Неотвратимость

Солдат всегда при деле. Наряды, патрулирование, концерты самодеятельности, учеба, помощь колхозникам в страду — проходят недели, бегут месяцы, пролетает незаметно срок службы. Сверстники толкуют, кто куда намерен после увольнения в запас. Парни настоящие — крепкие, смелые, дисциплинированные, таким орлам любая дорога сама под ноги ляжет, знай выбирай, которая по нраву.

Сержант Харлов так для себя рассудил: служба пограничная нравилась, опыт за три года накопился, — что ж, пропадать опыту? Вся стать после службы в милицию пойти. Нарушителей всяких и у нас хватает, их тоже надо задерживать, обезоруживать, защищать от них людей.

Решил Харлов — и сделал: стал милиционером. Поступил на заочное отделение Свердловского юридического института. Закончил, присвоили офицерские звездочки. В городе Алапаевске служил, в новой службе опыта набирался. Потом перевели в пригородное, возле Нижнего Тагила, село Петрокаменское, начальником отделения милиции.

Урал — середина государства, а служба у капитана милиции Харлова посложнее, чем, бывало, у младшего сержанта на границе. В подчинении-рядовые, сержанты, офицеры. В селе центральная усадьба большого совхоза, филиал мебельной фирмы. Народ здесь трудолюбивый, да в семье не без урода… Совсем рядом, полчаса на автобусе, многолюдный промышленный город Нижний Тагил. В дни посевной и уборочной наезжают сотни разного люда помогать селянам, и кое-кто из помощников, оторвавшись от семьи, от цехового коллектива, не прочь выпить, гульнуть между делом.

Для милиции тоже страдные дни настают. Добро, что в страду не до гулянок, — весной и осенью в селе на спиртное запрет. На всю округу один специализированный винный ларек действует в ограниченные часы, а одну «горячую точку» легче держать под контролем, чем десяток. Подкатит грузовик, водитель по-быстрому к ларьку, тут ему козыряет сержант ГАИ: «Здравствуйте, предъявите путевку. Десять верст гнали машину за бутылкой, горючее жгли? Придется…» и так далее. На другой раз водитель захочет выпить, да и раздумает, перебьется квасом.

И профилактику Харлов не упускал, сотрудников на то нацеливал.

— Знаю, что у всех дел много, знаю. Так вот, чтоб меньше их было, уголовных и всяких, профилактикой вплотную надо заняться. Чтоб каждый беседы проводил, ясно? Каждый! В клубе перед началом кино. В школе с ребятами. С родителями тоже. Примеры из нашей жизни приводите, которые их касаемы, слушать будут охотнее. Главное, молодежь настраивайте на порядочность, на трезвость.

Пьяницы, вот проблема номер один. Никакая их профилактика не берет: при личной беседе врут что ни попадя, а у самих бутылка на уме. Типы они, конечно, несчастные, больные. Но вред их велик, а исправительных мер мало. На принудительное лечение в профилакторий? Во-первых, путевки туда дефицитны. Во-вторых, медкомиссия алкоголику — будто в космос его отправляют, и надо везти в город, сидеть с ним в поликлинике в очередях, чтоб сдал анализы, а он артачится, ловчит в магазин смыться. Тунеядствует, да еще и орет: имею право по закону четыре месяца… Почему закон позволяет целых четыре месяца бездельничать? Кому это нужно? И вспоминал Харлов свою сержантскую бытность. То ли дело на границе! Зарубежный нарушитель понимал незаконность своего шага. Наш нарушитель нахален, орет о своих правах и не с голоду пропадает — от пьянства.

Проблем множество. Все же Александр Иванович Харлов не жалел, что выбрал милицейскую дорогу. Он и сейчас служит как бы на границе — на грани добра и зла. И на этой вот нечеткой контрольной полосе, при выучке пограничной, при опыте комсомольской работы принесет людям больше пользы, чем где-либо. Приносить пользу людям, разве пе в этом смысл жизни? Все правильно.

