Опер любит розы и одиночество

— Не имею права! — сказал следователь.

Сказал — как отрезал. «Жаль, что не спросила, как его зовут, теперь буду мучиться», — подумала я, слегка злясь на собственную бестолковость.

— Имеете! — сказала я. Мне пришлось поднять голос выше положенной нормы. — И сделаете это! Вы не имеете права приостанавливать уголовное дело, не допросив Игоря. Так?

— Ну, так, — нехотя согласился следователь.

— Тем не менее вы полгода мурыжили дело, затем приостановили его, так и не допросив этого бешеного. Это вы нарушаете права потерпевших, а я тут расхлебывай за вас кашу.

— На каком основании я предъявлю обвинение? — пошел на попятную упрямый представитель уголовного процесса.

— На каком хотите! Я вам предоставляю протоколы допроса свидетелей. Вы можете сами сделать попытку допросить Игоря, но я вам не советую это делать.

— Почему? — спросил следователь.

У него было упрямое выражение лица, как у молодого бычка на привязи.

— Испортите себе настроение. А вообще — он к вашим услугам. Мы его даже не связали, лежит, отдыхает, набирается сил. Если вы к нему подойдете, он начнет свою волынку заново. Желаете?

— Не хочу, — сказал следователь, — но попытку сделать обязан.

Говорил он тихо, но грубо, скорее не говорил, а сердито бурчал.

— Сделайте, сделайте, а я посмотрю. — Легко спрыгнув со стула, я перенеслась в «свой» обжитой кабинет, словно раздвинула стены силой внутренней энергии. Кабинет стал мне родным, я обжила пространство, вдохнув в его нежилые стены свое упорство и волю. — Игорь, поднимайся, сейчас тебя следователь будет допрашивать. — Я ласково тронула «клиента» за плечо.

Резкий удар откинул меня в сторону. Он не причинил мне видимого вреда, разве что прибавил обиды и злости. Потрогав сначала лицо, я ощупала руки, плечи, вроде не больно…

— Ты, Игорь, не прав, совсем не прав, — укоризненно произнесла я, стараясь не смотреть на сотрудников. Они сжимали губы, удерживая хохот. — Очень смешно! — пристыдила я их. — Вам бы так.

В открытую дверь заглядывал следователь, он, слава богу, оказался свидетелем столь позорного зрелища. «Теперь он имеет полное право «закрыть» клиента на трое суток, — подумала я. — А уже через трое суток можно подумать и о предъявлении обвинения по статье «Нападение на сотрудника органов внутренних дел при исполнении служебных обязанностей». Это в том случае, если Игорь не заговорит. В конце концов, какая разница, когда клиенту предъявят обвинение, сейчас или через трое суток? Это дело следователя и адвоката».

Из-за спины следователя уже выглядывал довольно упитанный мужчина лет пятидесяти, и мое сердце екнуло. Это и есть адвокат, судя по внешнему виду, они ведь все как близнецы-братья, несмотря на возрастные и половые различия.

Как бы он не остановил «заговоренного» мною следователя, не «отбил» бы ему руки. Что делать? Что делать? Я мысленно воззвала к небесам. Кто успел вызвать адвоката? Покажите мне этого врага народа!

— Я привел адвоката, вот он. Мой сын будет под его контролем. — Пятидесятилетний мужчина шагнул в переполненный кабинет, свирепо сверля меня глазами-буравчиками.

Ошибочка вышла, это не адвокат вовсе, это папаша бешеного Игоря собственной персоной, а адвокат спрятался за спинами, в страхе, что ему морду набьют — либо менты, либо подозреваемый.

Я разозлилась на себя. Моя знаменитая интуиция опять подвела.

— Этот адвокат будет под нашим контролем.

Если ваш сын ответит на вопросы следователя, его отпустят. Но он бросается на людей, обещает совершить суицидную попытку. Можно, конечно, вызвать «Скорую помощь» в синих вицмундирах, но вы первый будете против. Так? — спросила я.

Пришлось покатать желваками, чтобы устрашить мужчину с жалящим взглядом.

— Так, — согласился мужчина и спрятал буравчики.

