Принцесса Анита и ее возлюбленный

— Кстати, господин офицер, на таможне нет зубного врача?

— Зубного врача?

— Ну да. Разве не видите, как щеку разнесло? Мочи нет терпеть.

— Вижу. — Таможенник скупо сверкнул белыми зубами. — Ничем не могу помочь. Ничего, у финнов хорошие врачи.

— И берут хорошие денежки, — вставила Анита.

Таможенник шлепнул печатью, вернул паспорт:

— Счастливого пути.

Анита и тут не сплоховала.

— И вам того же, господин офицер. — Это прозвучало совсем игриво.

Через несколько секунд они уже сидели в машине. У молодого погранца претензий не было, он махнул жезлом: проезжайте. Финскую таможню (один к одному стеклянный терминал, упитанные, дюжие офицеры, только форма другая) проскочили на едином дыхании, с благостным чувством, что там их вообще не заметили, отпечатали вслепую. Не проехали и двухсот метров, как наткнулись на огромное круглое здание кафе (опять стеклянное, черт побери!), излучавшее массу призывных ярких огней. Никита свернул на парковку, приткнулся между черным «кадиллаком» и синим «шевроле».

— Надо отдышаться и чего-нибудь съесть. Поздравляю, Аня, прошмыгнули. Скажу прямо, у тебя шпионский талант.

С радостью услышал спокойный, без истерики ответ:

— Что есть, то есть, дорогой.

В зале оставил ее за столом, сам сходил на ту половину, где меняли деньги. За длинной дубовой стойкой, защищенные стеклянными щитками, клиентов обслуживали молодые краснощекие финки, одетые в темно-синие с красным костюмы. Никита наменял полный карман финских марок и шведских крон. Вся процедура заняла не больше пяти минут, но он все равно нервничал. Умудрился усадить Аниту так, что отсюда, из обменного пункта, ее не было видно. Расставаясь с ней хоть на минуту, он теперь испытывал щемящую тоску, подобную той, какая бывает во сне, если снится смерть. Необязательно своя. Вообще смерть — могучая и всеохватная. Для тех, кто воевал, сон обычный, но у него всевозможные, затейливые варианты. К примеру, к Валенку смерть иногда спускалась в виде щебечущей ласточки из-под стрехи. Коломеец, напротив, встречался с ней солидно, весь по уши в какой-то вязкой глине, в которой его топила невидимая, неодолимая рука, залепляя этой мерзкой, вонючей глиной ноздри и глаза. Никите смерть редко являлась в конкретном облике, зато он остро чувствовал ее присутствие — остановкой сердца, хриплым дыханием, — как туманную неизбежность.

Застал он Аниту там же, где оставил. Она уже сделала заказ. Для него отбивную и салат, себе порцию форели и тоже салат. Выглядела озабоченно.

— Может, ты хотел бы чего-нибудь другого?

— Ты угадала мою тайную мечту.

В полупустой зал с гомоном и громкими возгласами ввалилась целая толпа, выбравшаяся из остановившегося напротив кафе «икаруса». Никита сразу встревожился. Он проделал свой любимый фокус: напряг височные доли и вобрал в поле зрения, как в лазерный пучок, все видимое пространство, а затем через сетчатку глаз просеял людей и неодушевленные предметы, как через дуршлаг. Приему круговой фиксации обстановки его никто не учил, и он вряд ли мог передать свой опыт другому. Его собственное ноу-хау, которое нельзя даже продать. В мозгу словно включался компьютер с большой разрешительной способностью и за доли секунды проводил сотни вычислительных операций. На внутреннем дисплее вспыхивал безошибочный ответ: есть опасность, нет опасности. Сейчас ее не было, и Никита успокоился. Как раз девушка-официантка в нарядном голубом передничке расставила перед ними еду. Блеснула в его сторону улыбчивым взглядом.

— Данке шон, — поблагодарил Никита.

Принцесса посмотрела на него удивленно.

— Не думай, что я такой уж чурбан, — самодовольно заметил Никита. — Я и по-английски умею.

Ему очень хотелось растормошить Аниту, вызвать у нее улыбку. Хотя бы такую же, какой она напугала таможенника. Но пока не удавалось. Он испытывал облегчение не от того, что они благополучно пересекли границу, а от того, что на таможне Анита проявила себя разумно. Так лихо обошлась с офицером. У нее с головой все в порядке, а это главное. Все остальное приложится. С восхищением следил, как она расправляется с рыбой. Аккуратно, быстро, с мудрой сосредоточенностью. Аппетит есть, сон крепкий — что еще надо. Ну, хотелось бы, конечно, чтобы перестала пугать его идиотскими фразочками, произносимыми с интонацией нищенки в переходе метро.