Память о добром слове

Суровый с виду, угрюмоватый парень сказал ей когда-то: «Люблю тебя больше жизни…»

Раньше она была замужем — остались в памяти горечь разбитого семейного очага, и дочь, и еще недоверие к словам. Но это «люблю больше жизни» было сказано искренне, тут она не могла ошибиться и не хотела. Такого никто еще ей не говорил. И она долго помнила. И сейчас помнит. Много других, грубых, обидных слов простила в память о той ласке…

Нет, не всегда он так безобразно пил. Первые годы, лет пять, Катя была почти счастлива. Она опытная медсестра, квартира их трехкомнатная рядом с больницей, отопление от больничной кочегарки, огородик свой. У Николая ходовые, всюду нужные профессии; слесарь, шофер, тракторист, сварщик, токарь. Хотелось бы, чтоб он относился подушевнее к приемной дочери, девочке четыре годика, все понимает, угадывает, равнодушие отчима гасит в ней искорку детского дружелюбия. Но чужого ребенка ласкать не прикажешь, не упросишь.

Родился сын, их общий, обоим родной. Все равно Николай не выглядел счастливым отцом. Такой уж, видно, характер. Рос он в семье многодетной, что в наше время и редкость, рос при нехватках постоянных, даже ели не каждый день досыта. Отец тоже неласков был, заботами обремененный, частыми выпивками надломленный. Семейная суровость передалась и Николаю.

Но умел же он прошептать задушевно: «Люблю больше жизни». Значит, под суровостью внешней есть тихая нежность…

Правда, он вспыльчив, как чуть не угодила — взрывается окриком, нет чтобы ровненько сказать. На слово невоздержан, способен выругаться грязно. Словно не понимает, какая это ей обида, ему унижение. «С детства всяких слов наслышался, не считает их бранными», — оправдывала Катя мужа. Многие, порой и женщины, в обычный разговор смачно, походя, вплетают постыдные слова при всех, при детях тоже. Привыкли, не замечают. И приучают детей. Сделай замечание — посмеются только. Если бы хоть штраф брали: за слово пятерку отдай и не греши…

У Кати характер ровный, выдержанный, старается вспышки мужнины своей заботой сгладить. Ему тоже ведь не сладко от резкого нрава. Выпьет в праздник либо в гостях, сгрубит, и наутро стыдно, повинится. Катя прощает. Надеется:, при спокойной жизни утишится характер его.

Ей говорили:

— У мужика твово золотые руки. — И Катя гордилась мужниными руками. Ведь, когда хвалят мужа, отсвет хвалы падает и на жену.

— Чудной, однако, право слово. Швейную машинку наладил — любо-дорого, я ему, конешным делом, трешку в благодарность, и что ты думаешь? — не взял! Мол, не за халтурку взялся, а потому как при вашем семействе без машинки нельзя.

И опять гордилась — его бескорыстием. Доброта дороже трешки.

Но какой же мелкий выжига изобрел пословицу: «Из спасиба не шубу шить»? Так и видится хитрая рожа, жадненький блеск в прищуре заплывших жиром глаз… Наверно, кости того остроумца-крохобора давно сгнили, а пословица его все ползает между людьми. Вроде в шутку, а с намеком: из спасибо не шубу шить, так что гони рублик, трешку, пятерку.

Приходит по вызову слесарь домоуправления в рабочее его время исправить умывальный кран, и хозяйка того крана говорит слесарю спасибо, а он ей с ухмылочкой напомнит пословицу — вот и рублевка в карман сверх его зарплаты, нз чужой зарплаты.

Незаметно обе стороны, заказчик и исполнитель, так к этой пакости приучились, что в норму вошло. Каждый хочет быть добрым к умельцу, по-купечески щедрым, этакая русская широкая натура. Летят рубли, трешки, пятерки, а больше всеро их оседает в выручке винных магазинов — куда еще халтурку тратить.

Николай вот поначалу не брал платы за рукомесло, и всех очень это удивляло: как же так, за спасибо-то? Но умудренные граждане против бескорыстия придумали средство. Выпивка — «благодарность» ненаказуемая, не обидная, всякий примет. Сколько «золотых рук» ослабло, задрожало похмельной тряской от «благодарности» такой.

Все еще гордилась Катя, слыша от соседки:

— Часы в город возила, в мастерскую, и без толку. Николай твой пять минут поковырял в них чегой-то, и пошли как миленькие! Золотые руки у мужика, ей богу! — Потом соседка добавляла как бы между прочим: — Пятерку стребовал… — намек: «Сегодня вечером поберегись, Катерина».