Расставание в голубом

– Я не буду этого делать!

И тут же повторила, но уже дрожащим голосом готового расплакаться ребенка:

– Я не буду этого делать!

От такого контраста мое сердце едва не разорвалось. Наконец она заснула. Я умылся, припрятал оставшийся ликер и вернулся в постель.

Утром Лоис уже была способна здраво рассуждать и даже почувствовала голод. Съела омлет и ломтик тоста, немного вздремнула, а потом захотела поговорить со мной.

– Вначале мне было очень нелегко, – сказала она. – Живешь здесь круглый год, и хочется, чтобы люди к тебе хорошо относились. Стараешься понравиться. Здесь ведь все про всех знают, всю подноготную. Я встретила его на бензоколонке. Он был очень приветлив и обходителен. Только немного дерзок. Если бы я сразу осадила его... Но я не слишком опытна в таких делах. Похоже, я всегда была застенчивой. Не люблю жаловаться на тех, кто меня обслуживает. А сталкиваясь с уверенным в себе человеком, не знаю, как себя с ним держать. Главное было в том, как он говорил со мной и как на меня смотрел. А однажды на бензоколонке – верх машины был опущен – стоял у двери с моей стороны и вдруг положил мне руку на плечо. Никто ничего не заметил. Он просто положил руку, а я попросила этого не делать. Тогда он засмеялся и руку убрал. И после этого случая вел себя со мной все более откровенно.

Я не пожаловалась на него начальству, а просто решила больше там не заправляться. И стала ездить на другую бензоколонку. Потом как-то забежала на рынок, а когда вышла, увидела, что он сидит в моей машине. Очень вежливо попросил меня подбросить его до станции. Я сказала: «Конечно». Чувствовала, он что-нибудь выкинет, сама не знаю почему. И решила: если устроит что-либо, я остановлю машину и велю ему выйти. В конце концов, средь бела дня... Но в тот самый момент, когда я села в машину, захлопнула дверцу и включила зажигание, он повернулся и... обнял меня. Это было настолько... настолько немыслимо, Трев, настолько неожиданно и ужасно, что просто парализовало меня. Я думала, что потеряю сознание. Мимо шли люди, но им не было видно, что творится в машине. Я не могла пошевельнуться, не могла ни слова сказать, не могла даже собраться с мыслями. Люди вроде меня уж если реагируют, то слишком сильно. Наконец, я отпихнула его и заорала, чтобы он убирался. Не переставая улыбаться, он не спеша вышел из машины. А потом сунул голову внутрь и спросил что-то, вроде, мол, не отнеслась бы я к нему получше, будь он богат. Я крикнула, что не продамся ни за какие богатства мира. Знаете, есть что-то завораживающее в его курчавых белых волосах, в смуглом лице и маленьких голубых глазках. Когда ему повезет, заявил он, он вернется и посмотрит, как я себя поведу. В общем, что-то в этом духе...

Четкость этой части повествования оказалась весьма нетипичной на фоне сумбура остальных воспоминаний Лоис. Ее мозг пока отказывался ей служить, но чувствовалось, что у нее был острый проницательный ум. Уже засыпая, она искоса взглянула на меня и прошептала:

– Думаю, таких, как я, много. Мы реагируем либо слишком рано либо слишком поздно, либо не реагируем вообще. Беспокойные, нервные – не от мира сего. Возможно, мы жертвы. А Джуниоры Аллены не сомневаются ни в себе, ни в нас. Они знают, как нас использовать, как завлечь нас дальше, чем мы хотим, прежде чем мы сообразим, как этому воспротивиться. – Она нахмурилась. – Похоже, они инстинктивно угадывают, как сыграть на нашем потаенном желании подчиняться такому диктату. Трев, я была одинока. Я старалась быть приветливой и дружелюбной. Пыталась не выпасть из окружающей жизни, хотела стать ее частью.

Рамирес приехал после обеда, как раз тогда, когда она на спор съела больше, чем сама ожидала. Он осмотрел ее. Потом сказал мне:

– Уже получше. Организм – очень сложная и запутанная штука, Макги. Ваши физические ресурсы были полностью исчерпаны, оставались только нервы, да и те на пределе. Может, нам удастся снять напряжение. Вы не поверите, но тело удивительно живуче...

