать. Да чего я тебе объясняю, ты сам не вчера родился. А что он там натворил, этот парень?

— Пока ничего. Просто он имеет отношение к одной истории, которой я сейчас занимаюсь. Поганое, прямо скажем, дельце, с трупом. — Конде допил остатки рома из стакана. Кандито налил ему снова, и тогда Конде решил перейти к сути: — Ржавый, мне надо знать, есть ли наркотики в Пре, особенно марихуана, и кто ее туда поставляет.

— В какой Пре — в нашей?

Конде утвердительно кивнул, закуривая очередную сигарету.

— А завалили, говоришь, кого-то тоже там?

— Угу, учительницу.

— Да уж, дела… А что за отрава?

— Говорю же, марихуана. В ночь, когда убили учительницу, у нее дома выкурили по крайней мере один косяк.

— Это еще не значит, что наркота гуляет по Пре. Травку могли найти и где-то в другом месте.

— Ржавый, черт побери, кто из нас полицейский, ты или я?

— Погоди, погоди — ведь совсем не факт, что Пре имеет к этому отношение!

— Дело в том, что дом учительницы стоит недалеко отсюда, примерно в восьми кварталах, а Пупи был ее хахалем, только в последнее время у них, похоже, разладилось. Так вот, если травкой приторговывают здесь, у вас, она могла попасть и в Пре.

Кандито улыбнулся и жестом попросил у Конде сигарету; теперь у него были длинные острые ногти, которыми он пользовался, когда шил босоножки.

— Конде, Конде, тебе ли не знать, что приторговывают везде и всюду и не только травкой…

— О чем я и говорю! Но ты все же поспрашивай у своих, не пасется ли тут кто-нибудь из Пре — может, преподаватель, или ученик, или привратник — кто угодно. И выясни, не сидит ли на травке Пупи.

Кандито закурил сигарету и молча затянулся два раза. Потом улыбнулся и сказал, поглаживая усы и глядя Конде прямо в глаза:

— Значит, марихуана в Пре…

— Ты можешь в это поверить? Скажи мне, Кандито, разве в наше время такое было возможно?

— В Пре? Да ни в коем разе. Ну, были двое или трое оторванных, которые иногда зашмаливали косячок на тусовках с «Гномами» или «Кентом», а то закатывали колеса и заливали сверху ромом. Помнишь, как мы сами балдели на тех вечеринках? Но обходились без травки, а если кто баловался, то одной мастырки хватало на всю компанию. Обычно Белобрысый Эрнесто приносил, доставал где-то у себя в районе.

— Да пошел ты, неужели Эрнесто? — удивился Конде, вспомнив парнишку с кротким лицом и медлительной речью; одни считали его дураком, другие дураком в квадрате. — Ладно, это дело прошлое. Нам надо о сегодняшнем дне подумать. Так подкинешь мне наводку?

Кандито задумчиво рассматривал свои острые ногти. Ты не откажешь мне, думал Конде.

— Ну хорошо, посмотрю, что можно для тебя сделать. Только, сам понимаешь — по names, [16]как говорят агенты империализма.

Конде изобразил на лице милую улыбочку, намереваясь сделать следующий шаг:

— Ну, нет, брат, так не пойдет. Если дурь толкают кому-то из Пре, скандал будет что надо, да еще труп…

Кандито снова задумался. Конде все еще боялся услышать «нет» и был почти готов с пониманием отнестись к такому ответу.

— Я когда-нибудь погорю из-за тебя, так погорю, что меня уже ничто не спасет. А твоя помощь понадобится только для того, чтобы гнать муравьев у меня изо рта.

Конде перевел дух, отхлебнул рома и стал думать, как окончательно закрепить сделку.

— У меня к тебе еще одно дело. Я тут окучиваю одну телку… У тебя босоножки эти как, ничего получаются?

— Ну, это проще простого — только для тебя сварганю за полтинник. Или подарю, если ты сейчас на мели. Какой размер носит твоя цыпа?

Конде улыбнулся и обреченно покачал головой:

— Будь я проклят, если знаю, какого размера у нее лапка. — Конде пожал плечами и подумал, что в будущем, знакомясь с женщиной, прежде чем пялиться на задницу и на грудь, обязательно поинтересуется размером ее ноги. Разве угадаешь, когда может понадобиться подобная информация.

Самое первое любовное переживание Марио Конде было связано — как, наверное, у многих и многих — с детсадовской учительницей музыки, бледной девушкой с длинными пальцами, которая обдавала его своим дыханием, беря за руки и укладывая их на фортепьянные клавиши, а у него тем временем в каком-то трудноопределимом месте между коленками и животом нарастало чувство теплого нетерпения. Маленький Конде начал грезить воспитательницей во сне и наяву и однажды признался дедушке Руфино, что хочет стать большим и жениться на ней, на что старик ответил: я тоже хочу. Много лет спустя, незадолго до своей женитьбы, Конде узнал, что его бывшая воспитательница, которую он уже не увидел, вернувшись после летних каникул, опять объявилась в их районе — приехала на десять дней из Нью-Джерси навестить родственников. Он решил повидать женщину, которую, хоть и вспоминал очень редко, в действительности никогда не забывал. И не пожалел об этом решении, потому что ни годы, ни седина, ни располневшее тело не сумели развеять то романтическое очарование, каким обладала его учительница музыки, чьим прикосновениям наряду с неосознанной потребностью любить он обязан своей первой эрекцией.