Моя плоть сладка (сборник)

— Это не кажется подозрительным?

— Нет. Если бы он пытался создать себе алиби, он обязательно обратил бы внимание швейцара на время, едва ли он стал бы полагаться на случай.

— Он достаточно проницателен,-— заметил я.

— Пойдем направо, Джефф,— сказал Бенколин.— Мадам Дюшен, мать Одетты, живет на бульваре Инвалидов... Гм... Проницателен он или нет, но есть такой фактор, как время. В этот час на Монмартре большое движение, и вряд ли он успел бы доехать из Мулен-Руж до ночного клуба, да к тому же совершить убийство за столь короткое время. И тем не менее я готов поклясться, что он явился в клуб с целью обеспечить себе алиби! Если не...

Он резко остановился. Потом сжал кулаки.

— Какой тупица! Боже, какой тупица, Джефф!

— О да,— сказал я, зная привычки Бенколина.— Я не стану тешить твое тщеславие, спрашивая, что ты имеешь в виду... Но /здесь что-то есть. Вчера ночью, когда ты разговаривал с Галаном, я готов был остановить тебя. Мне 'казалось, что ты слишком многое открываешь ему. Видимо, у тебя была какая-то цель. Но, во всяком случае, ты не сказал ему, почему именно ты связываешь его с Клодин Мартель. Я имею в виду бумажку с его именем из ее сумочки. Когда он заявил, что не знает ее, ты мог бы предъявить ему это.

Он удивленно посмотрел на меня.

— Ты действительно очень наивен, Джефф, если и в самом деле так думаешь. Бог мой! Разве ты недостаточно знаком с работой полиции? В реальной жизни люди не визжат и не падают в обморок, как это бывает в театре, когда им предъявляют улики. Кроме того, этот клочок бумаги вообще ничего не значит.

— Вздор!

— Помимо всего прочего, это не почерк мадемуазель Мартель. Увидев эту бумажку, я подумал, что, когда записывают адрес и телефон знакомого человека, указывают только имя и телефон, а вовсе не фамилию и адрес. К тому же я сравнил записку с ее пометками в записной книжке. Почерки там разные.

— Значит?

— Записка написана Джиной Прево, которая называет себя мадемуазель Эстеллой... Послушай, Джефф. У нас есть сведения о передвижении этой дамы. Она вышла рано утром. Прегель следил за ней и собрал информацию в ее доме. Мы узнали, что вчера вечером она не пела в Мулен-Руж. Вечером она позвонила управляющему и сказала, что не сможет петь. Она ушла из дома, как говорит консьержка, в двадцать минут двенадцатого...

— Что вполне допускает возможность ее пребывания у дверей музея. Если она именно та женщина, которую видел полицейский...

Мы обошли памятник Бонапарту. Бенколин остановился, чтобы раскурить сигару. Потом сказал:

— Она и была той женщиной. Мы показали ее фото полицейскому, И тот опознал ее. О, утром мы не теряли зря времени. Но позволь мне рассказать тебе остальное. Прегель побывал в ее квартире. Он достал образцы ев почерка. Кроме того, он нашел серебряный ключ и алую маску.

Я свистнул.

— А алая маска, как ты говорил, означает, что она готова принять любовника в клубе?

— Да.

— Галан часто посещает Мулен-Руж и вчера вечером проводил ее домой. Она ждала его в машине... Бенколин, когда она села в машину? Ты допрашивал шофера?

— Нет. Я не допрашивал шофера. Я не хочу, чтобы мадемуазель Прево знала, что мы подозреваем о ее существовании,-

. Я'изумленно посмотрел на него.

— Подожди, Джефф, не перебивай. Мы должны заставить Галана думать, что нам ничего не известно о ней и о ее связи с клубом. Если ты будешь терпеливым, то увидишь почему. Ее телефон будет отключен. Цель этого ты тоже узнаешь. В течение дня я установлю, будет ли она связываться с Галаном. Думаю, мы ее найдем в доме мадам Дюшен, куда мы сейчас и направляемся.

До самого дома мы больше не обмолвились ни словом. Мадам Дюшен, как я знал, была вдовой. До смерти мужа она жила в Сен-Жермене в одном из тех мрачноватых старых домов, при которых были обширные сады и которые имели несколько выходов. Сейчас она жила на бульваре Инвалидов.

Дверь открыл молодой человек, который явно заволновался, увидев нас. Сперва он показался мне англичанином. У него были черные волосы, жидкие, но аккуратно уложенные, очень румяное лицо, длинный нос, тонкие губы и бледно-голубые глаза. Казалось, он чего-то опасается и искоса поглядывает по сторонам. Мы представились.

— Ах, вы из полиции! Входите, пожалуйста.

