По остывшим следам [Записки следователя Плетнева]

Выписавшись, я решил взять отпуск и съездить на юг, чтобы хоть немного развеяться. Я посетил Ялту, подходил к дому, где когда-то жила теща, вспоминал все, что было связано с ним, и эти воспоминания еще более бередили мне душу. Ялту я называл теперь кладбищем надежд и думал: «Неужели я действительно ошибся, связав свою жизнь с Ингой? Неужели мои друзья были правы, когда отговаривали меня от этого шага? Почему они смотрели дальше и видели больше, чем я? Зачем столько лет я нес свой крест, на что надеялся, ради чего терпел?»

Через две недели я вернулся в Ленинград, в свой дом, но был встречен хуже, чем встречают в чужом. Попытки заговорить с женой ничего не дали. Она молчала, как будто мои слова были обращены не к ней. Мне тоже пришлось замолчать. Вдруг жена заявила, что хочет развестись со мной, и предложила назвать день, когда я смог бы сходить с ней в загс. Я ответил, что женился не для того, чтобы разводиться, и семью создавал не для того, чтобы она распалась. Инга, не дрогнув, с явным расчетом на то, что ее услышат дочь и зять, громко, холодно сказала, что семьи у меня давно уже нет и восстановить ее не удастся. Мне надо было тогда понять эту суровую правду, а я, как дурачок, продолжал жить остатками надежд на то, что все уладится, все будет хорошо. Мне трудно было перечеркнуть свою жизнь. Ведь она по меньшей мере наполовину была отдана семье, детям, в ней было много плохого, но было и хорошее… Я отказался идти в загс, предложил Инге, если она так уж жаждет поставить крест на семье, подать заявление о разводе в суд. И предупредил, что попрошу судью разобраться в причинах распада семьи. Инга рассмеялась: «Кому это нужно? Кому интересно? Достаточно мне сказать, что я не хочу с тобой жить, и все!» Потом замолчала и не открывала рта до тех пор, пока ко мне не пришел один мой приятель. Ему она рассказала, что я будто бы никому не даю нормально жить, всех притесняю, что дети отказались от меня.

Приятеля слова Инги ошарашили. Он сказал ей: «Ты говоришь об отказе детей от отца с таким удовлетворением, словно добивалась этого всю жизнь!» — и заторопился домой. Уже в дверях он посоветовал мне: «Немедленно разводись. У тебя не дом, а гадюшник. Они тебя в гроб сведут и будут рады».

Спустя неделю Инга и молодые улетели на два дня в Москву. Я пригласил к себе того же приятеля. Мы пили чай, настоянный на крымских травах, и беседовали о моей жизни. Приятель по-прежнему советовал мне развестись, чтобы хоть остаток лет прожить нормально. И между прочим спросил: «Ты считаешь, что Инга никого себе не завела, что в Прибалтику она ездит любоваться архитектурой?» Я поначалу пропустил его слова мимо ушей. А потом подумал: «Действительно, странно… И домой приходит не раньше девяти вечера, и упорно добивается развода». Я гнал от себя эти мысли, а они все лезли и лезли. На память приходили непонятные разговоры, которые Инга вела вечерами по телефону, и подозрительный звонок какого-то мужчины, разыскивающего ее, и букеты цветов, с которыми она приходила с работы, и многое-многое другое…

Вернувшись из Москвы, жена возобновила разговоры о разводе и больше уже не прекращала их. Но о суде почему-то не заикалась, все только о загсе. А меня продолжали грызть подозрения. Я стал заглядывать в сумки, с которыми Инга приходила домой, в книги, которые она читала, и через некоторое время в одной из них нашел конверт с трехдневной путевкой на Валаам. Решение пришло сразу: в день ее отъезда отправиться на речной вокзал и понаблюдать. Я приехал туда до начала посадки, вошел в один из стеклянных павильонов, что на пристани, и принялся рассматривать пассажиров. Инги среди них не было. Объявили посадку. Люди толпой двинулись к трапу, и тут я увидел Ингу. Она шла рядом с сухопарым седым мужчиной и оживленно с ним разговаривала. Всего две-три минуты видел я этого человека, видел издали, но узнал его. Он жил бобылем в нашем микрорайоне, иногда надевал генеральскую форму и выступал в жилконторе с лекциями о международном положении.

