Сошел с ума

— Скажи, Лиза, ты ведь давно работаешь у Трубецкого?

— Ой, и не говорите!

— Он замечательный человек, да?

— Самый лучший.

— А Сырого ты знаешь?

— Дяденьку Игната? О, да!

— Он тоже замечательный человек?

— Ну что вы! Мерзкое животное. У него только на мальчиков встает.

Ее вызывающая худоба, кое-как прикрытая купальным халатиком, заставляла меня то и дело опускать глаза.

— Как ты думаешь, Лиза, если эти двое столкнутся на узенькой дорожке, кто победит?

Поняв наконец, к чему я клоню, Лиза вспыхнула, придвинулась ближе:

— Помните, я рассказывала про своего учителя, татарина Мусу?

— Конечно, помню.

— Его убили очень сильные люди, но Эдуард Всеволодович расправился с ними, как со щенятами. Он великий воин. Его нельзя одолеть. Я даже думаю, он пришелец.

— С чего ты взяла?

— А вы сами разве так не думаете?

Что я думал про нее и про всех остальных пришельцев, ей, разумеется, лучше было не знать.

— Ты права, — кивнул я. — Более того, похоже, и Полина Игнатьевна, моя нынешняя супруга, тоже инопланетянка.

— Это само собой, — серьезно согласилась Лиза и склонилась так близко, что задышала в ухо. Мне ничего не оставалось, как обнять ее и по-стариковски потискать упругую, гибкую спину. Ее теплые губы охотно прижались к моим. Отстранясь, я спросил:

— Лиза, а если войдет Полина Игнатьевна?

— Ой, да она меня в упор не заметит.

— На всякий случай все-таки пересядь подальше.

— Она вас заколдовала, — огорчилась бандитка. — Что ж, это ей раз плюнуть.

На сей раз сказала истину.

Ничем другим, кроме колдовства, нельзя было объяснить мое поведение и, главное, то восторженное, эйфорическое состояние, которое я испытывал вопреки всему. Продолжался счастливый звездный полет, и больше всего на свете я боялся не смерти, а пробуждения.

— Может быть, я просто влюбился?

— В вашем возрасте уже не влюбляются, — со знанием дела урезонила девушка.

Вернулась Полина, чем-то чрезвычайно довольная.

— Ага, — сказала без осуждения, — спелись, голубки… Увы, вынуждена разлучить вас ненадолго. Миша, одевайся. Трубецкой ждет внизу… Лиза, останешься здесь.

Водитель был тот же, но машина другая — «волга» черного цвета. Капот открыт. Трубецкой шел навстречу — элегантный, стройный, сияющий лучезарной ухмылкой, с сигаретой в руке. Мы обменялись рукопожатиями, а Полину, испросив у меня разрешения, он чмокнул в щеку. Весь был воплощением физического и душевного здоровья.

— Дела плохи, — сообщил бодро. — Куда-то они твою дочурку, Полина, запрятали так, что не сразу найдешь.

— А мою? — поинтересовался я.

— Твою мы сейчас как раз съездим заберем… Давайте немного прогуляемся.

Не спеша пошли по переулку, Полина в середине, мы по бокам. Денек распалился солнечный, с крапинками белых облаков. Был тот утренний час, когда загазованный, отравленный центр Москвы судорожно пытается расправить остатки легких и глотнуть свежего воздуха. От невероятного напряжения асфальт похрустывал под ногами, как лесная хвоя.

Трубецкой меня проинструктировал. Из машины я позвоню дочери и вызову ее на улицу. Все остальное он сделает сам.

— Думаете, ее стерегут?

— Стерегут, но плохо. Ожидают нас совсем в другом месте.

Полина нахмурилась:

— Неужели так трудно разыскать ребенка? Что сказали Овчинниковы?

— Их нигде нет.

Полина развернулась, и мы пошли обратно к машине. Переулок словно вымер.

— Мне нужно за город, — сказала Полина. — Здесь я ее не чувствую. Слишком много помех.

— Сначала вытащим Катю. В конце концов сутки ничего не меняют.

Тут они повздорили.

— Не меняют? — переспросила Полина. — Что-то ты немного замечтался, Эдичка.

— Отнюдь. Рассуди сама. Мариночка — это засада. Там у них целый полк.

— Вон как? Выходит, ты не очень спешишь ее разыскать?

