По остывшим следам [Записки следователя Плетнева]

Козырева оказалась предельно пунктуальной. Увидев ее, я подумал, что перед тем, как постучаться ко мне в кабинет, она посмотрела на часы. На мои вопросы она отвечала быстро и непринужденно, как будто то, о чем ей приходилось вспоминать, произошло не далее как вчера.

— Вас интересует, не попадался ли кто-нибудь мне навстречу? Нет, не попадался, а вот когда я уже была на площадке, меня обогнали двое молодых людей. Могу ли я описать их внешность? Нет, не могу. Они пробежали мимо меня очень быстро, видела я их считанные секунды и только в спины. Хотя подождите… Припоминаю, что в руках каждого из них было по пакету молока и по батону. По-видимому, это были рабочие, спешившие в общежитие. Да, именно рабочие. Я слышала, как один из них крикнул другому: «Ты завтра опять в утро идешь?»

— А сколько раз за ними хлопали двери? — спросил я, чтобы узнать, не задержались ли они в тамбуре.

— Один раз, — неожиданно ответила Козырева.

— Как один? Ведь двери-то две…

— Всего один раз, — повторила она. — И могу сказать, что хлопнула только вторая дверь.

— Это почему же?

— Потому что только на ней имелась пружина. На первой она была сорвана и болталась.

«Вот это деталь! — мелькнуло у меня в голове. — Ее не было раньше в деле». Размышляя о ее значении, я вскоре понял, что она может привести к совершенно непредвиденному результату. Во-первых, становилось предельно ясно, почему Тане была причинена столь обширная и тяжелая травма головы. Во-вторых, если пружина была оборвана незадолго до происшествия, и об этом человек, нанесший травму, не знал, то вина его в смерти Тани полностью исключалась. Речь могла идти при этих обстоятельствах только о несчастном случае.

Я принялся записывать показания Козыревой.

— Припоминаю еще один момент, — вдруг заявила она. — Может быть, он тоже заинтересует вас? Когда девочку перенесли из тамбура на площадку, туда со двора пришла ее подружка по имени, кажется, Нонна. Она сказала, что погибшая собиралась навестить свою одноклассницу, живущую в той парадной, где я обнаружила ее.

Покопавшись в сумочке, Козырева протянула мне бумажку.

— Здесь фамилия этой подружки, ее домашний адрес и школа.

Я развернул листок, увидел фамилию Страховой и понял, что отпал еще один очень важный вопрос.

Когда Козырева ушла от меня, я позвонил Бухарову:

— Дорогой, брось все и беги в тот дом, где жила Таня. Немедленно! Надо проверить, была ли оборвана пружина на внутренней двери тамбура к моменту гибели Тани, и установить, когда произошел обрыв.

Не прошло и двух часов, как Бухаров сообщил мне:

— Переговорил с дворником, техником-смотрителем и жильцами первого этажа. Пружина утром была целой. Обрыв обнаружили около семнадцати часов. Новую пружину поставили после гибели Тани.

При следующей встрече с Ларисой Николаевной я вместе с ней проанализировал полученные в результате доследования материалы и объявил, что на этот раз следствие будет не приостановлено, а прекращено с одновременным прекращением розыска «преступника».

— Человек, который ударил Таню дверью, не предполагал и не мог предполагать, что для того, чтобы открыть ее, больших усилий не нужно. Поэтому он толкнул ее, как толкал тогда, когда на ней была пружина, сбил Таню с ног и, не заметив, как она падает, проскочил дальше. Вот почему все усилия милиции по его розыску оказались безрезультатными. Иначе и быть не могло.

Лариса Николаевна приняла это сообщение спокойно.

— Поймите меня, — сказала она, — мне не давала покоя мысль, что Таня убита, а убийца гуляет на свободе… Как же быть теперь с Тыриной?

— Попросите у нее прощения, — посоветовал я. — И как можно быстрее…

Нинель

Наталья Петровна Булгакова, наш старейший и уважаемый следователь, целый год добивалась перевода в прокуратуру района, в котором жила: поближе к дому. Наконец ее просьбу удовлетворили. Мы тепло попрощались с ней, а на следующий день прокурор распределил между нами незаконченные ею дела. Меня он почему-то пожалел и дал только одно — об оставлении в беспомощном состоянии двухмесячного ребенка.