Сначала он отнесся к нам несколько покровительственно, но, узнав Бенколина, стал почтительным.

— Вы родственник мадам Дюшен? — спросил детектив.

— Нет, нет,— ответил тот и улыбнулся.— Прошу прощения. Меня зовут Поль Робрко. Я — атташе французского посольства в Лондоне, но здесь...— Он неопределенно махнул рукой.— Они послали за мной, и я пришел, Я старый друг семьи, рос с мадемуазель Одеттой. Боюсь, мадам Дюшен не перенесет этого. Я имею в виду похороны. Входите, пожалуйста.

В холле было темно, ощущался тонкий запах цветов. Печаль охватила меня, хотя я никогда не видел Одетту Дюшен живой. Но я не мог представить ее себе лежащей в гробу, потому что помнил ее улыбку на фотографии.

— Да,— сказал Бенколин, когда мы шли к гостиной.— Я приходил сюда вчера вечером, чтобы сообщить мадам Дюшен о... трагедии. Здесь был только один человек — капитан Шамон. Кстати, он здесь?

— Шамон? — повторил Робико.— Нет. Он был с утра, но куда-то ушел. Вы не присядете?

В темной комнате было мрачно и холодно, но, несмотря на это, чувствовалось, что в доме живут хорошие люди. Голубые стены, картины, мягкие кресла... Здесь люди собирались, беседовали, пили кофе и не думали о смерти. Над камином висел большой портрет Одетты лет десяти-двенадцати.

Бенколин не стал садиться.

— Я хотел бы повидать мадам Дюшен,— тихо сказал он.— Она здорова?

— Плохо себя чувствует. Вы должны понимать это,— ответил Робико. Он пытался выглядеть по-дипломатически бесстрастным.— Потрясающий удар! Ужас! Мсье, вам известно, кто это сделал? Я знал ее всю свою жизнь. Подобная мысль...— Он заломил руки.

— Понимаю вас, мсье,— перебил его Бенколин.— Кто с мадам Дюшен?

— Только Джина Прево. Шамон утром позвонил ей и сказал, что мадам Дюшен хочет ее видеть. Это, конечно, не совсем так. Мадам Дюшен не изъявляла такого желания. Я думаю, что я сам в состоянии сделать все необходимое. Она тоже плохо себя чувствует.

— Джина Прево? — повторил Бенколин, как будто впервые услышал это имя.

— О, я забыл... Это тоже старый друг. Она была большой подругой Одетты и...— Он помолчал, его глаза расширились.— Я кое-что вспомнил. Я должен позвонить Клодин Мартель. Ей тоже надо быть здесь. Какая оплошность!

Бенколин колебался.

— Вы не разговаривали с капитаном Шамоном, когда он был здесь? Вы даже не слышали...

— Слышал? Что? Нет, мсье. Что-то случилось?

— Да. Но неважно. Вы позволите нам поговорить с мадам Дюшен?

— Пожалуй, да,— сказал молодой человек.— Вас она захочет выслушать. Но других нет. Пойдемте.

Он провел нас через холл к лестнице. Через окно я мог видеть опадающие клены. Робико замедлил шаг. Из комнаты наверху сначала; донеслись невнятные голоса, потом несколько ударов по клавишам пианино, а затем один из голосов поднялся до хриплого истерического крика.

— Они с ума сошли! — воскликнул Робико.— Они обе сумасшедшие, а Джина еще хуже мадам. Видите ли, господа, мадам Дюшен все время ходит. Она ни разу не присела. Она смотрит на вещи Одетты и играет то, что играла ее дочь. Может быть, вам удастся успокоить ее.

Он постучал в дверь, и в комнате все немедленно стихло. Потом чей-то голос с трудом произнес: «Войдите».

Эта комната с тремя окнами, выходящими в сад, явно принадлежала девушке. Уличный свет придавал обстановке серый цвет. Возле пианино сидела маленькая женщина в белом. Ее черные волосы были тронуты сединой, на бледном лице ярко горели глаза. В них отражалась скорбь.

— Поль,— спокойно произнесла она,— ты не говорил мне, что мы ждем посетителей. Входите, пожалуйста, господа.

Она не извинялась. Она не обращала внимания, что у нее растрепаны волосы и что она плохо одета. Она встала, приветствуя нас. Но мое внимание привлекла не мадам Дюшен. Возле нее стояла Джина Прево. Я бы узнал ее всюду, хотя она оказалась выше, чем я ожидал. У нее были глубоко запавшие, красные от слез глаза и никакой косметики на лице. Полные розовые губы, длинные золотистые волосы, твердый подбородок. Сейчас рот был приоткрыт. Она боялась и казалась близкой к обмороку.