— Честно говоря, нет, — признался Трубецкой, — зато выяснил, где вечером будет Сырой.

Несколько шагов прошли молча.

— Как всегда, ты прав, — миролюбиво заметила Полина. — Нечего обсуждать. У бабы эмоции, у мужика — ума палата. Но случай все-таки особый, Эдичка.

— Сидор и Игнатка, конечно, идиоты, но не до такой степени. Ничего с девочкой не случится, пока я жив. Это же приманка. Они меня выводят на мель.

— Ах ты наш глубоководный, — усмехнулась Полина. При нашем приближении водитель захлопнул капот и отворил для Полины переднюю дверцу. Только тут я по-настоящему его разглядел — веснушчатый, круглолицый, курносый. Мужик и мужик — мелькнет в толпе, не заметишь.

Полина демонстративно забралась на заднее сидение, небрежно бросив:

— Миша, сядь со мной.

Поехали. Трубецкой передал мне телефон.

— Звони.

— А если ее нет дома?

— Дома она, дома. Звони.

С какой-то неуверенностью я набрал номер и сразу услышал родной настороженный Катин голос:

— Алло, алло!

Не здороваясь, быстро сказал:

— Катя, ничего не отвечай… Собери самое необходимое и выходи на улицу. Немедленно.

— Папа!..

— Тебе сказано, выходи на улицу! Потом все обсудим.

— Папа, а как же Антон?

Господи, я и забыл про счастливого рыночника. Прикрыл микрофон, спросил у Трубецкого:

— Что делать с ее мужем?

— Он никому не нужен, — улыбнулся Трубецкой. — Его не тронут.

Я кивнул. Спросил у Кати:

— Он дома?

— На работе.

— Оставь записку. Потом позвонишь… Все, через десять минут выходи.

С проспекта Вернадского свернули на улицу Марии Ульяновой. Трубецкой ни о чем не спрашивал, видно, знал дорогу не хуже меня. Он ничего не делал наобум.

— Тормозни, Витек, — распорядился возле хлебного магазина. Катина девятиэтажка была в ста шагах: через двор, мимо гаражей — и вот она.

— Витек, как условились, понял? Повторять не надо?

— Не надо, шеф.

Полина осталась в машине. К дому приближались в таком порядке: водитель впереди, я следом, чуть поодаль и в стороне — Трубецкой. Водитель Витек, едва выйдя из машины, преобразился. Сунул руки в карманы куртки, согнулся, заковылял, припадая на одну ногу — и стал удивительно похож на похмельного бомжа, промышляющего по утрам сбором пустых бутылок. Трубецкой в его элегантном светлом костюме, в сверкающих штиблетах, с сигаретой, прилипшей к губе, со скучной миной на физиономии, напротив, напоминал богатого господина, покинувшего гнездышко случайной подружки, где провел беспутную ночь. Пресыщение жизнью сквозило в каждом его движении.

В глубине двора показалась Катенька — в джинсах, в чем-то зеленом, с летящими волосами. Со спортивной сумкой через плечо. Увидела меня, приветственно подняла руку. Луч света в темном царстве. От деревьев отделились двое парней и вразвалку последовали за ней. Рослые, подтянутые. По пути наткнулись на нелепо кренящегося бомжа, высматривающего под ногами бутылки. Один из парней с досадой, как неодушевленную преграду, попытался спихнуть бродягу с тропы. Водитель Витек гибко разогнулся, махнул кулаком, на котором что-то металлическое блеснуло. Удар пришелся в лоб, парень сразу ушел в отключку на газон. По выражению классика, повалился, как подрубленное деревце. Второй уже заступил шаг вперед, обернулся с разинутым ртом. Витек сгреб его за ворот и с молниеносной скоростью (кастетом?) нанес пару оплеух по ушам, добавил коленом в пах и аккуратно положил рядом с товарищем. Оплеухи прозвучали, как выстрелы, даже мне стало больно, но Катенька не оглянулась, с разбега кинулась мне на грудь.

— Папа, папочка! Что происходит?!

— Пойдем, пойдем, после объясню.

Обнял, повел к машине.

Через пять минут выскочили на проспект Вернадского, но свернули не к Центру, а в сторону окружного шоссе. Мне-то было давно безразлично, куда ехать, но Катенька забеспокоилась:

— Папа, мы разве не к тебе?