Золото прииска «Медвежий»

Я терпеть не мог шестерок, отирающихся возле блатных и готовых кучей разорвать человека, на которого укажет хозяин.

— Хватит с вас и этого, — ухмылялся Петрик. — Я что, зазря ноги бил? Ну дай хлебнуть!

— Отвали!

— Ты не больно-то прыгай, — отступая, пробурчал Петрик.

— Как я тебя испугался! Аж коленки трясутся.

Я действительно не боялся этого мелкого, с вихляющимися руками и ногами человечка. Хотя его и стоило опасаться: все же Петрик крутился вокруг лагерной верхушки, и от него можно было ожидать любой гадости.

Мишка Тимченко, здоровый и, в общем, нетрусливый парень, блатных боялся. Года два назад он случайно столкнулся в дверях столовой с Дегой, одним из самых жестоких урок в лагере. Попытался было прошмыгнуть незамеченным, но кто-то из подручных вора поймал Мишку за шиворот и подтащил к Деге.

— Ты кто такой? — спросил обкурившийся конопли Дега. В такие моменты он был особенно агрессивен.

— Да Кутузов это, — подсказал один из шестерок.

— Недавно с этапом прибыл.

— Вор? Фраер?

— Какой там фраер! Лапоть деревенский.

— Кутузов, значит, — перемкнуло что-то в мозгах у Деги. — А почему он тогда не одноглазый?

— Ща изобразим, — заверили Дегу.

Вывернувшийся из-за его спины Шмон, молодой, уверенно набиравший очки вор, ткнул Мишку короткой заточкой. Тимченко успел отшатнуться, но отточенное до зеркального блеска острие разорвало кожу на виске.

— Он еще дергается! — удивился Шмон.

Замахнулся и ударил, целясь в другой глаз, да ошалевший от страха Мишка вырвался из державших его рук и понесся через заснеженный плац. Потом с неделю Тимченко не ночевал в бараке, прячась по чердакам и подвалам. Отморозил уши, пальцы на ногах и рискнул вернуться в барак лишь после того, как узнал, что Дега попал в штрафной изолятор.

…Петрик, насвистывая «Мурку», удалился, а мы стали гадать, что делать с внезапно свалившимся богатством. В первую очередь следовало поделиться с бригадиром. Мы отложили для Олейника пачку махорки и отлили в чисто вымытый флакон из-под клея сто граммов спирта. Подношение по лагерным меркам считалось богатым, а хлебом мы решили с бригадиром не делиться, тем более одну буханку мы умяли сразу же, едва скрылся из виду Петрик.

Как распорядиться оставшимся богатством, предложил Мишка.

— Давай к бабам сходим!

— К каким бабам?

— К Зинке. А она подругу приведет.

— Зачем? — подумав с полминуты, спросил я.

— За этим самым, — Мишка жестами объяснил, зачем ходят к бабам.

Две недели назад мне исполнилось восемнадцать, и мой опыт общения с женщинами был весьма небогатым. Вернее, отсутствовал вообще. Однажды в Сызрани на вечеринке, в мою недолгую бытность вором, меня затолкали ночевать в комнату с пьяной тридцатилетней хозяйкой дома. Оплывшая жиром, с широким бугристым лицом, она показалась мне вблизи старухой, бабой-ягой. Мгновенно протрезвев, я выскочил из комнаты как ошпаренный.

В другой раз на меня обратила внимание воровка из нашей компании. Ее звали Лора, и она была года на четыре старше меня. С ней мы сходили в кино, а потом целовались у калитки ее дома. Но и с Лорой ни до чего серьезного не дошло. Она отпугивала меня, шестнадцатилетнего, своим высокомерием и броской, уже начинающей увядать красотой…

Кстати, уже в тюрьме, когда сидел под следствием, я получил от Лоры передачу. Папиросы, сало, конфеты. Сумела спрятать и короткую записку: «Не горюй, выручим. Я тебя помню, целую…» Какое там, к чертям, «выручим»! К тому времени села вся наша компания, а вскоре попалась на продаже краденых вещей и сама Лора. И дальнейшая судьба моей несостоявшейся подруги осталось неизвестной.

Стоял яркий весенний день. На пригорках пробивалась первая зеленая травка. Я был сыт и слегка навеселе от глотка спирта.

— К бабам так к бабам, — небрежно согласился я.

Мы обменяли две пачки махорки на небольшой кусок желтого, твердого, как подошва, сала, пачку печенья и отпросились на полдня у Олейника, сказав, что хотим проведать в поселке земляков.