— Не смотри на меня так, пожалуйста, — попросила Анита.

— Как?

— Как будто считаешь каждый кусок. Если у нас мало денег, так и скажи.

— Деньжищ полно. На две жизни хватит. А скоро будет еще больше. Об этом не беспокойся.

Анита вытерла салфеткой замасленные пальчики.

— Никита, можно попросить тебя кое о чем? Ты не рассердишься?

— Не рассержусь.

— Я говорила тебе, что папу убили?

— Да, говорила. Я помню.

— Надо его похоронить. Сам подумай. Каково ему в морге, в морозилке одному? Без отпевания, безо всего.

В ее голосе не было уныния, лишь звучала деловая озабоченность человека, который не довел до конца какой-то важный проект. Вокруг царила праздничная суета. Путешественники, возбужденные, оживленные, весело устраивались за столиками. У Никиты вдруг слегка закружилась голова. Хотя с Анитой все в порядке, но, видно, не совсем.

— Его похоронили, — ответил он глубокомысленно, подстраиваясь под ее тон. — Я наводил справки.

— Нет, — возразила Анита с повышенным энтузиазмом. — Тебя обманули. Он лежит в морозилке, я знаю. Без меня его не могут похоронить. Я единственная дочь. Больше у него никого нет. Мама умерла, когда я была маленькая. Нет, если не можешь, я не в обиде. Дай мне, пожалуйста, немного денег взаймы, и я поеду одна.

Никита беспомощно оглянулся себе за спину. Почти нетронутая отбивная остывала на тарелке.

— Хорошо, — сказал наконец. — Поедем в Варшаву, но не сегодня. Лучше через несколько дней.

— Почему? Что нам мешает? Из Хельсинки есть прямой рейс.

— Тебе надо окрепнуть, прийти в себя.

— Я вполне здорова. — Ее глубокие глаза наполнились влагой. — Ты не понимаешь, Никита. Я не осуждаю, живому трудно понять убитого. Но поверь, папа ждет меня. Ему очень одиноко. Я должна о нем позаботиться.

— Есть еще обстоятельства…

— Какие?

— У Желудя длинные руки. Варшава — первое место, где нас ждут его люди. Тебя отправят обратно в зону, а меня, скорее всего, просто убьют. Ты ведь не хочешь этого?

Анита осмысливала его слова. От напряжения у нее забилась голубая жилка на виске, которой прежде не было. Он поспешил добавить:

— Надо затаиться на какое-то время. Твой папа все поймет правильно. Он ведь теперь никуда не торопится.

— Что это изменит?

— Не понял?

— Мы не сможем прятаться всю жизнь. Они все равно нас поймают. А так я хоть, может быть, успею попрощаться с папой. Почему ты такой упрямый, Никита? Помнишь, ты говорил, что любишь меня? Правда, это было давно…

Никита накрыл ее ладошку своей рукой.

— Хочешь, скажу тебе важную вещь?

— Про папу?

— Я люблю тебя в тысячу раз больше, чем раньше. У меня сердце останавливается, когда слышу, как ты бредишь.

Анита склонила голову набок, две крупные слезы покатились по разноцветным щекам.

— Я не брежу. По-твоему, похоронить отца — значит бредить?

— В нашей роте в Чечне была псина по имени Чоки. Большая, глупая, трусливая овчарка, но у нее был изумительный нюх. Она изрядно досаждала духам. Они охотились за ней, как за человеком. Чоки про это знала и всегда дрожала от ужаса. Когда брала след, когда искала мины — всегда. В конце концов снайпер ее пристрелил. И мы ее похоронили с воинскими почестями. Некоторые плакали. А там были люди ко всему привычные.

— Зачем ты это рассказал?

Они оба давно забыли про еду.

— Ты второй день напоминаешь мне Чоки.

Это была правда, но не вся. Он решил больше ее не щадить и посмотреть, что из этого получится. Анита промокнула переполненные влагой глаза салфеткой. На ее лице не осталось даже воспоминаний о косметике. Но она и раньше, в лучшие времена ею не злоупотребляла. Ей хватало собственной красоты.