Раньше мне таких дел держать в руках не приходилось. Любопытства ради я открыл обложку и на первом листе увидел большую фотокарточку, с которой на меня смотрели два темных, широко раскрытых глаза. Взгляд их был не по-детски осмысленным, удивленным, тревожным, зовущим, и если бы над этими глазами я не заметил вышитый чепчик, а под ними — соску-пустышку с кольцом, то никогда бы не подумал, что на фотографии запечатлен младенец. Дело заинтересовало меня, я стал читать его и вскоре узнал, что год тому назад, 12 августа, в шесть часов утра, этого младенца нашла Прасковья Сергеевна Кашина, пенсионерка, бывшая подсобница с фабрики «Скороход», вдова.

Вот что рассказала тогда Прасковья Сергеевна следователю: «Я живу на Лиговке, недалеко от Обводного канала, занимаю комнату в коммунальной квартире на третьем этаже. В то утро я вышла на лестничную площадку, чтобы выбросить мусор, и услышала плач ребенка. Стала спускаться и вижу — ребеночек этот лежит, завернутый в одеяльце, на подоконнике, между третьим и вторым этажами, а поблизости никого нет. Я подумала, что мать куда-то отлучилась, сейчас придет. Стою пять минут, десять, пятнадцать… Ребенок все плачет, надрывно так. Потом чихать стал. Я развернула его, потрогала — весь мокрый. Заглянула в пакеты из целлофана, что рядом лежали, а там рожки с прикормом и много пеленок. Зачем? Не по себе мне стало. Что, думаю, делать? Закутала я ребенка, спустилась на второй этаж и позвонила Наташе Лозинской. У нее трое своих, мал мала меньше. Она как увидела меня в дверях, так и остолбенела, слова вымолвить не может. Я ей говорю: так, мол, и так, кто-то ребенка оставил. Мокрый, плачет, чихает. Наташа схватила его — и в комнату, а я за пакетами поднялась. Вернулась — дите на столе, голенькое, ручками-ножками сучит… Девочка. Подмыли ее, перепеленали, дали рожок с молоком. Она поела и уснула. А мы задумались: кто бы мог быть ее матерью? Всех женщин нашего дома перебрали, каждую минуту на лестницу выглядывали: может, кто вернулся за ребенком? Там никого не было. Стали рассматривать пакеты. Двадцать восемь пеленок, пододеяльник, распашонка, чепчик, косынка. Это помимо того, что на ребенке. И еще четыре рожка с прикормом, один с чаем. Решили вызвать милицию. Спустилась я к автомату, позвонила. Они приехали быстро, составили акт, забрали ребенка и сказали, что отвезут его в детскую больницу. А я пошла к себе, написала объявление, на случай, если кто-нибудь придет за ним, и приколола к подоконнику. Только никто так и не появился».

Булгакова в поисках лица, оставившего ребенка (а им могла быть не только мать), запросила детскую больницу, милицию, «скорую помощь». Из больницы ей ответили, что девочка, судя по росту, весу и метке от введения противотуберкулезной вакцины, родилась два месяца назад в родильном доме; уголовный розыск сообщил, что заявлений о пропаже грудных детей в органы милиции ни до, ни после 12 августа не поступало; «скорая помощь» выдала справку о том, что выездов, связанных с гибелью женщин на улицах и в общественных местах города, в тот день не было.

Она допросила многих жильцов дома, осмотрела и направила на исследование белье и одежду девочки, надеясь получить хоть какие-нибудь сведения о лице, оставившем ребенка, или о его матери, и все впустую. Предусмотренный законом срок следствия был ею исчерпан, дело пришлось приостановить.

Теперь, заканчивая его чтение, я все более и более осознавал, что не смогу ограничиться направлением в милицию шаблонного письма с требованием активизировать розыскную работу и должен найти новые средства для того, чтобы отыскать мать девочки. Новые… А какие? Можно запросить из родильных домов списки девочек, появившихся на свет в июне, а лучше в мае — июле, с учетом возможной ошибки при определении возраста той, которая интересует меня, и навести справки о них. Но в Ленинграде около двадцати родильных домов. Есть еще Институт акушерства и гинекологии, Клиническая больница Педиатрического института, где тоже принимают роды… Огромная работа! Даст ли она результат?