Миланцы убивают по субботам (сборник)

– Зачем? – спросил Дука, хотя и так нетрудно было понять.

– Ну, пускай развеется немного на новом месте, а то она здесь все одна и одна, ты же вечно мотаешься, это нехорошо.

Что верно, то верно.

– Спасибо, – отозвался Дука.

– Я с ней уже говорил, – добавил Карруа. – Она сказала, если ты разрешишь.

Дука разрешил. Потом вызвал Лоренцу в свой кабинет, усадил на маленький диванчик, легонько дернул за волосы, собранные в конский хвост, вспомнив, что в детстве делал это совсем даже не легонько.

– Карруа едет на Сардинию и хочет взять тебя с собой. Поезжай, Лоренца, тебе это пойдет на пользу.

Но сестра замотала головой.

– Нет, я не хочу ехать, Дука, я хочу остаться здесь.

– Зря. Тебе надо развеяться, уехать отсюда.

– Нет, Дука, – твердо ответила она.

Он понял, что настаивать бесполезно.

– Ладно. Поступай как знаешь.

Карруа жутко обиделся, когда Лоренца отвергла его приглашение.

– Черт бы вас подрал, всех Ламберти, и мужчин, и женщин. Все вы, что ты, что твоя сестра, что ваш отец, одним миром мазаны! Терпеть вас не могу и сам не понимаю, чего я к вам так прилип! Ну что ей здесь делать, одной в четырех стенах, твоей принцессе, нет чтоб поехать на Сардинию, погреться на солнышке!

Но ближе к вечеру, когда отведал овощного супа, отошел, обмяк, и они хорошо посидели вчетвером на кухне в мирной семейной обстановке; работал телевизор, передавали бесконечные политические дискуссии о переустройстве общества, о забастовках, тиражи футбольной лотереи, телевикторины. О таком вечере Дука давно мечтал, на душе у него стало так тепло и спокойно, что он даже поглаживал под столом руку Ливии; сколько он себя помнил, подобное случалось с ним второй раз в жизни – первый случай был еще в студенческие годы, во время карнавала. Все шло именно так, как ему хотелось, – до тех пор, пока не зазвонил телефон. Было около девяти, они как раз собирались посмотреть по телевизору какой-то вестерн. Лоренца взяла трубку, потом заглянула в дверь и сказала, что звонят из квестуры синьору Карруа.

– Извините. – Карруа прошел к телефону.

Им не было слышно, о чем он говорил; минуты две спустя он вернулся, сел перед своей чашкой кофе, вобрал голову в плечи, скривил губы, понюхал кофе, отхлебнул и наконец произнес:

– Есть новости для тебя, ведь ты так печешься об этих парнях. Но мне бы не хотелось портить вечер.

– Что? – резко спросил Дука.

– Один из них покончил с собой в Беккарии, – сказал Карруа. – Выбрался на крышу и спрыгнул вниз. Они позвонили Маскаранти.

– Кто? – спросил Дука.

– Фьорелло Грасси. Смерть, естественно, мгновенная.

Фьорелло Грасси, извращенец, который наверняка бы заговорил, если бы не боялся стать «доносчиком».

– Они уверены, что это самоубийство?

Карруа пожал плечами.

Дука поднялся.

– Поеду посмотрю.

Карруа отхлебнул еще кофе и тоже встал.

– Уж эти мне молодые да любознательные! Вместе поедем.

– Останься с Лоренцей, – сказал Дука Ливии.

– Хорошо. – Она протянула ему ключи от машины.

Дука поехал на площадь Филанджери и остановился перед зданием Института перевоспитания трудных подростков имени Чезаре Беккариа. Все уже произошло; Фьорелло Грасси бросился с крыши и упал прямо перед входом, возле которого был припаркован «Фиат-600», за рулем которого сидела пожилая дама, которая закричала и потеряла сознание. Прибыла полиция, зафиксировала происшествие, сделала снимки; приехал прокурор, распорядился, чтобы труп убрали. Поливальная машина из муниципалитета тщательно смыла все следы, но зеваки не расходились – все судачили о том, как с крыши Беккарии сорвался (а может, бросился, а может, столкнули) парень шестнадцати (по другим версиям – тринадцати и восемнадцати) лет. Одни отходили, другие подходили, глазели, слушали, толковали, и, таким образом, создавалась текучая толпа – необходимый атрибут всякого происшествия, нечувствительный к холоду, влажности и скудному освещению площади.