Вместо острых жал на меня глянули вполне нормальные мужские глаза, темно-карие, проницательные, понимающие. Я обрадовалась. Найдем общий язык, если глаза нормальные, значит, можно договориться…

— Тогда предлагаю конструктивные меры. Ваш сын ударил меня. Это могут подтвердить и сотрудники, и свидетели, бывшие при инциденте в кабинете. Мы можем оформить и возбудить еще одно уголовное дело. Согласны?

В это время раздался дикий вой. Игорь, услышав наш диалог, свернулся в клубок, раскрутился, как пружина, и заорал, дико сверкая белками глаз. Что он кричит, невозможно было понять. Слишком яростно он орал, разбрасывая длинные руки.

— Ну вот, видите, — я мотнула головой и обратилась к мужчине: — Лучше договориться. Полюбовно. Я работаю вместе со следователем и ставлю вас в известность о любом нашем действии. Вас, не адвоката! Согласны?

— Согласен, — произнес мужчина.

Он откровенно стыдился родного сына. Лицо его стало грустным и совсем старым. Он не смотрел на присутствующих. Слишком много столпилось народу в тесном, но вместительном кабинете. У оперативных кабинетов есть маленькая хитрость, они могут вместить сразу сто человек, а могут показаться тесными и одному…

— А с адвокатом вы сами любезничайте. Нам ваш сын не нужен. Если бы он вел себя нормально, мы бы тоже его полюбили. Я, как потерпевшая от его буйства, могу вас заверить, что мы не дадим хода этому факту, если сможем обуздать приступ бешенства. Он ведь не болен? Я имею в виду шизофрению, — спросила я. Тайком я бросила на него испытующий взгляд, соврет или не соврет.

— Нет, он не болен, — папаша усмехнулся.

Видно, сынок его достал своим буйным поведением.

— Тогда будем обращаться с ним как со здоровым человеком. Можете спокойно удалиться, забрав с собой адвоката. Попейте пива, чаю или чего-нибудь покрепче. Рекомендую. Нам нельзя. Мы при исполнении. — Мой монолог сопровождался легкими подталкиваниями папаши в спину по направлению к выходу.

Мне хотелось выпроводить всех бесполезных людей. Предстояла долгая и трудная ночь. Что-то она нам принесет?

Отец Игоря беспрекословно подчинился моим тычкам и увлек за собой всех зевак, безмолвно наблюдавших весь бесплатный спектакль. Нельзя допускать посторонних людей при совершении процессуального действия, даже если они являются сотрудниками милиции. В кабинете остались я, следователь, Линчук и местный оперативник, имени которого я так и не узнала.

— Уведите его или унесите. Короче, делайте что хотите, но к утру он должен стать разговорчивым. Если он признается в совершении наезда, нам всем дадут медали, Иннокентий Игнатьевич помрет с чистой совестью, а в городке прекратятся слухи о продажной милиции. Устраивает такой расклад?

— Устраивает, — сказал следователь.

Он уже выписывал постановление о помещении Игоря в изолятор временного содержания на трое суток. Слава богу, обошлось без предъявления обвинения. Линчук и оперативник без имени отнесли скрюченное тело Игоря, положив постановление о задержании ему на грудь.

Неужели он притворяется? Если притворяется, то умело и профессионально. Или он прирожденный артист, или все-таки тяжелобольной человек.

В любом случае к утру я должна знать, кто он такой. Исходя из этого, я смогу установить степень причастности Игоря к смерти Сухинина.

Наезд совершен неумышленно. Это я могу и сейчас утверждать, опираясь на увиденное.

Не мог этот обалдуй Игорь совершить преступление осознанно. Он мог сбить Сухинина случайно и только в состоянии опьянения. Тогда откуда эта записка и чутье любящего человека?

А существует ли вообще на свете это самое чутье любящего человека? Какое мне дело до философии? Какое мне дело, существует чутье или нет?

Мое дело — закон. Я должна установить вину Игоря или признать перед обществом его непричастность к преступлению. Это моя работа, я получаю за нее зарплату. Я существую работой, дышу ею, не в состоянии и дня прожить без этой работы.

Иногда мне становится невмоготу от перегрузок, испорченных нервов, мигрени и всяких других недомоганий. Но, поразмыслив немного, абстрагируясь от действительности, я понимаю, что милиция — это сладкий яд, отрава, проникшая в мой организм и сделавшая мое существование вне ее абсолютно немыслимым.