Я рассказал ему о переговорах с родственниками и о полуночном поединке на кухне.

– Ее опять может охватить возбуждение, хотя уже, видимо, не такое сильное.

– Может, подумать о санатории?

Он пожал плечами:

– Если с вас хватит, давайте подумаем. Но так для нее лучше. Полагаю, так она быстрее поправится. Хотя не исключено, что попадет в эмоциональную зависимость от вас, если привыкнет изливать вам душу.

– Мы с ней уже разговаривали.

Он уставился на меня:

– Не возьму в толк, почему вы так к ней прониклись?

– Жалость, наверное.

– Одна из самых коварных ловушек, Макги...

– Чего теперь ожидать?

– Думаю, по мере выздоровления она будет становиться все более спокойной, сонливой, апатичной. И – зависимой!

– Вчера вы сказали, что ей лучше уехать отсюда.

– Я приеду проведать ее завтра.

Был вторник. Грозовые тучи вскоре закрыли все небо, и после долгого душного затишья задул ветер и хлынул дождь. Шум ливня испугал ее. В нем ей слышались разговоры и смех сотен людей разом, словно все комнаты этого стерильного дома были заполнены подвыпившими гостями. Она пришла в такое возбуждение, что пришлось дать ей вторую таблетку успокоительного. Она проснулась уже в темноте, простыня и матрас ее постели были влажны от пота. Сказала, что вполне в силах принять душ, пока я буду менять постельное белье. Я нашел последний чистый комплект. Вдруг она еле слышно позвала меня. Скорчилась на полу в ванной, голая и бледная как смерть. Я завернул ее в большой желтый махровый халат, насухо вытер и отнес в кровать. Ее зубы стучали. Я принес ей теплого молока. Она долго не могла согреться. Дыхание отдавало кисловатым запахом болезни. Она проспала до одиннадцати, немного поела и еще поболтала со мной. Не желала говорить при свете и хотела держать меня за руку. Ощущение присутствия. Ощущение комфорта.

На этот раз я узнал гораздо больше, хотя довольно приблизительно и в общих чертах. Она была уверена, что Джуниор Аллен исчез навсегда, а он вернулся на сверкающем катере, в новеньком светлом костюме, трогательно покорный, раскаявшийся и мечтающий о ее благосклонности. Он причалил у ее пирса, прямо через дорогу от дома. Она просила оставить ее в покое. Выглядывая из окон, видела его безутешно сидящим у нового катера в новом костюме. И в сумерках вышла к причалу, выслушала очередную порцию оправданий, а потом поднялась на борт осмотреть судно. Как только они оказались в каюте, он снова заулыбался, стал напорист, груб и овладел ею. Она долго отбивалась, но он был терпелив. Поблизости никого не было, и никто не услышал ее криков. В конце концов, измученная и отупевшая, она отдалась ему, понимая, что он не совсем в себе, и надеясь, что на этом все и закончится. Но ничего не закончилось. Он продержал ее на корабле два дня и две ночи, а когда почувствовал, что она настолько утратила чувство реальности, настолько опустошена и связана с ним грехом, что не оказывает даже символического сопротивления, перебрался к ней в дом.

– Я не могу этого до конца объяснить, – прошептала она в темноте. – От прошлого не осталось и следа. Единственное прошлое, которое я знала, был он. Настоящее он заполнял целиком, а будущего не было вовсе. Я не чувствовала к нему даже отвращения. Вообще не воспринимала его как человека. Он был силой, которой я должна была подчиняться. Постепенно единственно важным стало угодить ему: едой, которую я готовила, коктейлями, которые я смешивала, одеждой, которую я стирала, и непрерывным сексом. Легче было все время оставаться навеселе. Если он был удовлетворен, то даже такую жизнь можно было вынести. Он превратил меня в существо, озабоченное только его прихотями. Поминутно я смотрела на него, чтобы удостовериться, что делаю все именно так, как он хочет. Я зависела от него. – Ее рука крепко сжала мою. – Даже секс был не удовольствием, а зависимостью. Что-то вроде смертельного освобождения, взрыва, разрушения. Он знал, как этого добиться, и смеялся надо мной. Потом мы уплывали на катере, и все продолжалось, и возвращались, и снова все продолжалось. Я уже не ждала, что это когда-нибудь кончится. Некогда было об этом думать, каждую минуту я была занята.