Дука вышел из машины, взвинченный, как всегда, когда садился за руль, посмотрел на шушукающихся зевак, на место, где приземлился шестнадцатилетний самоубийца, и в крайнем раздражении, бок о бок с Карруа, вошел в здание.

Директор, на редкость приятный человек, с умным и волевым взглядом, поведал Карруа и Дуке, что ребят вели на ужин, как вдруг один из надзирателей заметил, что Фьорелло Грасси вышел из строя и, вместо того чтобы идти в столовую, быстро удаляется по коридору. Надзиратель его окликнул, но тот бросился бегом к лестнице черного хода и поднялся наверх, тогда как надзиратель, потеряв его из вида, сперва спустился вниз. Он вскоре понял свою ошибку, однако Фьорелло Грасси тем временем успел перелезть через решетку ограждения и стать на козырек крыши. Когда охранник появился в чердачном окне, Фьорелло крикнул: «Не подходи, а то спрыгну!»

– И что охранник? – спросил Дука.

– Попытался его уговорить, но парень, видно, не слушал: секунд двадцать раскачивался на краю, потом кинулся вниз головой.

Скорее всего, действительно самоубийство. Вряд ли в этой ситуации кто-нибудь из одноклассников мог столкнуть его с крыши. Да, сам себя порешил. Но почему? Он догадывался, но кто подтвердит его догадки?

– Могу я поговорить с учениками вечерней школы? – спросил Дука у директора.

– Ну, если в этом есть крайняя необходимость... Вообще-то нежелательно. Разумеется, все здесь знают о том, что произошло, и очень возбуждены, мы отправили их спать и уже погасили свет. Если их сейчас поднять, боюсь, чересчур перевозбудятся.

Прежде чем Карруа успел вставить слово, Дука заявил:

– Я понимаю, но мне действительно необходимо их увидеть. Директор устало кивнул. Прошло минут десять – и в холле рядом с директорским кабинетом выстроилась цепочка из восьми человек, в возрастном порядке.

Карруа вполголоса предупредил Дуку:

– Только спокойно.

Как командир иностранного легиона обходит смотром шайку своих головорезов, так и Дука прошел перед этим строем – медленно, заглядывая каждому в глаза в тусклом и безрадостном свете большого зала. Дойдя до конца строя, он двинулся в противоположную сторону. Он всех знал по имени, по возрасту, вообще знал всю их подноготную. В принципе не так уж они и непроницаемы, эти парни: одни родились преступниками, другие стали ими, третьи, возможно, находятся на полпути.

– Как тебя зовут? – Он остановился перед младшим из них и задал первый вопрос, хотя отлично помнил его имя.

– Карлетто Аттозо.

Это был наглый тринадцатилетний туберкулезник, единственный, у кого во взгляде не было и тени страха: он смотрел прямо в глаза не только троим надзирателям, что привели его сюда, не только директору, чье выражение лица нельзя было назвать добродушным, но и ему, Дуке; он смотрел ему в глаза прямо и насмешливо, хотя выглядел еще бледнее и тщедушнее в этом тусклом свете, бросавшем унылый отблеск на длинную отполированную крышку рояля, который стоял посреди холла.

– Сколько тебе лет?

– Четырнадцать.

– Нет, тринадцать, – поправил Дука, сознавая, что подросток издевается над ним, нарочно дает неточные ответы.

– Ах да, тринадцать, – с ухмылкой согласился малолетний преступник.

– Ты знаешь, что случилось с Фьорелло Грасси? – спросил Дука с твердым намерением не попасться в ловушку, расставленную парнем специально, чтобы его взбесить.

– Да.

– Что с ним случилось?

– С крыши прыгнул.

– А почему – знаешь? – Дука обвел взглядом остальных: у всех в глазах застыла тревога, кроме этого маленького уголовника.

– Не, не знаю.

Дука сделал шаг вперед и резко остановился перед коренастым парнем с томными, точно пьяными глазами, однако в их мути все равно проглядывали страдание и страх.

– Как тебя зовут? – поинтересовался он, также прекрасно помня его имя.

– Бовато Паоло.

– Лет сколько?

– Скоро восемнадцать.

– А ты знаешь, почему твой приятель Фьорелло бросился с крыши?