— Валяйте, — разрешил бригадир. — Только чтобы к семи часам здесь были.

— Будем, — дружно заверили мы Олейника.

Мишину подружку звали Зина. Вторую девушку

— Галя. Галя так Галя. Мне все равно. Глуповато ухмыляясь, я подал ей руку, когда мы переходили по бревну узкий быстрый ручей за поселком. Руку я уже не отпускал, и она не противилась.

На поляне среди молодых елок Зина расстелила чистое полотенце, и мы принялись выгружать наши припасы. Девушки добавили к ним несколько самодельных лепешек, бутылку сладкого чая, и стол у нас получился не хуже, чем на воле. Мишка довольно потер руки и, подбросив бутылку, ловко поймал ее за горлышко. Зубами вытащил пробку и подмигнул своей подруге.

— Гульнем, Зинуля?

— Что за праздник? — спросила Зина, расставляя по кругу четыре алюминиевые кружки. Другой посуды на прииске не водилось.

— А вон у Славки день рождения.

— Сколько же ему стукнуло?

— Девятнадцать, — торопливо ответил я, прибавив себе год.

Пока Мишка разливал спирт, я украдкой разглядывал Галю. Небольшого роста, коренастая, с широким веснушчатым лицом, она быстро резала хлеб и сало маленьким самодельным ножом. На левом запястье виднелась наколка: «Толя — не забуду никогда».

Я невольно сравнил Галю с Лорой. Сравнение получалось не в пользу Гали. Лора, конечно, была куда смазливее.

— Ну, за Славу! — Мишка поднял кружку со спиртом. — Живи до ста лет, и чтобы всем нам побыстрее освободиться!

Порцию спирта Кутузов набузовал мне приличную, но я одолел ее одним глотком, желая показать, что мужик я хоть куда. Зина и Галя выцедили свои порции не спеша, деликатно отставив в стороны мизинчики, и взяли по квадратику галетного печенья. Я вместо закуски свернул самокрутку, и через минуту у меня все поплыло перед глазами. Словно из-за стены доносился бубнящий голос Мишки, рассказывавшего один из своих бесчисленных анекдотов.

Анекдоты у него были исключительно на деревенскую тему. Про пастуха, который не пропустит ни одной бабы, про девок, которых тискают на соломе, про сельского попа, его работника и поповскую дочку, которую валяют в той же соломе. Ограниченность тематики кутузовских анекдотов объяснялась тем, что, кроме своей родной деревни Проломихи, Мишка нигде не был и никаких книжек сроду не читал. Но парень он был веселый и девкам нравился.

После второй, а затем и третьей кружки обстановка сделалась совсем сердечной (слова «интим» в пятьдесят восьмом году мы не знали). Мишка обнимал свою захмелевшую подругу и что-то шептал ей на ухо.

Галя рассказывала мне про свою первую любовь. Что-то долгое, грустное и, как мне кажется, уже где-то не раз мною слышанное…

Зина, поломавшись, встала.

— Мы с Зиной пойдем цветочки пособираем, — объявил Мишка.

— Смотрите не заблудитесь, — засмеялась Галя.

Я едва дождался, пока Мишка с подругой исчезнут за деревьями и неумело, по-щенячьи, ткнулся в ее губы. Когда-то лихая воровка Лора пыталась научить меня целоваться взасос, но я, оказывается, забыл даже эти ее уроки.

Я много раз видел во сне и представлял в фантазиях свою первую близость с женщиной. Действительность оказалась совсем иной. Моего пыла хватило ненадолго. И зечка Галя, прошедшая в лагерях через десятки мужчин, хорошо понимая мое состояние, обняла и поцеловала в шею:

— Миленький ты мой… Давай лучше выпьем.

Она взболтнула оставшийся в бутылке разбавленный спирт и отметив ногтем половину, плеснула себе и мне в кружки.

— А это Зине с Мишкой… Ну, давай за первую в твоей жизни бабу!

Наверное, я покраснел, и Галя, усмехнувшись, выпила. Я только сейчас разглядел, что у нее красные, словно обваренные, руки, испещренные глубокими трещинами.

— От горячей воды, — пояснила она. — Мы же с Зинкой прачками работаем. Ты на «Медвежьем» недавно?

— С осени.

— А я уже два с половиной года. Да год в Коми на лесоповале. А до этого в тюрьме одиннадцать месяцев под следствием…