Вы не представляете себе, как гадко было у меня на душе, когда теплоход отошел от пристани и мне пришлось вернуться домой. В квартире было пусто: у зятя начались каникулы, дочь взяла отпуск, они увезли внучку на дачу к его родителям и жили там уже несколько дней. Инга плыла на Валаам… Я набрал 09, узнал телефон бюро путешествий, спросил, могут ли взять двухместную каюту лица, не состоящие в браке, и нужно ли при покупке билетов предъявлять паспорта. На первый вопрос мне ответили утвердительно, на второй — отрицательно. И я понял, что все кончено.

Как лунатик, дошел я до гастронома, взял бутылку водки, выпил и сходил еще за одной. На улице темнело. Чтобы как-то отвлечься, я включил телевизор. Смотрел на экран и ничего не понимал. Потом прочитал: «Передачи окончены», — выключил телевизор, лег, но сон не шел ко мне. Выпил еще, поднялся, стал ходить по квартире. Видел, как погасли фонари на улице, как она погрузилась во мрак. Только фары такси и машин «скорой помощи» изредка освещали ее. Иногда в доме что-то бухало, с улицы доносились какие-то крики, потом опять наступала гробовая тишина. А я все ходил, садился, вставал и снова ходил. И только одна мысль была в голове: «Да, все кончено. Что теперь делать?»

Утром я позвонил на работу, сказал, что заболел, вышел на улицу, чтобы освежиться, но, почувствовав, что могу упасть, вернулся, лег и не заметил, как заснул. Проспал я до вечера, испугался предстоящей ночи и, купив еще одну бутылку, выпил ее… С наступлением утра стал бояться, что позвонят с работы или приедут. Из-за этого ушел на улицу и мотался по городу до вечера. Думал, как оправдаюсь на службе, потом забыл про нее. Утром позвонил на речной вокзал, узнал, когда приходит теплоход с Валаама, и поехал на пристань. Видел, как Инга сошла на берег вместе со своим лектором. Приехал домой на метро, стал ждать.

Час проходил за часом, а ее все не было. Вечером Инга объявилась. Я спросил у нее, где она была. Выглядел я, наверное, страшно, потому что она подошла ко мне, притронулась ладонью к моей щеке, вроде даже погладила, и сказала: «На Валааме». У меня все поплыло перед глазами. Схватив ее за плечи, я закричал: «Понятно, для чего тебе нужен развод! Ты всю жизнь лгала мне, никогда не любила, не уважала! Замуж вышла, чтобы в девках не остаться, ленинградскую прописку получить! Ты использовала меня, наплевала мне в душу и хочешь теперь, чтобы я сдох одиноким?!» В ответ она прищурилась и тихо, с презрением сказала: «Идиот…

Между нами давно все кончено… Ты только теперь понял это?» Я оттолкнул ее от себя. Она ударилась головой о стену, стала оседать, затем упала на спину… Поверьте, я не хотел ее смерти, так получилось… Остальное вы знаете…

Допрос был закончен. Шел шестой час утра. Я выключил магнитофон и принялся перематывать ленты, чтобы воспроизвести Круглову его показания. Глядя на вращающиеся кассеты, он долго молчал, потом спросил:

— Как, по-вашему, в чем моя главная ошибка?

— Свое мнение мы сможем высказать вам только в конце следствия, — уклончиво ответил Карапетян.

Тем же утром я арестовал Круглова и, отправив его в следственный изолятор, съездил домой, чтобы успокоить жену, повидать сына, отчистить от грязи одежду, перекусить. Потом вернулся на работу и приступил к проверке только что полученных показаний. Мне пришлось затратить на нее два месяца. В ходе расследования сообщенные Кругловым сведения подтвердились, и когда мы встретились последний раз, он вернулся к больному для него вопросу.

— Знаете, — сказал Круглов. — Я пришел к выводу, что мы с Ингой с самого начала были несовместимы. Нам нельзя было создавать семью…

— Вы правы, — ответил я, — и на перемены к лучшему вы надеялись зря. Теперь придется начинать все с нуля, или с нулевого цикла, как у вас, строителей, принято говорить. Смотрите, не ошибитесь.

На следующий день дело было направлено в суд. К нему я приложил фонограмму допроса, о котором здесь рассказал.

Алиби

Доклад прокурора длился второй час. Пора было делать перерыв, но докладчик — небольшого роста, сухощавый седой человек в очках с позолоченной оправой — как будто забыл о нем. Зал монотонно гудел.